Еще удар – и Теофил свалился в грязь с разрубленной головой. Его конь жалобно заржал и побежал вдоль стены. Полифем чувствовал слабость и не мог отразить страшные удары Борака.
– Крепись, Полифем! – кричали со стены.
Ворота открылись с надсадным ржавым скрипом. Гекатей с друзьями ворвались в город. За ними на всем скаку влетела лошадь Полифема. Всадник еле держался за гриву, свесившись головою ниже седла. Вместо лица у него было видно сплошное красное пятно, из которого хлестала кровь.
Разделавшись с двумя противниками, Борак повернул коня под самой стеной в момент, когда ворота успели закрыться.
Но мстители наверху не дремали. В смелого витязя посыпались стрелы. Нагнувшись к шее коня, агар помчался прочь, но не успел отъехать далеко. До десятка стрел вошло ему в спину. «Эх, забыл надеть панцирь!» – подумал князь и стал валиться с седла. Его подхватили свои, он был еще жив, пока его несли к шатру, и умер, не успев сказать последнего слова своим соплеменникам.
Фарзой, узнав о несчастье, поспешил в агарский лагерь, но застал уже мертвым своего нового друга. Тот лежал на разостланном плаще, могучий и красивый даже после смерти.
Можно было подумать, что он уснул. Воины плакали и в ярости грозили грекам оружием.
После вылазки работы по сооружению вала приостановились. Причиной этому явился не страх перед херсонесской конницей, но неумение большинства скифов долго и сосредоточенно работать. Греческая вылазка дала повод для роптания и отказа от дальнейших работ.
– Разве можно насыпать такую гору – вровень со стенами?..
– Мы пришли сюда не землю копать, а воевать!.. Вот занялись не тем, чем надо, и получили от греков оплеуху!.. Воинов нужно держать под копьем, а не с лопатой в руках!
Царские дружинники, привыкшие к безделью, роптали более других. Они отошли к своим шатрам, стряхивали пыль с одежды и на чем свет стоит кляли Пифодора, подавшего царю недобрую мысль о создании вала.
– Не пойдем больше рыть землю! Мы не кроты и не поденщики!
Напрасно Раданфир кричал на них, велел даже схватить нескольких и привести к царю.
Дюжие воины, обезоруженные, со связанными за спиною руками, предстали перед царем.
– Почему вы оставили работу? – спросил Палак, хмурясь. – Или испугались эллинских малолеток, что наскочили на вас верхами?
– Великий государь, – бесстрашно отвечали воины, – твое дело казнить нас или миловать!.. Но выслушай нас сначала!
– Говорите, да поскорее!
– Работать все войско отказалось!.. А некоторые князья совсем своих людей на работы не выводили!.. Спроси – кто видел людей князя Гориопифа на земляной работе?.. Никто не видел!.. Роксоланы уехали села грабить! А мы об камни мечи погнули! Чем теперь воевать? И дела не сделали и оружие погубили! Вели нам на стены лезть – полезем, хоть и с погнутыми мечами!.. Но мы не землекопы!.. У греков на то рабы есть!..
– А князья, – добавил другой, – если своих людей на работы не дали, то хотя бы охрану на себя взяли!.. Мы работали, нас же и побили!.. А вот послушай, государь!..
Со стороны княжеских шатров доносились писклявые звуки рожка и гудение бубна.
– Поют и пляшут!.. Да крестьян грабят, не лучше роксоланов!..
– То, что в ваших словах есть правда, не спорю и за эту правду оставляю вас в живых! – ответил царь. – Но за свои дела ответите!
Палак повернулся к Раданфиру и приказал:
– За ослушание бить воинов плетьми всенародно и выгнать из дружины, а если еще кто так же сделает, как они, то будем смертью казнить!..
Работы по возведению вала прекратились полностью.
– Этого и следовало ожидать, – говорили херсонесцы, стоя на стенах, – варвары настолько же страшны в ярости, насколько жалки в труде! Чтобы побеждать, нужно много трудиться, а скифы этого не умеют!
Скимн слушал эти речи и возражал с едкостью:
– То, что вы говорите, правильно, но не совсем точно. Скифы не умеют работать, пока свободны, но быстро становятся трудолюбивыми в рабстве. Это присуще всем варварам. Варвары созданы для рабства! Так же как греки определены богами быть хозяевами!.. Когда мы впряжем всех варваров в ярмо, наступит золотой век! Может быть, Митридат поможет нам в этом…
– Ты, Скимн, отчасти прав, – начинал свои рассуждения Бион, потупя очи, – рабство – основа благополучия нормального государства, но оно не должно быть чрезмерным. Я уже не раз говорил это. Умеренное рабство, элевтерия и автаркия – три колонны, на которых стоит благополучие нашего полиса. Да сохранят его боги!
Смельчаки эфебы подобрали ночью тело Теофила. Его похоронили одновременно с Полифемом. Погибшим были отданы подобающие почести. Каждому положили в рот по монетке для уплаты за переправу через реку Стикс, а в мертвые руки вложили свертки с медовыми лепешками, чтобы было что бросить разъяренному Керберу при входе в подземное царство Аида.
Бабон, ненавидевший Полифема при жизни, на похоронах показывал свою глубокую печаль, лицемерно вздыхал и горестно качал головою. Однако, придя домой, сбросил маску ложного соболезнования и со злорадством потирал руки и приговаривал под нос:
– Совершилось, совершилось! Пусть он на том свете не знает покоя! Я отомстил ему за его заносчивость и насмешки!..
Хабеец сумел незаметно от других сунуть в гроб убитого свинцовую табличку со страшным заклятием, наговором. Полифему не будет успокоения в царстве Аида!.. Это значительно большее, чем месть живому! Ведь жизнь земная хотя и прекрасна, но коротка. Жизнь загробная – вечна! Полифем будет страдать вечно!.. Бабон был доволен.
В городе говорили, что гиппархом Херсонеса будет назначен Бабон.
По-иному хоронили Борака. Похоронами руководила его жена, прекрасная Табана. Женщина, узнав о потере мужа, прискакала верхом на коне из-под Неаполя. Умелые люди вскрыли труп князя, внутренности вынули и сложили отдельно, а сердце передали жене. Нарубили разных пахучих трав – аниса, сельдерея, кипера, – добавили ладана и смолистых веществ и всю эту пахучую смесь вложили внутрь трупа, после чего тщательно зашили его.
Долго возили тело на повозке, ходили за ним гуртом, затем выбрали место, вырыли могилу, укрепили ее стенки рядом копий, а когда положили Борака на подстилку, стали бросать ему в дорогу оружие, чаши для вина, узды и одежду.
Было время, когда вместе с господином шли в могилу слуги, наложницы, жены. Этот суровый обычай давно стал воспоминанием. За Бораком не пошли в страну теней ни его прекрасная супруга, ни преданные слуги. Могилу закрыли досками и завалили землей. Сверху насыпали высокий курган, который рос куда быстрее, чем вал перед стенами Херсонеса.
– Борака агары хоронят, как царя! – докладывали Палаку.
– Пусть делают так, как требует их обычай! – отвечал царь.
На тризне Фарзой встретился с Табаной. Женщина отнеслась к нему по-дружески, но ни тени улыбки не появилось на ее побледневшем лице. Она не плакала, но с необыкновенной твердостью ответила на соболезнование Фарзоя:
– Боги наказали нас. Они были против нашего ухода с родных мест. Но агары, несмотря на потерю князя, выполнят свой долг перед царем Палаком! Передай ему это. Агары будут продолжать войну до победы!
– Ты, Табана, достойна своего покойного мужа. У тебя в груди большое сердце!.. Я скажу Палаку то, что ты велишь. Я же был другом Борака и останусь другом агаров. Располагай мною всегда так, как найдешь нужным.
– Спасибо!
Ему хотелось еще что-то сказать молодой вдове, но она посмотрела на него с суровой грустью. Князь вздохнул и промолчал.
После похорон Табана совещалась со старейшинами и на другой день утром отбыла в Неаполь в сопровождении пятидесяти воинов.
3
Лайонак с нарастающим чувством огорчения и досады бродил по лагерю, посматривая на стены города. Чем больше он наблюдал ход осады, тем более убеждался в ее вероятном провале.
Греки показали образец стойкой обороны. Быстро перебрасывая свои войска на опасные участки, успешно отразили все удары скифских войск. Теперь неусыпно следили за всем происходящим в лагере осаждающих. Можно было видеть, с какою четкостью, через равные промежутки времени, происходит смена воинов на стенах. Круглые сутки перекликаются часовые на башнях. Ночами, когда, укрывшись войлоками, скифы беспечно храпят у костров, за зубцами городских стен мелькают огни, невнятно доносится говор херсонесских воинов и топот многочисленных ног.
Войску Палака не хватало боевой сплоченности и упорства. Осада уже надоела большинству, осенние серые дни сменялись зябкими ночами, не принося ничего, кроме скуки. Боспорца с начала похода возмущала неорганизованность Палакова воинства. Осада велась так бестолково, что смотреть не хотелось на нелепую трату ратных сил, массовый падеж лошадей от бескормицы. Князья почти ничего не сделали для улучшения дела осады. Суетились сам царь и кучка его приближенных.
Не пора ли опять обратиться к Палаку с предложением снять бестолковую осаду и направиться походом на Боспор?.. Ведь там ждут, а он, Лайонак, до сих пор ничего не добился!.. Но тут же приходило в голову возражение: Палак от Херсонеса не отступит. Живо представилось: если осада будет снята, то разброд среди князей и воинов усилится во много раз, авторитет Палака упадет, и тогда ни о каком походе на Боспор не может быть и речи. Впереди зима, за зимою весна, самое тяжелое время для скотоводов. Весною скот еле стоит на ногах от истощения. Только к будущей осени можно будет опять говорить о продолжении войны. А это далекий срок…
Боспорец озабоченно вздыхал и в печальном раздумье чесал затылок. Выходило, теперь путь один: во что бы то ни стало нужно взять Херсонес! Победа скрепит шаткие устои Палаковой державы и вдохнет в народ веру в дальнейшие успехи. После победы возможно предпринять даже зимний поход на Боспор и одним ударом покончить с ним.
Решение Палака о привлечении на земляные работы крестьян оживило надежды многих. Это была удачная мысль. Привычные к труду поселяне скоро и лучше возведут вал, а воины, сохранив силы, с большими решимостью и рвением пойдут на приступ.
Когда стало известно, что крестьяне-землекопы уже прибыли, в лагере стало веселее. Лайонак вышел из шатра посмотреть. По подмерзающей грязи медленно брели толпы иззябших поселян. За плечами они несли мешки с провизией. В красных от холода руках держали лопаты и кирки. Сзади и по сторонам ехали на конях вооруженные стражи.
Один из крестьян отделился от толпы и подошел к боспорцу, улыбаясь. Это был высокий, плечистый, еще молодой мужчина. Обветренное, почерневшее лицо его выражало простоту чувств, душевную мягкость и доверчивость. «Где я видел этого человека?» – подумал Лайонак, напрягая память.
– Не узнал? – добродушно усмехнулся крестьянин, перебрасывая котомку с одного плеча на другое. – Забыл Оргокены, а?
– Танай?! – вскричал Лайонак. – Сын освобожденного из рабства Данзоя!.. Прости, дружок, действительно не узнал тебя сразу… Как отец, жена, сын твой?.. Что же ты, решил поработать на царя у стен Херсонеса?.. Похвально!
Танай замялся, видимо затрудняясь ответом. Не спеша воткнул заступ в застывшую грязь, кашлянул.
– Да вот, царские воины приехали в село и забрали, – ответил он, хмурясь и в то же время пытаясь сохранить приветливую улыбку. – «Идите, сказали, помогать цареву войску Херсонес брать!» Желания не спрашивали. Собрали тех, кто покрепче, да и погнали, как пленных!
Танай со сдержанной неприязнью взглянул на конных стражей. Заметно было, что он в обиде на грубых дружинников, но старается не показывать этого.
– Царю надо помочь в его войне, Танай!.. Так дома все хорошо?
– Было хорошо. Потом наехали роксоланы – пограбили! За ними царские воины – тоже пограбили! Еще какие-то приезжали. И все требовали хлеба, проса и мяса. Девок начали воровать, многих опозорили!.. Даже замужних, помоложе, у мужей отнимали!.. Боюсь, как бы там без меня жену и сына не обидели… А помочь царю в войне или чем другим мы всегда рады. Только скажи, сатавк: почему же это нас… палками гонят?.. Мы же не рабы!
Лайонак не нашелся сразу, что ответить. Подъехал верховой. Толкнул Таная древком копья.
– Чего стал, как пень, среди дороги?.. Не задерживайся! Или убежать хочешь?
Танай хмуро посмотрел в глаза боспорцу, выдернул из земли заступ, вскинул котомку и, мягко ступая сыромятными постолами, с деревенской неторопливостью зашагал вслед за остальными.
Лайонак задумчиво проводил его глазами. Ярко вспомнил свое посещение Оргокен, гостеприимный дом и дружную семью общинников-землеробов. Подумал с невольным вздохом, что если в царстве жестоких спартокидов вольные земледельцы стали рабами и терпят горе и унижения, то и Палаковой державе многого недостает, чтобы стать страной справедливости и порядка.
На миг представилась картина будущего победного вторжения Палаковых войск в пределы боспорского царства. Кичливые и жадные к обогащению князья с их дружинами, царь Палак, мечтающий о завоеваниях, о хорошо вооруженном многочисленном войске, о рабских мастерских и покорных данниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106