Одним рывком он сдернул с себя изодранную накидку и очутился в кожаном жакете с пряжкой на поясе и туго облегающем черном трико.
— Фаустофель, — представился он, наслаждаясь моим изумлением. — Готов указать дорогу и сопроводить дальше. За определенную плату.
— Разумеется, не бесплатно, — поддакнул я, растерянно озираясь вокруг себя. Преобразившийся встречный в новом обличий нравился мне еще меньше, но без провожатого, я чувствовал, было не обойтись.
Уже сгущались сумерки, а ночью, я знал, при такой облачности опустится темнота — хоть глаз выколи.
Я обернулся к Фаустофелю, не сводившему с меня цепкого взгляда.
— Твои условия? Денег у меня кот наплакал.
— Деньги мне ни к чему. Заруби это на носу с самого начала. И помни: на всякие штучки-дрючки я с тобой времени терять не собираюсь. Дело прежде всего. А запрос у меня нешуточный. Боюсь; дрогнешь.
Мне в тот момент было не до страха, но профессиональный навык требовал держать ухо востро. Не хватало только, чтобы тебя околпачили… Я испытующе прищурился:
— Давай выкладывай, посмотрим.
— Ладно. Дай мне слово — а если дашь, уж я позабочусь о том, чтобы ты его сдержал, — дай мне слово, что последуешь за мной всюду, куда бы я тебя ни повел, — хоть в самое пекло.
Он дружески похлопал меня по плечу, и по всему моему телу прошла судорога.
— Уговор наш останется между нами, Предложение необходимо было обмозговать.
— А это по пути к месту моего назначения — или как? — припер я собеседника к стенке.
— По пути моего следования, — уточнил он. — Короче, если я уклонюсь в сторону, наш контракт немедленно аннулируется.
Склоняясь к соглашению, я все еще не мог вполне избавиться от сомнений и боязни. Пересилило ясное понимание того, что, отвергнув его помощь, я рискую остаться вообще на бобах.
— Так и быть, по рукам! — решился я и попытался разрядить напряжение шуткой: — Может, нужно расписаться?
— Кровью! — прогремел он. — А ну, давай сюда! Прежде чем я успел что-либо сообразить и отдернуть левую руку, Фаустофель выхватил из-за пояса кинжал и полоснул по моему запястью. Окунув палец в брызнувшую кровь, он что-то написал им по воздуху.
— А теперь пошли! — бросил он мне, сворачивая налево. Я заторопился вслед, стараясь не отставать ни на шаг.
Если местность и раньше не внушала особого веселья, то теперь нас окружало беспросветное отчаяние. Убитые горем деревья застыли в безвыходной муке, воздев к небу узловатые ветви; отверстия от выпавших сучьев казались пустыми, выплаканными глазницами. Картина, представшая впереди, на верхушке холма, удручала еще более. Сколько я ни убеждал себя, что это всего-навсего скрещенные стволы двух согнутых берез, взгляд упорно видел перед собой страдальчески распростертое тело, обнаженное для наказания кнутом.
Как раз у этих берез тропа резко уводила вбок. Не озаботившись предупредить меня об этом, Фаустофель нырнул в чащу.
— Полегче, Серебряный Вихор! Смотри не наступи на скелет.
Я не стал у него выпытывать, откуда он узнал о прозвище, которое мне дал Голиас. Однако последовать его совету было затруднительно. Вся эта страна, в которой я оказался, виделась мне полуразложившимся трупом — костяком с уцелевшими на нем клочьями кожи и пучком волос на оголившемся черепе.
Стояла редкая для осенних вечеров духота. Я обливался потом, однако (думаю, без Фаустофеля тут не обошлось) не испытывал ни голода, ни усталости. Он шагал широкими шагами, и я едва поспевал за ним. Споткнулся только однажды, замешкавшись у отвратительного на вид ручья, который мне очень не хотелось переходить вброд. Мой спутник меня подбодрил: я ступил в вязкую жижу — и с омерзением ощутил под ногами встревоженное шевеление кишащих в ней неведомых тварей.
— Ручей впадает в озеро Эшеров, — пояснил Фаустофель. — Еще немного, и мы у цели.
Вскоре мы в самом деле приблизились к озеру вплотную, но даже у самой кромки я ровным счетом ничего не видел.
Поверхность зловонного пруда совершенно не отражала света, и береговая линия угадывалась только по отсутствию деревьев. Мы остановились под раскидистым вязом, сплошь увитым лианами: в полутьме он нависал над нами диковинным грозным чудищем.
— Вон твоя башня, — отрывисто бросил Фаустофель. Выяснилось, что я давно уже смотрю на нее, но не вижу в упор.
Я ожидал увидеть нечто вроде монумента Вашингтону. Передо мной же смутно вырисовывалось приземистое сооружение с продавленной крышей, едва возвышавшееся над тесно обступившими его деревьями. Для чего предназначалась эта неказистая постройка — оставалось только гадать. Одно можно было сказать наверняка: находиться внутри нее могли только те, кто навсегда распрощался с радостями жизни.
На душе у меня было препаршиво, но, не желая ударить лицом в грязь перед Фаустофелем, я беспечно полюбопытствовал:
— Есть хоть одна живая душа в этой будке?
— Это нам еще предстоит выяснить, — послышалось в ответ.
Издалека донеслись раскаты неурочного в это время года грома. Пока мы огибали озеро, гроза разразилась над нашими головами. Все вокруг окончательно заволокло мраком.
— Мы не заплутаем? — прокричал я моему спутнику в самое ухо. — Не лучше ли переждать, пока прекратится ливень?
Фаустофель презрительно повел плечом:
— Какое заплутаем! Я здесь свой. — Его двусмысленный тон вполне соответствовал загадочности фразы. — Держи меня за полу, если не разбираешь дороги.
Как он сам исхитрялся не оступиться — ума не приложу. Не видно было ни зги. Непроницаемую тьму прорезали зубчатые молнии: их ослепительные вспышки выхватывали из мрака недвижное озеро и так называемую башню, к которой мы приближались медленно, но верно.
Башня, как выяснилось, стояла на островке у противоположного берега озера. Между островком и сушей был перекинут небольшой мост. Это меня несколько обнадежило, так как плюхнуться в тошнотворную пучину я не согласился бы ни за какие блага в мире. Даже ради того, чтобы найти укрытие от проливного дождя. Признаюсь, стремление к заветной башне отступило на второй план перед желанием поскорее спрятаться под крышей. Страха перед грозой я никогда раньше не испытывал, но на сей раз молнии ударяли прицельно, с невиданной меткостью. На моих глазах вековой дуб разлетелся в щепы; то и дело в лесу раздавался сокрушительный треск и грохот падающих стволов.
Мост был уже шагах в десяти от нас. Сверкнувшая молния парализовала нас на месте. Но вслед за рыбой-лоцманом не замедлила явиться и настоящая акула. Слепящий зигзаг распорол небо надвое и жахнул точно в самую макушку башни. От ужасающего грохота мои барабанные перепонки едва не лопнули, однако я с тревогой различил, как из темноты донесся отчаянный вопль. Едва ко мне вернулась способность воспринимать окружающую действительность, я сразу же впился глазами в черноту. На помощь мне пришла третья вспышка. Я отчетливо увидел, что башня рухнула. А через мост, спасаясь от града камней, бежит сломя голову охваченный паникой человек, с лицом, искаженным от безумного страха.
Второй раз мне уже не пришлось его увидеть. Нас он, по-видимому, не заметил. Окликать его было бесполезно: оглушительный раскат грома заставил землю под нашими ногами содрогнуться. При свете новой вспышки я напрасно искал его глазами: он бесследно исчез.
Я никак не мог решить, что лучше: претерпевать бедствие в одиночестве, как этот несчастный, или же делить компанию с моим проводником. Фаустофель либо без труда следил в кромешной тьме за выражением моего лица, либо свободно читал мои мысли. Небо сотряслось от очередного удара. Едва рокот затих, послышался саркастический голос Фаустофеля:
— Тебя как будто занимал вопрос, обитает ли кто в этой башне? Так вот, теперь я склоняюсь к тому мнению, что, скорее всего, нет, не обитает.
— Что же нам теперь делать? — потрясенно спросил я, пропустив его иронию мимо ушей.
— Перебраться через мост.
Прежние обстоятельства, побуждавшие меня стремиться к названной цели, утратили теперь значение. Но это мало меня трогало: мыслить логически я был не в силах. Исковерканное ужасом лицо бегущего человека — вот что стояло у меня перед глазами. Угроза гибели под обломками не могла быть единственной причиной обуревавшей его паники. Бывают разрушения пострашней падающей башни: судя по всему, беглецу пришлось столкнуться с более жутким зрелищем — обнаружить признаки неминуемой гибели в ком-то из близких или в себе самом… Мысль о том, чтобы приблизиться к месту адского испытания, заставила меня отшатнуться.
— Перебраться через мост? Лучше не надо.
— Думаешь, я позволю тебе увильнуть? Молния высветила лицо Фаустофеля, залитое дождем. Оно выражало не раздражение, а скорее озабоченность.
— Предположим, я освобожу тебя от данной клятвы. Но разве ты отыщешь дорогу назад один, без меня? Не без оснований скажу, что нет.
Раздавленный сознанием полной неотвратимости, я не мог ничего ему возразить.
— Хорошо, идем вперед. Указывай путь. Не найдется ли поблизости хоть какого-нибудь закутка — защититься от непогоды?
— Единственное, от чего ты будешь защищен — так это от непогоды, — сообщил мне Фаустофель не без ехидства. — Это уж точно.
Мы вступили на мост и успели пройти несколько шагов, прежде чем вновь сверкнула молния. Впереди виднелась груда обломков: это все, что еще оставалось от башни. Кирпичи валялись всюду, однако похоже было на то, что башня обрушилась в какую-то громадную яму.
— Стоило мне протянуть руку — и это отняли, — пробормотал я.
Фаустофель промолчал. Мы продолжали идти, но через минуту он остановил меня словами:
— Взгляни-ка вон туда! Чуточку левее. И посмотри внимательней, что у тебя под ногами.
Очередная вспышка озарила развороченный подвал башни. Каменная стена обвалилась, обнажив скальное основание, в котором зиял пролом высотой в человеческий рост. Над ним были высечены две надписи: прочитать их я не успел, однако начал постепенно догадываться.
— Что там такое написано?
— На самом верху, — пустился в объяснения Фаустофель, — читаем: «Пещера Гнипахеллир. Осторожно — злая собака!» Пониже, над самым входом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Колени у меня подогнулись, но я постарался возразить как можно более твердо:
— Мне оставлять нечего. Надежд у меня давным-давно нет.
То, что неопровержимо имеет место в действительности, отрицать трудно: ко всякому убеждению следует подходить с деликатностью. Фаустофель же в ответ разразился безжалостно-язвительным смехом:
— Лжец! — вскричал он. — Отъявленный лжец! Все смертные и все нечистые питают надежды, хотя бы только одну-единственную: перестать быть. Существование надежда красноречивей всего иллюстрирует изощренную жестокость небес, а жестокость — самое главное их отличительное свойство. Представь себе злонамеренную силу, которая при жизни подвергает нас утонченнейшим пыткам и в то же время потчует дурманным зельем, заставляющим верить, что полоса бедствий должна когда-нибудь кончиться. Бодрствуя, никто из наделенных разумом не в состоянии избавиться от этого безумства. Взять хотя бы тебя самого. Тебе прекрасно известно, что в жизни твоей нет ничего стоящего, однако в эту минуту ты больше всего надеешься на то, что тебе не придется лезть в эту дыру.
Вход в пещеру я мог видеть теперь и с закрытыми глазами. Мысль о нем буравила мне голову насквозь.
— По-твоему, придется? — Я промок до нитки, но во рту у меня было сухо. — Обхода нет?
— Придется, приятель, придется… И обхода нет.
— Но куда эта пещера ведет, что там внутри?
— Она ведет в прогнившую сердцевину мироздания, — провозгласил Фаустофель. — И что может оказаться внутри хода, проделанного червяком?
Потеряв голову от ужаса, я рванулся было в сторону, но Фаустофель стиснул мне локоть железной хваткой. В тот же миг меня подбросило вверх и понесло по воздуху. Когда я вновь оказался на ногах, от непогоды и в самом деле осталось одно воспоминание. Дождя не было и в помине. Я стоял внутри пещеры.
26. Вход в преисподнюю
Поверхность, по которой мы скользили вниз, была покатой, как нора сурка. Задержать падение я не мог, и потому артачиться не имело смысла. Фаустофель цепко держал меня за шиворот, и мы продолжали лететь в пропасть очертя голову. Потом неожиданно, где-то в самых недрах земли, склон выровнялся, и Фаустофель вознамерился сделать там привал.
Если я и пытался бежать от воображаемых опасностей, то теперь, оказавшись беспомощным перед реальной действительностью, всецело проникся духом фатализма и хладнокровно сбросил с плеча руку моего компаньона.
— Убери клешню! — презрительно процедил я, стараясь вызывающим тоном замаскировать выказанное малодушие. — Я и сам по себе справлюсь, без твоего участия. Хочешь показать интерьер — нечего суетиться, будто ты владелец недвижимости, которую собираешься всучить покупателю. Идем! Веди вперед — хоть к самому дьяволу, лишь бы развязаться поскорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Фаустофель, — представился он, наслаждаясь моим изумлением. — Готов указать дорогу и сопроводить дальше. За определенную плату.
— Разумеется, не бесплатно, — поддакнул я, растерянно озираясь вокруг себя. Преобразившийся встречный в новом обличий нравился мне еще меньше, но без провожатого, я чувствовал, было не обойтись.
Уже сгущались сумерки, а ночью, я знал, при такой облачности опустится темнота — хоть глаз выколи.
Я обернулся к Фаустофелю, не сводившему с меня цепкого взгляда.
— Твои условия? Денег у меня кот наплакал.
— Деньги мне ни к чему. Заруби это на носу с самого начала. И помни: на всякие штучки-дрючки я с тобой времени терять не собираюсь. Дело прежде всего. А запрос у меня нешуточный. Боюсь; дрогнешь.
Мне в тот момент было не до страха, но профессиональный навык требовал держать ухо востро. Не хватало только, чтобы тебя околпачили… Я испытующе прищурился:
— Давай выкладывай, посмотрим.
— Ладно. Дай мне слово — а если дашь, уж я позабочусь о том, чтобы ты его сдержал, — дай мне слово, что последуешь за мной всюду, куда бы я тебя ни повел, — хоть в самое пекло.
Он дружески похлопал меня по плечу, и по всему моему телу прошла судорога.
— Уговор наш останется между нами, Предложение необходимо было обмозговать.
— А это по пути к месту моего назначения — или как? — припер я собеседника к стенке.
— По пути моего следования, — уточнил он. — Короче, если я уклонюсь в сторону, наш контракт немедленно аннулируется.
Склоняясь к соглашению, я все еще не мог вполне избавиться от сомнений и боязни. Пересилило ясное понимание того, что, отвергнув его помощь, я рискую остаться вообще на бобах.
— Так и быть, по рукам! — решился я и попытался разрядить напряжение шуткой: — Может, нужно расписаться?
— Кровью! — прогремел он. — А ну, давай сюда! Прежде чем я успел что-либо сообразить и отдернуть левую руку, Фаустофель выхватил из-за пояса кинжал и полоснул по моему запястью. Окунув палец в брызнувшую кровь, он что-то написал им по воздуху.
— А теперь пошли! — бросил он мне, сворачивая налево. Я заторопился вслед, стараясь не отставать ни на шаг.
Если местность и раньше не внушала особого веселья, то теперь нас окружало беспросветное отчаяние. Убитые горем деревья застыли в безвыходной муке, воздев к небу узловатые ветви; отверстия от выпавших сучьев казались пустыми, выплаканными глазницами. Картина, представшая впереди, на верхушке холма, удручала еще более. Сколько я ни убеждал себя, что это всего-навсего скрещенные стволы двух согнутых берез, взгляд упорно видел перед собой страдальчески распростертое тело, обнаженное для наказания кнутом.
Как раз у этих берез тропа резко уводила вбок. Не озаботившись предупредить меня об этом, Фаустофель нырнул в чащу.
— Полегче, Серебряный Вихор! Смотри не наступи на скелет.
Я не стал у него выпытывать, откуда он узнал о прозвище, которое мне дал Голиас. Однако последовать его совету было затруднительно. Вся эта страна, в которой я оказался, виделась мне полуразложившимся трупом — костяком с уцелевшими на нем клочьями кожи и пучком волос на оголившемся черепе.
Стояла редкая для осенних вечеров духота. Я обливался потом, однако (думаю, без Фаустофеля тут не обошлось) не испытывал ни голода, ни усталости. Он шагал широкими шагами, и я едва поспевал за ним. Споткнулся только однажды, замешкавшись у отвратительного на вид ручья, который мне очень не хотелось переходить вброд. Мой спутник меня подбодрил: я ступил в вязкую жижу — и с омерзением ощутил под ногами встревоженное шевеление кишащих в ней неведомых тварей.
— Ручей впадает в озеро Эшеров, — пояснил Фаустофель. — Еще немного, и мы у цели.
Вскоре мы в самом деле приблизились к озеру вплотную, но даже у самой кромки я ровным счетом ничего не видел.
Поверхность зловонного пруда совершенно не отражала света, и береговая линия угадывалась только по отсутствию деревьев. Мы остановились под раскидистым вязом, сплошь увитым лианами: в полутьме он нависал над нами диковинным грозным чудищем.
— Вон твоя башня, — отрывисто бросил Фаустофель. Выяснилось, что я давно уже смотрю на нее, но не вижу в упор.
Я ожидал увидеть нечто вроде монумента Вашингтону. Передо мной же смутно вырисовывалось приземистое сооружение с продавленной крышей, едва возвышавшееся над тесно обступившими его деревьями. Для чего предназначалась эта неказистая постройка — оставалось только гадать. Одно можно было сказать наверняка: находиться внутри нее могли только те, кто навсегда распрощался с радостями жизни.
На душе у меня было препаршиво, но, не желая ударить лицом в грязь перед Фаустофелем, я беспечно полюбопытствовал:
— Есть хоть одна живая душа в этой будке?
— Это нам еще предстоит выяснить, — послышалось в ответ.
Издалека донеслись раскаты неурочного в это время года грома. Пока мы огибали озеро, гроза разразилась над нашими головами. Все вокруг окончательно заволокло мраком.
— Мы не заплутаем? — прокричал я моему спутнику в самое ухо. — Не лучше ли переждать, пока прекратится ливень?
Фаустофель презрительно повел плечом:
— Какое заплутаем! Я здесь свой. — Его двусмысленный тон вполне соответствовал загадочности фразы. — Держи меня за полу, если не разбираешь дороги.
Как он сам исхитрялся не оступиться — ума не приложу. Не видно было ни зги. Непроницаемую тьму прорезали зубчатые молнии: их ослепительные вспышки выхватывали из мрака недвижное озеро и так называемую башню, к которой мы приближались медленно, но верно.
Башня, как выяснилось, стояла на островке у противоположного берега озера. Между островком и сушей был перекинут небольшой мост. Это меня несколько обнадежило, так как плюхнуться в тошнотворную пучину я не согласился бы ни за какие блага в мире. Даже ради того, чтобы найти укрытие от проливного дождя. Признаюсь, стремление к заветной башне отступило на второй план перед желанием поскорее спрятаться под крышей. Страха перед грозой я никогда раньше не испытывал, но на сей раз молнии ударяли прицельно, с невиданной меткостью. На моих глазах вековой дуб разлетелся в щепы; то и дело в лесу раздавался сокрушительный треск и грохот падающих стволов.
Мост был уже шагах в десяти от нас. Сверкнувшая молния парализовала нас на месте. Но вслед за рыбой-лоцманом не замедлила явиться и настоящая акула. Слепящий зигзаг распорол небо надвое и жахнул точно в самую макушку башни. От ужасающего грохота мои барабанные перепонки едва не лопнули, однако я с тревогой различил, как из темноты донесся отчаянный вопль. Едва ко мне вернулась способность воспринимать окружающую действительность, я сразу же впился глазами в черноту. На помощь мне пришла третья вспышка. Я отчетливо увидел, что башня рухнула. А через мост, спасаясь от града камней, бежит сломя голову охваченный паникой человек, с лицом, искаженным от безумного страха.
Второй раз мне уже не пришлось его увидеть. Нас он, по-видимому, не заметил. Окликать его было бесполезно: оглушительный раскат грома заставил землю под нашими ногами содрогнуться. При свете новой вспышки я напрасно искал его глазами: он бесследно исчез.
Я никак не мог решить, что лучше: претерпевать бедствие в одиночестве, как этот несчастный, или же делить компанию с моим проводником. Фаустофель либо без труда следил в кромешной тьме за выражением моего лица, либо свободно читал мои мысли. Небо сотряслось от очередного удара. Едва рокот затих, послышался саркастический голос Фаустофеля:
— Тебя как будто занимал вопрос, обитает ли кто в этой башне? Так вот, теперь я склоняюсь к тому мнению, что, скорее всего, нет, не обитает.
— Что же нам теперь делать? — потрясенно спросил я, пропустив его иронию мимо ушей.
— Перебраться через мост.
Прежние обстоятельства, побуждавшие меня стремиться к названной цели, утратили теперь значение. Но это мало меня трогало: мыслить логически я был не в силах. Исковерканное ужасом лицо бегущего человека — вот что стояло у меня перед глазами. Угроза гибели под обломками не могла быть единственной причиной обуревавшей его паники. Бывают разрушения пострашней падающей башни: судя по всему, беглецу пришлось столкнуться с более жутким зрелищем — обнаружить признаки неминуемой гибели в ком-то из близких или в себе самом… Мысль о том, чтобы приблизиться к месту адского испытания, заставила меня отшатнуться.
— Перебраться через мост? Лучше не надо.
— Думаешь, я позволю тебе увильнуть? Молния высветила лицо Фаустофеля, залитое дождем. Оно выражало не раздражение, а скорее озабоченность.
— Предположим, я освобожу тебя от данной клятвы. Но разве ты отыщешь дорогу назад один, без меня? Не без оснований скажу, что нет.
Раздавленный сознанием полной неотвратимости, я не мог ничего ему возразить.
— Хорошо, идем вперед. Указывай путь. Не найдется ли поблизости хоть какого-нибудь закутка — защититься от непогоды?
— Единственное, от чего ты будешь защищен — так это от непогоды, — сообщил мне Фаустофель не без ехидства. — Это уж точно.
Мы вступили на мост и успели пройти несколько шагов, прежде чем вновь сверкнула молния. Впереди виднелась груда обломков: это все, что еще оставалось от башни. Кирпичи валялись всюду, однако похоже было на то, что башня обрушилась в какую-то громадную яму.
— Стоило мне протянуть руку — и это отняли, — пробормотал я.
Фаустофель промолчал. Мы продолжали идти, но через минуту он остановил меня словами:
— Взгляни-ка вон туда! Чуточку левее. И посмотри внимательней, что у тебя под ногами.
Очередная вспышка озарила развороченный подвал башни. Каменная стена обвалилась, обнажив скальное основание, в котором зиял пролом высотой в человеческий рост. Над ним были высечены две надписи: прочитать их я не успел, однако начал постепенно догадываться.
— Что там такое написано?
— На самом верху, — пустился в объяснения Фаустофель, — читаем: «Пещера Гнипахеллир. Осторожно — злая собака!» Пониже, над самым входом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Колени у меня подогнулись, но я постарался возразить как можно более твердо:
— Мне оставлять нечего. Надежд у меня давным-давно нет.
То, что неопровержимо имеет место в действительности, отрицать трудно: ко всякому убеждению следует подходить с деликатностью. Фаустофель же в ответ разразился безжалостно-язвительным смехом:
— Лжец! — вскричал он. — Отъявленный лжец! Все смертные и все нечистые питают надежды, хотя бы только одну-единственную: перестать быть. Существование надежда красноречивей всего иллюстрирует изощренную жестокость небес, а жестокость — самое главное их отличительное свойство. Представь себе злонамеренную силу, которая при жизни подвергает нас утонченнейшим пыткам и в то же время потчует дурманным зельем, заставляющим верить, что полоса бедствий должна когда-нибудь кончиться. Бодрствуя, никто из наделенных разумом не в состоянии избавиться от этого безумства. Взять хотя бы тебя самого. Тебе прекрасно известно, что в жизни твоей нет ничего стоящего, однако в эту минуту ты больше всего надеешься на то, что тебе не придется лезть в эту дыру.
Вход в пещеру я мог видеть теперь и с закрытыми глазами. Мысль о нем буравила мне голову насквозь.
— По-твоему, придется? — Я промок до нитки, но во рту у меня было сухо. — Обхода нет?
— Придется, приятель, придется… И обхода нет.
— Но куда эта пещера ведет, что там внутри?
— Она ведет в прогнившую сердцевину мироздания, — провозгласил Фаустофель. — И что может оказаться внутри хода, проделанного червяком?
Потеряв голову от ужаса, я рванулся было в сторону, но Фаустофель стиснул мне локоть железной хваткой. В тот же миг меня подбросило вверх и понесло по воздуху. Когда я вновь оказался на ногах, от непогоды и в самом деле осталось одно воспоминание. Дождя не было и в помине. Я стоял внутри пещеры.
26. Вход в преисподнюю
Поверхность, по которой мы скользили вниз, была покатой, как нора сурка. Задержать падение я не мог, и потому артачиться не имело смысла. Фаустофель цепко держал меня за шиворот, и мы продолжали лететь в пропасть очертя голову. Потом неожиданно, где-то в самых недрах земли, склон выровнялся, и Фаустофель вознамерился сделать там привал.
Если я и пытался бежать от воображаемых опасностей, то теперь, оказавшись беспомощным перед реальной действительностью, всецело проникся духом фатализма и хладнокровно сбросил с плеча руку моего компаньона.
— Убери клешню! — презрительно процедил я, стараясь вызывающим тоном замаскировать выказанное малодушие. — Я и сам по себе справлюсь, без твоего участия. Хочешь показать интерьер — нечего суетиться, будто ты владелец недвижимости, которую собираешься всучить покупателю. Идем! Веди вперед — хоть к самому дьяволу, лишь бы развязаться поскорее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55