Тот походил на гипсовую статую. По лбу текли струйки липкого пота. Секретарь ответил на взгляд хабейца неуловимым для других жестом. Бабон понял, что от него требуется, и стал за спиною юноши.
– Да, – заявил Ханак, – это я доставлял сведения Палаку! Это я помогал похитить Деву таврским воинам и очень жалею, что похищение не удалось!
Рев ярости и возмущения был ответом на его слова. Громче всех кричал Бабон. Раба разорвали бы на часта, если бы Миний не остановил сограждан криками и ругательствами.
– Это я, – продолжал обвиняемый, дерзко усмехаясь, – посоветовал кое-кому бросать в огонь амфоры с горючим маслом, когда скифы хотели сжечь ворота города!.. Поджог хлебных складов – дело моих рук! С завтрашнего дня вы будете подыхать с голоду!.. Я презираю и ненавижу вас, эллины, и плюю на богов ваших!
И, плюнув в сторону трибуны, он дерзко, вызывающе расхохотался. Это послужило сигналом. Все бросились на дерзкого раба, словно волчья стая на затравленного сайгака.
– Стойте! Не трогайте его, он еще не все сказал! – вскричал Миний, спрыгнув с трибуны. – Самого главного он не сказал нам! Прочь!
Но его не послушали. Бабон ударил юношу кинжалом в спину. Тот упал и сразу же был смят десятками ног. Захрустели кости. Дамасикл вытер лоб рукавом.
Когда люди отхлынули во все стороны, оставляя на полу влажные отпечатки ног, Будин увидел, что на обезображенном, расплюснутом трупе юноши продолжал плясать Херемон, вскрикивая как бесноватый. Его сапоги были в крови до самых завязок. Полы плаща он поддерживал костлявыми пальцами. Что-то страшное отражалось на его искаженном судорогой лице. Он выглядел кровожадным духом подземного мира.
Будин в ужасе закрыл глаза. Миний продолжал осыпать всех площадной бранью, раздосадованный, что допрос остался неоконченным, а рабу-предателю дали слишком легко умереть. Он хорошо понимал, что не женственный юноша был главарем рабского заговора, что личность подлинного вдохновителя и организатора заговорщиков осталась неизвестной.
Дамасикл пришел в себя и вздохнул облегченно. На Херемона он поглядел с плохо скрытой ненавистью.
7
После пожара херсонесцы лишились большей части своих хлебных запасов. Призрак голода стал страшной действительностью.
Кто имел хлеб в зерновых ямах, тот тайком подкармливался. Но это касалось лишь богатых горожан. Беднота голодала по-настоящему. Не было хлеба, не стало рыбы. Сами херсонесцы рыбной ловлей почти не занимались. Рыбачили тавры, жившие в береговых селениях, сейчас занятых скифами. Да и время для рыбной ловли миновало. В городе сохранились остатки мелкой рыбешки, посоленной в цементных ваннах. Рыба эта протухла и издавала зловоние. Ее использовали на корм для рабов полиса. Греки же, более разборчивые в еде, несмотря на тяжелое положение, не думали потреблять столь низкокачественный продукт.
Сейчас магистраты вспомнили об этих рыбных ресурсах и наложили на них руку.
Отныне рабы стали получать одну треть своего рыбного пайка в виде бесформенной разложившейся массы. Более сохранившуюся соленую хамсу отбирали, прополаскивали водою, и она шла на раздачу голодающим гражданам.
Всем, кто носил оружие и находился на стенах города, выдавали, кроме того, по одной пшеничной лепешке в день.
Гекатей половину своего хлебного рациона приносил домой, где лежала в постели совсем ослабевшая мать.
– Ей нужно молоко, – с горечью говорил сын отцу, – разве она может питаться хамсой и грубой лепешкой из несеяной муки!
Скимн пожимал плечами и доставал из-под складок грязной хламиды тоже кусок лепешки.
– А ты, старый сфинкс, смотри, – предупреждал он Керкета угрожающим тоном, – не вздумай набивать свое брюхо этим хлебом!
Керкет угодливо, по-собачьи вскидывал на хозяина глаза, заросшие дурным мясом. Раб питался остатками отрубей, спрятанных во дворе. Он выбирал из отрубей мышиный кал, заваривал их горячей водою и, посолив, крошил туда лук, после чего с жадностью съедал это кушанье.
Хозяйку он жалел и не посягал на ссохшиеся куски лепешек, что приносили ей муж и сын. Делия почти ничего не ела. Она лишь внимательно следила за тем, как раб делал тюрю и кормил ею Филению. Девочка ела с жадностью, но спустя полчаса опять начинала просить есть. Когда прибегал Левкий, похудевший, но живой и возбужденный, больная слушала его торопливые рассказы и кормила куском сухой лепешки и соленой рыбой.
И все же находила возможным откладывать кое-что в глиняный пифос, стоявший за кроватью у изголовья.
– Я все равно умру, – говорила она рабу слабым голосом, – здесь же я накопила кусочки для детей. Ты должен будешь делить их так, чтобы дети выдержали как можно дольше. Может быть, они еще дождутся конца осады.
Но вот мужчины стали приходить все более усталыми, голодными и злыми. Они уже не приносили лепешек, а высыпали на деревянное блюдо по горсти горелого зерна, смешанного с золою. Это были остатки сгоревших запасов пшеницы, экономно распределяемые между защитниками города.
Умирающие валялись на улицах. Днем на них брызгал холодный дождь, ночью их трупы присыпало снегом. Незакрытые глаза мертвых смотрели с застывший спокойствием.
Делия начала расходовать свой «запас». Теперь она сама выдавала детям по кусочку лепешки и по рыбке. Гекатею настоятельно совала в руки серый пыльный обломок им же ранее принесенного хлеба, с горечью видя, что он стал походить на тяжелобольного, почернел и осунулся.
Пифос опустел.
Однажды, когда дети спали, а Керкет находился во дворике, Делия услышала чьи-то голоса за стеною и скрип открываемой двери. Больная подняла иссохшую руку и ударила костяшками пальцев в медный таз. Это был сигнал Керкету, который не замедлил явиться.
– Кто-то пришел, – прошептала женщина, – иди открой, посмотри. Как бы не лихие люди!
«Кто бы это? – спрашивала она себя с тревогой. – Неужели мужчины?» Воображение рисовало ей страшные картины. Ей чудилось, что уже несут тело сына или мужа, пронзенного скифской стрелой. Ужас охватил ее. Она хотела вскочить, но не смогла. Широко открытыми глазами смотрела на дверь, ожидая, когда она распахнется.
К ее удивлению, в комнату вошли две иеродулы, а с ними сама прекрасная Гедия Херемонова.
Иеродулы поставили на пол свои ноши.
– Я пришла приветствовать тебя и принесла подарок от Девы! Божественная Покровительница не забывает тех, кто оказал ей услугу. Здесь ты найдешь амфору с молоком, сыр и хлеб!
Делия залилась слезами благодарности. «Молоко, сыр и хлеб!» В этих словах она услышала что-то вроде небесной музыки, от радости не догадалась даже спросить себя: откуда в храме Девы такая роскошная пища, когда в городе люди мрут от голода как мухи?
После ухода молодой жрицы она долго не могла успокоиться и лежала, прислушиваясь к зловещему шуму со стороны городских стен. Защитники города отбивали очередной штурм.
– Кажется, скифы опять лезут на стены, – заметил Керкет равнодушно.
Он давно уже перестал чему-либо удивляться. Однако, увидев корзину с румяными булками, часто заморгал красными, воспаленными веками и вопросительно уставился на хозяйку.
– Это из храма Девы, Керкет.
Раб радостно заулыбался. Его радовало искренне, что хозяйка и дети получат сегодня лучший обед и, кто знает, может быть, и ему перепадет кое-что.
Неожиданно пришел Скимн. Он тяжело дышал. Выглядел настоящим бродягой в грязной разорванной одежде. Делия обмерла.
– Где Гекатей?
– Гекатей жив и невредим. Я был на вылазке через южные ворота и добыл вот это!
Архитектор положил на стол ногу лошади, отсеченную вместе со шкурой.
– Эй, Керкет, разводи огонь, будем варить обед!
Левкий и Филения проснулись. Девочка сразу увидела корзину с хлебами и жалобно заскулила:
– Дай, дай!
Соскочив с кровати, схватила маленькой рукой булку.
– А это что? Откуда? – изумился Скимн.
– Булочки и сыр, – умильно прохрипел Керкет, – принесли из храма Девы в подарочек!
– Булочки?.. В подарочек из храма?.. – словно испугавшись, проговорил Скимн и, подумав с минуту, крикнул: – Нет! Этого не будет! Отдай обратно, дрянная девчонка!
И грубо вырвал из рук дочери хлебец. Схватив корзину, он поспешно закрыл ее куском холста и, ругаясь, выбежал из дому.
Делия заплакала. Она хорошо знала, почему так взбешен ее муж. Но, как мать, она не нашла в себе сил поступить так же. Ведь в пифосе не оставалось даже крошек, и дети со вчерашнего дня ничего не ели.
Через полчаса Скимн вернулся и, отдуваясь, сел у очага, в котором уже пылал веселый огонь и бурлила вода в котле. Керкет нарезал мясо.
– Отнес!.. Я приказал пересчитать булки и проверить, все ли я возвратил им!.. Нет, нам не надо их помощи, пусть мои дети умрут с голоду свободными, чем будут жить храмовыми рабами!.. Какое счастье, что я достал мясо!.. Делия! Делия! Что с тобою?
Он кинулся к жене. Больная как-то странно скорчилась и смотрела в ужасе, не будучи в силах произнести ни слова. Ее рот был открыт, она пробовала сделать вдох, но не могла. При выдохе изо рта вылетали брызги крови. Постель покрылась красными пятнами. Дети подняли визг.
Делия умерла внезапно, захлебнувшись собственной кровью, что хлынула у нее горлом. Через несколько минут после начала внутригрудного кровотечения все было кончено.
Скимн закрыл лицо умершей и мрачно поглядел на детей и раба.
– Она умерла свободной! – сказал он.
В описываемые времена не было того, что позже стало называться милостыней, то есть бескорыстным подаянием. Всякий, кто вкушал хлеб другого, становился от него зависим. Но вкусивший чужого хлеба в дни голода хотя бы один раз считался «оживленным» и обязывался вечной благодарностью своему благодетелю. И эта благодарность была не только духовным актом. Это был шаг к порабощению, и закон очень ревниво охранял этот обычай. Попробовал бы кто-нибудь проявить «неблагодарность» за хлеб, съеденный в дни голода! Его осудили бы сурово. Может быть, даже продали бы в полное рабство.
Античное рабство было подобно болоту, внушавшему людям постоянный страх. Страшная трясина грозила засосать каждого. Одних она уже проглотила с головой, их называли просто рабами. Другие погрузли в нее по пояс и считались «связанными обязательствами» – долговыми, этическими. Третьи еще прыгали с кочки на кочку, надеясь уберечься от горькой участи, не оступиться. Ибо стоит погрузить одну ногу в болото рабства, и оно уже не отпустит, засосет, затянет неумолимо.
Вот почему Скимн поспешил отделаться от помощи храма.
Конечно, Гедия была здесь ни при чем. Да и никто не собирался поработить семью Скимна. Но, независимо от чувств и намерений отдельных лиц, закон автоматически вступал в силу, и никто не мог отменить его…
8
Бедняк Агафон погиб от скифской стрелы. Его жена Архелоха просила подаяние среди воинов, бродила по улицам, даже взбиралась на стены. Но это был очень скудный промысел. Однажды она попала под обстрел скифских камне метчиков и, получив перелом обеих ног, умерла, пока ее несли домой.
Дети ожидали мать до следующего дня. Люди, которые несли тело матери, решили не пугать их и положили покойницу в пустой сарай, рядом с десятками других трупов, оставляемых здесь до захоронения. Утром дети пошли искать мать и разбрелись по городу. Меньшие дрожали от холода и кричали: «Ма!.. Ма!..»
В это время начался штурм, и на голодных, замерзающих детей никто не обратил внимания. Каждый думал о себе. Сироты оказались никому не нужными. Двое из них замерзли у портовых пожарищ, третьего загрызли озверевшие от голода собаки, и только одного подобрал бездетный Бион и поклялся при свидетелях, что ребенок вырастет свободным.
– Пусть растет, – говорил учитель Скимну, – боги не дали мне своих детей… Агафон был хорошим гражданином. Жаль, что храмы ничего не сделали для помощи детям-сиротам.
– Эге! – отозвался архитектор. – Храмы дают там, где можно вернуть сторицей. Мои дети чуть не попали на эту удочку, но, слава богам, я вовремя пришел домой!
В храме Обожествленного города мрачно восседали самые старые из демиургов и знатных граждан, которые по возрасту не могли носить оружие.
Они жгли шерсть на жертвенном камне и гадали о судьбах полиса.
В двери храма вместе с роем белых снежинок и клубами холодного воздуха врывались неясные звуки щелкающих катапульт. Старики кутались в плащи и зевали, раскрывая беззубые рты.
– Митридат не захочет рисковать своим флотом, в море свирепствуют штормы!.. Глаза синеокой Амфитриты стали черными и злыми!
– Кому мы нужны! Наше дело совсем плохое!
– Но и у скифов не все благополучно. Они потеряли много коней, люди у них болеют. И тоже голодают. Пахари не хотят давать Палаку даров Деметры. Они даже воюют с его отрядами.
– И с роксоланами скифы в ссоре… – проскрипел Херемон, морщась от ломоты в ногах, – скиф и сармат никогда не будут друзьями.
– Но Тасий отказал нашим послам!
– Проклятые времена! Почему раньше все было так хорошо?
Старики заохали с сожалением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106