Мне подумалось, что он изнемогает под бременем тяжелейшей дилеммы, так и не разрешенной человечеством: как обуздать зло, не прибегая к орудию зла — насилию, но Фаустофель прервал мои размышления, пихнув меня под ребро.
— Им ничем не угодишь. Эдип сокрушался, что прикончил отца, не подозревая о своем родстве с ним, и совокуплялся с женщиной, которая вдруг оказалась его матерью. Так и быть, ладно: в интересах полемики допустим, что он прав. Но тогда чего ради городить огород Гамлету? Отца он не убивал, с матерью не спал, однако готов на стену лезть из-за того, что это сделал кто-то другой. Не имеем ли мы здесь случай полного идиотизма? Где логика, спрашивается? Можешь ли ты мне дать ответ?
— Могу. Конечно, могу! — запальчиво вскричал я, движимый не столько убежденностью, сколько отвращением к его гадко ухмыляющейся физиономии.
— Браво, браво. — Я весь внимание. Я помолчал, прежде чем высказать мнение, которое устояло бы перед огнем его насмешек.
— В обоих случаях, — начал я, — истинная подоплека несчастья заключается в том, что были подорваны самые основы миропорядка — и их нельзя было восстановить. Кто их подорвал — ты сам или кто-то другой — вопрос второстепенный. Это не суть важно. Главное — тебе не ступить ни шагу вперед: станет только хуже.
— Понятно. — Фаустофель язвительно скривил губы. — Чувство юмора у тебя, Серебряный Вихор, развито гораздо лучше, нежели я предполагал: особенно забавно выражение «основы миропорядка», которое ты употребил, — ничего более смешного я от тебя пока что не слышал.
Он плюнул на пол — и плевок растекся по гранитному полу. Плюнул еще раз — образовалась вторая лужица, непохожая на первую, но столь же бесформенная.
— Видал? Вот они, твои основы миропорядка: лада и склада в них не больше, чем в любом харчке.
— Человек смотрит на это иначе, — упорствовал я.
— Ничего подобного! Впрочем, у тебя, возможно, особая точка зрения. Тогда сообщи, умоляю: какими основы миропорядка видятся тебе лично?
Я потупился в замешательстве.
— Не знаю… Но это не значит, что для меня они не существуют. Люди — не болванки, которые случай обтачивает как на токарном станке. Они сами используют случай, подчиняют себе обстоятельства и устраивают их по собственному усмотрению. Если наша вселенная возникла ни с того ни с сего из Бездны, то человечество создало собственную вселенную — и в ней, как во всяком сооружении, есть крыша и фундамент, она обладает своими собственными пропорциями, собственной системой мер.
— Ах, что за прелесть! — Фаустофель поцокал языком в притворном восхищении. — А собственными глазами это сооружение кто-нибудь видел?
Бунтарский дух во мне разом сник. Пока я подыскивал ответ, меня охватило чувство полного неверия.
— Вряд ли. — Я повесил голову, признав тем самым свое очередное поражение. — Я тут плел всякий вздор, лишь бы тебя не слушать.
Фаустофель мерзко хихикнул.
— Всласть покачался на метафизических узлах — подустал малость? Хватит, слезай с каната! Продолжим наше изучение реальной действительности.
28. На самом дне
Как ни странно, но посещать застенок на следующем этаже Фаустофель, по-видимому, не собирался. Мне это было решительно безразлично, однако навстречу, преградив нам путь, из-за поворота выступил угольно-черный бес с огненно-желтыми глазищами.
— Веди посетителя сюда, Фаустофель! — произнес он нараспев, тоном ярмарочного зазывалы. — Вы всегда желанные для нас гости. Представление длится целую вечность без пере-рыва, вам не придется скучать ни минуты. Потраченное время вам с радостью возместят, если вы проведете без смеха хотя бы малую долю се-кунды!
— Прибереги время для тех, кому его не хватает, — буркнул мой проводник.
Сородич Фаустофеля и не думал сдаваться.
— Ну-ну, Вергилий, уж не знаю, по какой причине, но ты на наше зрелище давненько не заглядываешь, однако у твоего подопечного, судя по всему, другие планы. — Несмотря на свою назойливость, держался он с Фаустофелем довольно-таки подобострастно. Ко мне он обратился по-приятельски непринужденно, раскланиваясь чуть ли не до пояса: — Я надеюсь — нет, я совер-шенно уверен в том, что джентльмен, внешний облик которого красноречиво свидетельствует о присущем ему безошибочном внутреннем чутье, не проявит пагубного неблаго-разуми-я и не пренебрежет воз-мож-ностью по-сетить редкостное шоу, лучшее во всей Пре-ис-подней!
— Будь ему это необходимо, я бы провел его сам, — недовольно заметил Фаустофель. — Идем дальше, Серебряный Вихор.
— Он имеет право решать за себя сам, — возразил бес. — Ну как, дружище?
Я уже упоминал, что мне было безразлично, куда идти, однако перечить Фаустофелю считал первейшим своим долгом.
— Да, я не прочь отметиться.
— Перебьешься! — сердито вмешался Фаустофель. Настоять на своем я бы не сумел, однако надзиратель, приняв позу начальника военной полиции, передающего директиву в штаб, назидательным тоном отчеканил:
— Воспрещается чинить задержки посетителям или иным образом препятствовать им извлекать полезнейшие уроки из доступных всеобщему обозрению потрясающих и в высшей степени поучительных наглядных презентаций, имеющих место быть во вверенном вашему попечению отделе.
Было очевидно, что Фаустофель не намерен бросать вызов утвержденному регламенту. Не без некоторого злорадства я последовал за ним в обширный грот. Надзиратель, ухватив меня под руку, деловито приступил к лекции:
— На данном ярусе Преис-подней содержатся те, кто так или иначе обнаружил свою про-винность. К счастью, в нашем распо-ряжении находятся образцы всех суще-ствующих разно-видностей, но я бы рекомендовал вам насладиться знакомством с наиболее комической: особи из указанного разряда воспитывают себя в строгом следовании определенному нравственному кодексу, а в действительности прилагают все усилия к тому, чтобы своими по-ступками внушить себе самое низкое мнение о собственной мо-рали. Обхохочешься, верно? Слушай, парень…
— Делать нечего, — перебил его Фаустофель, — мы поприсутствуем, но только недолго. А без твоих разглагольствований и вовсе обойдемся. Где тут эта самая Анна — как там бишь дальше? — которую я давеча к тебе подкинул? Мы на нее взглянем — и с нас хватит.
— Какая именно? — обиженно осведомился сторож. Голос его утратил профессионально металлический тон. — И что за горе ее постигло: лично-воображаемое или общественно-иллюзорное?
— Пожалуй, общественное». Ну и осложненное, разумеется, обычным беспочвенным сопротивлением реальности. — Фаустофель наморщил лоб. — Она притязает на то, чтобы стать не то княгиней, не то графиней — что-то в этом роде…
— Ага, теперь вспомнил. Она здесь недалеко, но вам придется капельку обождать, если хотите увидеть представление целиком. Ее вот-вот подготовят.
— Посмотрим развязку — этого более чем достаточно, — решил мой спутник. Он велел мне не отставать и широкими шагами устремился вперед. Я едва поспевал за ним.
Пытка производилась здесь субъектами, которые видом и ухватками очень напоминали главного распорядителя. Каждый стоял на возвышении возле своего подопечного с указкой в руках, дожидаясь нужного момента, чтобы приступить к действию. Затем зычным голосом принимался вещать о судьбе жертвы, бьющейся в муках, тыча в нее указкой. Лекции с использованием наглядных пособий имели определенный успех: вокруг собиралась группка зрителей, жадно ловивших каждое слово.
Внешность Анны, отличавшейся большой привлекательностью, сразу выдавала в ней великосветскую даму. Держалась она, однако, приниженно: разглашение ее позора, по-видимому, было для нее непереносимо. Она стояла, понурившись, с ничего не выражающим, бесчувственным взглядом. Внутренние терзания подвели ее, судя по всему, к последней грани отчаяния.
Рогатый конферансье между тем жизнерадостно оповестил публику о близящемся финале жалостной истории ее злоключений.
— Итак, — прогнусавил он, коснувшись страдалицы указкой, — эта женщина добровольно уступила искушениям плоти. Нам с вами они, разумеется, тоже свойственны, однако мы обладаем достаточной моральной устойчивостью, чтобы им не поддаться. И вот — к ее изумлению — она в один прекрасный день обнаруживает, что ее сообщник по осквернению святости брачных уз вовсе не ставит своим идеалом нерушимость домашнего очага.
Он растянул рот до ушей в поганой ухмылке, а среди зрителей пронесся взволнованный шумок.
— Говоря попросту, леди и джентльмены, Анна любовнику осточертела. Теперь перед ней стоит суровый выбор: вернуться к оскорбленному супругу она не может, но равным образом не может она оставаться на приемлемых условиях и в вашем обществе: раньше вы были ее друзьями, однако прежние отношения с особами небезупречной нравственности, как вы прекрасно понимаете, совершенно немыслимы. Как же ей поступить?
С минуту Анна, застыв на месте, напряженно вглядывалась куда-то вдаль и словно обмозговывала какое-то решение. Что она видела перед собой — понятия не имею, но внезапно с отчаянным воплем ринулась вперед. Похоже, она намеревалась разбиться насмерть, бросившись вниз с возвышения, на котором происходил спектакль, однако при падении ее что-то ударило со страшной силой и отбросило далеко в воздух. Точно так же отлетел в сторону человек, на которого налетел мчащийся грузовик, — однажды мне уже довелось быть свидетелем подобного дорожно-транспортного происшествия. Рухнув наземь, Анна не подавала больше никаких признаков жизни.
Пока я с трудом приходил в себя, глашатай возвысил голос, стараясь перекричать возбужденный гул распаленных зрителей:
— Спешите сюда, ребята: полюбуйтесь на то, как Анна расплачивается за свою преступную неосмотрительность. Следующее представление — через десять минут!
Тем временем сплин с Фаустофеля как рукой сняло. Догнав меня, он развязно заговорил:
— На тот случай, если ты сам этого не углядел, позволь указать тебе на самое уморительное в показанном нам фарсе.
Мне уже так часто приходилось перед ним пасовать, что возражать я почти разучился, однако все же сделал слабую попытку его укоротить:
— Не вижу ничего уморительного, если человек оказывается в жизненном тунике.
Я, не оборачиваясь и не разбирая дороги, торопливо шагал вперед, не в силах вынести его иронической гримасы. Увлеченный своими рассуждениями, он на какое-то время забыл, кто чей проводник.
— Я очень боялся, что ты это упустишь. Слушай внимательно. Называть половое влечение неким страстным порывом двух душ к слиянию воедино — дурь весьма распространенная, однако Анна пошла дальше. Она вступила в связь, которая ровно ни к чему ее не обязывала, и все свое благополучие поставила в зависимость от нее. Не верх ли абсурда? Потеха — и только…
— Всякий поступок имеет две стороны, — пробормотал я и в растерянности умолк, но тут мне очень кстати вспомнилось, что когда-то я занимался математикой. — С одной стороны, сам факт совершенного действия. С ним, как ни крути, ничего не попишешь — это величина постоянная. Но, с другой стороны, — смысл поступка, и тут мы сталкиваемся с переменной величиной.
На этом я споткнулся, поскольку не обладал достаточной информацией обо всех обстоятельствах дела. Колеблясь, стоит ли расспрашивать о них Фаустофеля, я случайно бросил взгляд в сторону — и оцепенел, враз утратив всякий интерес к продолжению спора.
— Не может этого быть! — вырвалось у меня. Забыв обо всем, я опрометью ринулся туда.
— Стой, Серебряный Вихор, стой! — завопил Фаустофель. В иное время я вынужден был бы подчиниться беспрекословно, однако здесь, похоже, власть его надо мной была урезана.
— Туда нельзя! — кричал мне вслед Фаустофель. — Нам пора уходить! Тысяча чертей — и я вместе с ними!
Добежав до места, я остановился в растерянности. Вокруг еще одного, такого же помоста толпился народ, глашатай объявлял начало очередного шоу, но до этого мне не было никакого дела. Ошеломило меня лицо жертвы — юной девушки с младенцем на руках. Я смотрел на нее не отрываясь и не мог поверить собственным глазам.
На груди у девушки алым была вышита буква «П». Раньше она одевалась иначе, но сомневаться не приходилось — это была Розалетта! Я уверенно начал проталкиваться через толпу мужчин в замысловатых шляпах и женщин, разодетых в пух и прах. Зазывала между тем разводил свою бодягу:
— Примечательная особенность скандального поведения этой юной леди заключается в том, что сойти с пути истинного ее побудила отнюдь не тяжкая необходимость — несколько смягчающее вину обстоятельство, которое наиболее чувствительных из нас заставляет если не прощать виновную, то хотя бы ей сострадать, хотя ничто на свете и не может служить оправданием коммерческой практики, характерной для одной из древнейших в мире про-фессий.
Тут он сделал значительную паузу. Слушатели в полном безмолвии обменялись понимающими взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55