Мне давно не нравится, что Мата чрезмерно приблизила его к себе… Хотя этот раб тоже крепок, как бык, но пусть он заменит собою опасного богатыря.
Агела поморщился, но согласился.
– Что ж, пусть будет так! Иди, воин, в храм Девы и приведи Костобока. Только сделай это без ведома Маты! Вызови его через начальника стражи!
– А куда девать этого Антея с сильными мышцами?
– Кого?
– Раба, что вам не понравился.
– Отправить в городской эргастерий к Морду!
Бабон ушел. Архонты продолжали совещаться.
5
Делию принесли в храм четыре иеродула. Дом Скимна остался на попечении старого Керкета, которому не привыкать было выполнять обязанности няньки, повара, чернорабочего и водоноса одновременно.
Больную не понесли в заднее помещение, опистодом, где висел на ремнях священный састер, но не оставили и в жилище мраморной богини. Ее, по указанию Маты, поместили в боковую комнатку, заставленную недорогими приношениями верующих, начиная от пучков волос с головы исцеленных, кончая глиняными статуэтками, повязками, снятыми с заживших язв, костылями, снопиками пшеницы и увядшими виноградными листьями. Здесь же стоял и пучеглазый деревянный конь Бабона. Его предполагалось вскоре выставить наружу для обозрения всем желающим.
Ценные приношения не попадали сюда. Серебряные вазы, золотые ожерелья и деньги вносились в особую опись, нумеровались в присутствии чиновников и затем переносились в одно из подземелий, где хранились в опечатанных пифосах.
Делия искренне верила в святость жилища богини, и ей казалось, что уже при первом вдохе под серыми сводами храма в ее тело проникли частицы божественной благодати.
Здесь дышалось легче, чем дома, пахло также чем-то особенным, свойственным только храмам. Это была смесь запахов, в которой преобладали горелый воск, земляное масло, фимиам, что курился у ног розового кумира, и просто дух старого, нежилого помещения. Но Делии эти запахи казались неотъемлемой принадлежностью святилища. Она вдыхала их с жадностью, полная одним жгучим желанием жить.
В кладовой чувствовалась прохлада, что также нравилось больной: все здесь казалось свежее, чем дома. Женщина с благоговением смотрела на груду жертвенного хлама, видя в ней подтверждение целящей силы богини.
– Богиня, – прошептала больная проникновенно, – ведь ты тоже женщина и должна понять меня! Я не имею права болеть, не имею права умереть!.. Мне же нужно воспитать детей! Я еще хочу увидеть своего старшего сына женатым и нянчить внучат!
Делия была уверена, что каждое слово, сказанное в храме хотя бы шепотом, доходит до ушей богини. И, вне сомнения, Дева слышала шепот больной и не откажет в ее просьбе.
Деревянный конек весело смотрел на гостью своими неподвижными глазами.
В этом маленьком храмовом музее рождалось чудесное чувство оторванности от житейских забот. Покой глядел изо всех углов, внушая уверенность в том, что злые духи печали и болезней остались где-то за стенами храма, бессильные проникнуть внутрь его.
Делия почувствовала умиление и тихую радость. Мир и успокоение разлились по телу. Она в экстазе шептала молитвы. И в полумраке ей начало казаться, что статуэтки начинают оживать, а лихой деревянный конь вот-вот топнет своей ножкой и замотает головою.
Дыхание больной становилось все более ровным и глубоким. Веки смежились, и она уснула легким сном.
Она не слышала, как кто-то подошел к двери и, приоткрыв ее, стоял на пороге некоторое время.
Это был Гекатей. Он вошел в комнату, поправил подушку под головой матери, получше укрыл больную и тихо удалился. Его удовлетворило то успокоение, которое он увидел на лице Делии. Черты ее тонкого лица и нездоровый румянец, казавшийся темным в призрачном свете мигающей лампы, вдруг напомнили ему странный лик таврской Девы и одновременно полную внутреннего огня улыбку Гедии.
Когда он уходил, то в его спутанном воображении опять слились эти три столь несхожих образа, и он не мог разделить их, испытывая при этом небывалое душевное томление.
Делия проспала более двух часов. Ей грезились странные сны. Казалось, что она лежит в той же комнате, только стены раздвинулись широко-широко, а потолок улетел ввысь, так что его вылинявшие узоры превратились в тонкую золотую сеть, в петли которой смотрело небо и мигали звезды. Несметное множество статуэток окружило ее, и все они кивали головами и звенели тоненькими серебряными голосками «Ты будешь здорова, Делия!»
Деревянный конь плясал, его копытца беззвучно ударяли в серые плиты пола. Он тоже говорил: «Садись на меня, Делия, я умчу тебя в страну вечной весны, где ты опять станешь маленькой девочкой и будешь играть в мяч! А о детях не думай, о них позаботится богиня!»
Откуда-то появился Керкет. Раб ворочал глазами и назойливо твердил ей, что лепешки готовы и дети сидят за столом.
Неожиданно все перемешалось. Статуэтки попадали. Гекатей верхом на деревянном коне умчался прочь. Скимн показал ей свои волосатые руки и сказал: «Ты видишь – кольца с рубином нет на моем пальце!»
Делия открыла глаза и сразу же прищурилась от яркого света. Потом разглядела, что около нее стоит красавица в белоснежных одеждах со светильней в руке. Больная вгляделась и вся затрепетала от волнения.
– Богиня, богиня! – взмолилась она. – Ты пришла исцелить меня! Ты поняла, что нельзя умирать, оставляя маленьких детей!
И умоляюще протянула к ней худые руки.
Прекрасное видение улыбнулось.
– Я не богиня, я всего лишь воспитанница храма Девы – Гедия, дочь Херемона. Я от Гекатея узнала о твоей болезни и пришла навестить тебя.
Делия с изумлением смотрела на девушку. Она сама была когда-то хороша собою и остро чувствовала совершенство красоты своей неожиданной посетительницы. Ей вспомнились неясные намеки Скимна и разговор его с Гекатеем за столом. Она еще пристальнее стала разглядывать девушку.
– Да, – тихо прошептала она, – ты действительно прекрасна, как Афродита Урания… Это верно было сказано. А мои слова, конечно, восприняты Девой-Заступницей, за которую я тебя приняла! Деве должно льстить сравнение с такой, как ты. Любая богиня не отказалась бы от такой внешности… Почему же ты, дочь моя, решила навестить больную?
– Потому, что я сама потеряла мать и до сих пор не могу ее забыть… А Гекатей, видимо, хороший сын…
– О да, Гекатей хороший сын. Я думаю, что он будет также хорошим мужем для своей будущей жены и хорошим отцом для детей своих…
Гедия смутилась под пристальным взглядом женщины. Теперь Делия не казалась моложе своих лет. На ее лице отрешился весь опыт жизни, ее глаза смотрели ласково и вместе испытующе. Гедия чувствовала жалость к больной, но не могла не ощутить в ней ту внутреннюю силу, то превосходство, которое дают возраст и опыт многолетних печалей и забот. Девушку пленило внутреннее обаяние худой, немощной женщины, лежащей на одре болезни, она готова была обнять ее, как родную мать. Или это была нежность к той, которая воспитала такого прекрасного юношу, как Гекатей? Гедия не пыталась разобраться в этом. Она хлопнула в ладоши.
Вошла рабыня с блюдом, покрытым салфеткой.
– Я принесла тебе, почтенная Делия, кое-что поесть и вино.
Женщина с улыбкой погладила руку храмовой воспитанницы.
– Что ж, я, пожалуй, буду рада что-нибудь съесть. Пусть твое угощение будет для меня амброзией, а вино – божественным нектаром!
Все происходящее казалось легким, приятным сном или чудом, совершающимся в призрачно нереальной и таинственной полутьме храма.
6
Архонты пробирались по подземному ходу, освещая путь факелами. За ними шли молчаливые рабы: внешне спокойный и безразличный ко всему Навар – за спиною его в мешке брякали инструменты – и Костобок, бросавший вокруг изумленные и подозрительные взгляды. Торет, раб храма Обожествленного города, успел шепнуть ему, что архонты затевают неладное.
Подземная галерея пошла под уклон, делала неожиданные изгибы и колена, словно кружась вокруг какого-то стержня, уходившего в глубь земли.
Через некоторое время начался подъем, идти стало тяжелее.
– Здесь, – глухо произнес Миний.
Все остановились. Костобок бросил на землю охапку запасных факелов, зажег из них несколько и воткнул в землю. Стало явственно видно, что подземный ход здесь неожиданно оканчивается, упираясь в стену, сложенную из дикого камня.
– Нужно разломать эту стену, – кратко приказал рабочим эпистат.
Началась работа. Удары кирок глухо застучали, посыпалась сухая глина, стали отскакивать камни. Пыль застлала свет и едко ударила в нос, защипала глаза. Даже на зубах захрустело.
Архонты отошли в глубь галереи, кашляя и чихая.
– Я не думал, что будет так пыльно.
– Это нужно было предвидеть. Хватит у нас факелов?
– Думаю, что хватит.
Кирки продолжали стучать, вгрызаясь все глубже в каменную твердь. Навар иногда останавливался, тяжело переводил дух, но без дела не стоял, зная, как не любят этого хозяева. Он ногами отгребал от пролома камни и щебень. Костобок работал менее расчетливо. Он обливался потом. Лицо его стало неузнаваемо под слоем грязи и пота. Пыль густо покрыла его одежду. «Чего им вздумалось ставить меня на черную работу?» – спрашивал он себя с беспокойством, однако работал старательно, желая показать владыкам Херсонеса, что и на грязной работе он готов служить им изо всех сил.
Хозяева наблюдали за работой, тихо переговариваясь.
Через час Навар сделал сильный удар, его кирка провалилась в пустоту. Раб издал удивленное восклицание.
– Что? Стена пробита? – негромко окликнул его Миний.
– Да, господин, – ответил старик, кашляя и отдуваясь.
– Подождите, не ломайте дальше. Садитесь оба, испейте воды.
Когда пыль улеглась, стала видна черная дыра в центре воронкообразного углубления в полуразрушенной стене. Миний, гремя камнями, что попадались под ноги, пробрался к бреши, встал на колени, протянул руку.
– Маловато, надо расширить, но осторожно, чтобы камни не падали туда.
– Слушаю и повинуюсь, – ответил Навар.
– А потом нужно это отверстие заложить так, чтобы с той стороны не было заметно, где стена была проломлена нами. Можешь сделать это?
– Надо посмотреть с той стороны, какая там кладка и облицовка. Если кладка голая, без обмазки, то можно сделать, если с обмазкой, то нельзя!
– Посмотри, проверь. Полезай в то помещение и сообрази. Но нужно все сделать так чисто, чтобы никто не догадался, был ли здесь пролом.
– Постараюсь, господин!
– Сделаешь хорошо – получишь место главного мастера с оплатой из казны. И право жить в городе без охраны.
– Благодарю, господин! – изменившимся голосом ответил старик.
Ему вдруг показалось, будто перед ним сверкнуло солнце свободы. Он готов был признать трех рабовладельцев за добрейших людей, а свое рабское положение не таким уж тяжким. Он даже мысленно обратился к неукротимому Меоту со словами: «Вот видишь, сын вождя, человек справедливый и способный к ремеслу и в рабстве не остается незамеченным. Трудясь изо всех сил, он может рассчитывать на облегчение своей доли, даже на… освобождение!»
Ему стало жаль Меота. Работая здесь, непокорный силач тоже получил бы свою долю хозяйской милости.
– А ты, – обратился Миний к Костобоку, – поможешь мастеру. Будешь месить глину, подавать камень. Если брешь заделаете к утру, ты будешь главным над всеми храмовыми рабами города. Тебе назначат постоянное жалованье. Если найдешь жену – обзаводись семьей.
Костобок склонился в знак признательности и готовности все выполнить в срок. При этом уловил взгляды, которыми обменялись архонты, и страх холодной змейкой проник в его сердце. Необычная обстановка, таинственность предприятия, участие в нем самых больших и влиятельных людей полиса, а также небывало богатые обещания им, рабам, – все это казалось сном, диковинным и в то же время таящим в себе скрытую угрозу.
Однако, опытный в общении с хозяевами, раб ничем не выказал своего подозрения. Когда он поднял голову, на его лице сияла признательность и отражалась беспрекословная покорность и готовность выполнить все, что потребуется.
– Смею спросить господина: где возьму я воду и глину?
– Сейчас узнаешь.
Дыра в стене была расширена с большой осторожностью. Иногда кусочки щебня падали в соседнее помещение с глухим шорохом. Наконец Миний решил, что отверстие достаточно велико, и сказал:
– Полезай, старик.
Кряхтя, Навар полез задом в отверстие и исчез в нем. Слышно было, как он кашлял. Вскоре его физиономия вновь показалась в отверстии. Старик улыбался.
– Факел надо, стены осмотреть и мусор собрать с пола. Тут большая храмина. И сосуды какие-то стоят… кхе-кхе…
Дамасикл усмехнулся.
– Подожди, старик, – сказал Миний, – я тоже проберусь к тебе.
С ловкостью и быстротою, удивительными для его тучного тела, он пролез в брешь, хватаясь за выступы пролома своими длинными и сильными руками.
Навар осмотрелся при свете двух факелов. Разглядел, что находится в квадратной камере, стены которой состояли из грубой каменной кладки самого разнообразного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Агела поморщился, но согласился.
– Что ж, пусть будет так! Иди, воин, в храм Девы и приведи Костобока. Только сделай это без ведома Маты! Вызови его через начальника стражи!
– А куда девать этого Антея с сильными мышцами?
– Кого?
– Раба, что вам не понравился.
– Отправить в городской эргастерий к Морду!
Бабон ушел. Архонты продолжали совещаться.
5
Делию принесли в храм четыре иеродула. Дом Скимна остался на попечении старого Керкета, которому не привыкать было выполнять обязанности няньки, повара, чернорабочего и водоноса одновременно.
Больную не понесли в заднее помещение, опистодом, где висел на ремнях священный састер, но не оставили и в жилище мраморной богини. Ее, по указанию Маты, поместили в боковую комнатку, заставленную недорогими приношениями верующих, начиная от пучков волос с головы исцеленных, кончая глиняными статуэтками, повязками, снятыми с заживших язв, костылями, снопиками пшеницы и увядшими виноградными листьями. Здесь же стоял и пучеглазый деревянный конь Бабона. Его предполагалось вскоре выставить наружу для обозрения всем желающим.
Ценные приношения не попадали сюда. Серебряные вазы, золотые ожерелья и деньги вносились в особую опись, нумеровались в присутствии чиновников и затем переносились в одно из подземелий, где хранились в опечатанных пифосах.
Делия искренне верила в святость жилища богини, и ей казалось, что уже при первом вдохе под серыми сводами храма в ее тело проникли частицы божественной благодати.
Здесь дышалось легче, чем дома, пахло также чем-то особенным, свойственным только храмам. Это была смесь запахов, в которой преобладали горелый воск, земляное масло, фимиам, что курился у ног розового кумира, и просто дух старого, нежилого помещения. Но Делии эти запахи казались неотъемлемой принадлежностью святилища. Она вдыхала их с жадностью, полная одним жгучим желанием жить.
В кладовой чувствовалась прохлада, что также нравилось больной: все здесь казалось свежее, чем дома. Женщина с благоговением смотрела на груду жертвенного хлама, видя в ней подтверждение целящей силы богини.
– Богиня, – прошептала больная проникновенно, – ведь ты тоже женщина и должна понять меня! Я не имею права болеть, не имею права умереть!.. Мне же нужно воспитать детей! Я еще хочу увидеть своего старшего сына женатым и нянчить внучат!
Делия была уверена, что каждое слово, сказанное в храме хотя бы шепотом, доходит до ушей богини. И, вне сомнения, Дева слышала шепот больной и не откажет в ее просьбе.
Деревянный конек весело смотрел на гостью своими неподвижными глазами.
В этом маленьком храмовом музее рождалось чудесное чувство оторванности от житейских забот. Покой глядел изо всех углов, внушая уверенность в том, что злые духи печали и болезней остались где-то за стенами храма, бессильные проникнуть внутрь его.
Делия почувствовала умиление и тихую радость. Мир и успокоение разлились по телу. Она в экстазе шептала молитвы. И в полумраке ей начало казаться, что статуэтки начинают оживать, а лихой деревянный конь вот-вот топнет своей ножкой и замотает головою.
Дыхание больной становилось все более ровным и глубоким. Веки смежились, и она уснула легким сном.
Она не слышала, как кто-то подошел к двери и, приоткрыв ее, стоял на пороге некоторое время.
Это был Гекатей. Он вошел в комнату, поправил подушку под головой матери, получше укрыл больную и тихо удалился. Его удовлетворило то успокоение, которое он увидел на лице Делии. Черты ее тонкого лица и нездоровый румянец, казавшийся темным в призрачном свете мигающей лампы, вдруг напомнили ему странный лик таврской Девы и одновременно полную внутреннего огня улыбку Гедии.
Когда он уходил, то в его спутанном воображении опять слились эти три столь несхожих образа, и он не мог разделить их, испытывая при этом небывалое душевное томление.
Делия проспала более двух часов. Ей грезились странные сны. Казалось, что она лежит в той же комнате, только стены раздвинулись широко-широко, а потолок улетел ввысь, так что его вылинявшие узоры превратились в тонкую золотую сеть, в петли которой смотрело небо и мигали звезды. Несметное множество статуэток окружило ее, и все они кивали головами и звенели тоненькими серебряными голосками «Ты будешь здорова, Делия!»
Деревянный конь плясал, его копытца беззвучно ударяли в серые плиты пола. Он тоже говорил: «Садись на меня, Делия, я умчу тебя в страну вечной весны, где ты опять станешь маленькой девочкой и будешь играть в мяч! А о детях не думай, о них позаботится богиня!»
Откуда-то появился Керкет. Раб ворочал глазами и назойливо твердил ей, что лепешки готовы и дети сидят за столом.
Неожиданно все перемешалось. Статуэтки попадали. Гекатей верхом на деревянном коне умчался прочь. Скимн показал ей свои волосатые руки и сказал: «Ты видишь – кольца с рубином нет на моем пальце!»
Делия открыла глаза и сразу же прищурилась от яркого света. Потом разглядела, что около нее стоит красавица в белоснежных одеждах со светильней в руке. Больная вгляделась и вся затрепетала от волнения.
– Богиня, богиня! – взмолилась она. – Ты пришла исцелить меня! Ты поняла, что нельзя умирать, оставляя маленьких детей!
И умоляюще протянула к ней худые руки.
Прекрасное видение улыбнулось.
– Я не богиня, я всего лишь воспитанница храма Девы – Гедия, дочь Херемона. Я от Гекатея узнала о твоей болезни и пришла навестить тебя.
Делия с изумлением смотрела на девушку. Она сама была когда-то хороша собою и остро чувствовала совершенство красоты своей неожиданной посетительницы. Ей вспомнились неясные намеки Скимна и разговор его с Гекатеем за столом. Она еще пристальнее стала разглядывать девушку.
– Да, – тихо прошептала она, – ты действительно прекрасна, как Афродита Урания… Это верно было сказано. А мои слова, конечно, восприняты Девой-Заступницей, за которую я тебя приняла! Деве должно льстить сравнение с такой, как ты. Любая богиня не отказалась бы от такой внешности… Почему же ты, дочь моя, решила навестить больную?
– Потому, что я сама потеряла мать и до сих пор не могу ее забыть… А Гекатей, видимо, хороший сын…
– О да, Гекатей хороший сын. Я думаю, что он будет также хорошим мужем для своей будущей жены и хорошим отцом для детей своих…
Гедия смутилась под пристальным взглядом женщины. Теперь Делия не казалась моложе своих лет. На ее лице отрешился весь опыт жизни, ее глаза смотрели ласково и вместе испытующе. Гедия чувствовала жалость к больной, но не могла не ощутить в ней ту внутреннюю силу, то превосходство, которое дают возраст и опыт многолетних печалей и забот. Девушку пленило внутреннее обаяние худой, немощной женщины, лежащей на одре болезни, она готова была обнять ее, как родную мать. Или это была нежность к той, которая воспитала такого прекрасного юношу, как Гекатей? Гедия не пыталась разобраться в этом. Она хлопнула в ладоши.
Вошла рабыня с блюдом, покрытым салфеткой.
– Я принесла тебе, почтенная Делия, кое-что поесть и вино.
Женщина с улыбкой погладила руку храмовой воспитанницы.
– Что ж, я, пожалуй, буду рада что-нибудь съесть. Пусть твое угощение будет для меня амброзией, а вино – божественным нектаром!
Все происходящее казалось легким, приятным сном или чудом, совершающимся в призрачно нереальной и таинственной полутьме храма.
6
Архонты пробирались по подземному ходу, освещая путь факелами. За ними шли молчаливые рабы: внешне спокойный и безразличный ко всему Навар – за спиною его в мешке брякали инструменты – и Костобок, бросавший вокруг изумленные и подозрительные взгляды. Торет, раб храма Обожествленного города, успел шепнуть ему, что архонты затевают неладное.
Подземная галерея пошла под уклон, делала неожиданные изгибы и колена, словно кружась вокруг какого-то стержня, уходившего в глубь земли.
Через некоторое время начался подъем, идти стало тяжелее.
– Здесь, – глухо произнес Миний.
Все остановились. Костобок бросил на землю охапку запасных факелов, зажег из них несколько и воткнул в землю. Стало явственно видно, что подземный ход здесь неожиданно оканчивается, упираясь в стену, сложенную из дикого камня.
– Нужно разломать эту стену, – кратко приказал рабочим эпистат.
Началась работа. Удары кирок глухо застучали, посыпалась сухая глина, стали отскакивать камни. Пыль застлала свет и едко ударила в нос, защипала глаза. Даже на зубах захрустело.
Архонты отошли в глубь галереи, кашляя и чихая.
– Я не думал, что будет так пыльно.
– Это нужно было предвидеть. Хватит у нас факелов?
– Думаю, что хватит.
Кирки продолжали стучать, вгрызаясь все глубже в каменную твердь. Навар иногда останавливался, тяжело переводил дух, но без дела не стоял, зная, как не любят этого хозяева. Он ногами отгребал от пролома камни и щебень. Костобок работал менее расчетливо. Он обливался потом. Лицо его стало неузнаваемо под слоем грязи и пота. Пыль густо покрыла его одежду. «Чего им вздумалось ставить меня на черную работу?» – спрашивал он себя с беспокойством, однако работал старательно, желая показать владыкам Херсонеса, что и на грязной работе он готов служить им изо всех сил.
Хозяева наблюдали за работой, тихо переговариваясь.
Через час Навар сделал сильный удар, его кирка провалилась в пустоту. Раб издал удивленное восклицание.
– Что? Стена пробита? – негромко окликнул его Миний.
– Да, господин, – ответил старик, кашляя и отдуваясь.
– Подождите, не ломайте дальше. Садитесь оба, испейте воды.
Когда пыль улеглась, стала видна черная дыра в центре воронкообразного углубления в полуразрушенной стене. Миний, гремя камнями, что попадались под ноги, пробрался к бреши, встал на колени, протянул руку.
– Маловато, надо расширить, но осторожно, чтобы камни не падали туда.
– Слушаю и повинуюсь, – ответил Навар.
– А потом нужно это отверстие заложить так, чтобы с той стороны не было заметно, где стена была проломлена нами. Можешь сделать это?
– Надо посмотреть с той стороны, какая там кладка и облицовка. Если кладка голая, без обмазки, то можно сделать, если с обмазкой, то нельзя!
– Посмотри, проверь. Полезай в то помещение и сообрази. Но нужно все сделать так чисто, чтобы никто не догадался, был ли здесь пролом.
– Постараюсь, господин!
– Сделаешь хорошо – получишь место главного мастера с оплатой из казны. И право жить в городе без охраны.
– Благодарю, господин! – изменившимся голосом ответил старик.
Ему вдруг показалось, будто перед ним сверкнуло солнце свободы. Он готов был признать трех рабовладельцев за добрейших людей, а свое рабское положение не таким уж тяжким. Он даже мысленно обратился к неукротимому Меоту со словами: «Вот видишь, сын вождя, человек справедливый и способный к ремеслу и в рабстве не остается незамеченным. Трудясь изо всех сил, он может рассчитывать на облегчение своей доли, даже на… освобождение!»
Ему стало жаль Меота. Работая здесь, непокорный силач тоже получил бы свою долю хозяйской милости.
– А ты, – обратился Миний к Костобоку, – поможешь мастеру. Будешь месить глину, подавать камень. Если брешь заделаете к утру, ты будешь главным над всеми храмовыми рабами города. Тебе назначат постоянное жалованье. Если найдешь жену – обзаводись семьей.
Костобок склонился в знак признательности и готовности все выполнить в срок. При этом уловил взгляды, которыми обменялись архонты, и страх холодной змейкой проник в его сердце. Необычная обстановка, таинственность предприятия, участие в нем самых больших и влиятельных людей полиса, а также небывало богатые обещания им, рабам, – все это казалось сном, диковинным и в то же время таящим в себе скрытую угрозу.
Однако, опытный в общении с хозяевами, раб ничем не выказал своего подозрения. Когда он поднял голову, на его лице сияла признательность и отражалась беспрекословная покорность и готовность выполнить все, что потребуется.
– Смею спросить господина: где возьму я воду и глину?
– Сейчас узнаешь.
Дыра в стене была расширена с большой осторожностью. Иногда кусочки щебня падали в соседнее помещение с глухим шорохом. Наконец Миний решил, что отверстие достаточно велико, и сказал:
– Полезай, старик.
Кряхтя, Навар полез задом в отверстие и исчез в нем. Слышно было, как он кашлял. Вскоре его физиономия вновь показалась в отверстии. Старик улыбался.
– Факел надо, стены осмотреть и мусор собрать с пола. Тут большая храмина. И сосуды какие-то стоят… кхе-кхе…
Дамасикл усмехнулся.
– Подожди, старик, – сказал Миний, – я тоже проберусь к тебе.
С ловкостью и быстротою, удивительными для его тучного тела, он пролез в брешь, хватаясь за выступы пролома своими длинными и сильными руками.
Навар осмотрелся при свете двух факелов. Разглядел, что находится в квадратной камере, стены которой состояли из грубой каменной кладки самого разнообразного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106