Женщины, занимавшиеся стиркой на камнях общественного водоема, на время бросили работу, чтобы поглазеть на столь редкое зрелище. Мальчишки в ярких пледах восторженно вопили и подбегали, чтобы посмотреть на пленников вблизи; другие же пялились на чужеземцев из безопасного положения за спинами у родительниц, которые несли от пекарей завернутые в ткань караваи хлеба. Некоторые из самых чумазых и неугомонных детишек с криком носились мимо связанных чужаков; опасаясь, что кто-нибудь из них, чего доброго, начнет швыряться камнями, Люджан быстрым кивком подал команду своим воинам, и те плотнее сгрудились вокруг госпожи, чтобы обеспечить ей хотя бы такую защиту.
Но враждебности никто не проявлял, если не считать взглядов женщин средних лет, которые наверняка потеряли сыновей или мужей в стычках с имперскими войсками. Самый большой фурор производил ослик, на котором ехала Камлио. Маленькие сорванцы подбегали к нему чуть ли не вплотную, оживленно перекрикиваясь. Горцы отгоняли их с шутовской свирепостью, но без всякого результата.
— У него только четыре ноги! — изумлялись малыши.
— Почему он не падает? — спрашивал другой. Солдат, который вел осла за повод, время от времени делал вид, что собирается схватить кого-нибудь из озорников, и отвечал на их вопросы так, что они разбегались с визгом и смехом.
Приглядевшись к окружающим, Мара поделилась своими наблюдениями с товарищами по несчастью:
— Если бы эти варвары намеревались нас убить, то, конечно, матери не позволили бы своим отпрыскам подбегать к нам так близко, а разогнали бы их по домам.
Люджан придвинулся к хозяйке:
— Да будет воля богов, чтобы ты оказалась права, госпожа моя.
Но его не покидали мрачные предчувствия. Он видел, какими алчными взглядами пожирают прекрасную Камлио проходящие мужчины. Зато у женщин, складывающих в тюки выстиранную одежду, лица были хмурыми и неприязненными, а парень, который тащил котел с водой, презрительно сплюнул в сторону всадницы. Турильцы — злобный народ, утверждали ветераны, вернувшиеся домой живыми после сражений в этих горах. Их дети черствеют и привыкают к жестокости уже на коленях матерей, которые сами были захвачены как военные трофеи или похищены во время бандитских набегов.
Когда горцы привели пленников на площадь и там остановились, стало видно, что все селение состоит из кольца зданий, примыкающих к стене; в середине кольца находился рынок с переносными лотками для торговцев и загоном для скота, разделенным на отдельные выгородки. Отряд Акомы завели в самую просторную из этих выгородок, к великой потехе зрителей, которые смеялись и перекликались, обсуждая нежданную забаву. Лайапа отказывался выполнять просьбы Сарика и переводить реплики насмешников; а сама Мара слишком устала, и ей уже было все равно, кто что говорит. Она жаждала только одного: найти клочок земли, достаточно чистой, чтобы можно было наконец сесть. Грязь у нее под ногами была липкой от испражнений животных, содержавшихся здесь раньше. Она было позавидовала Камлио, сидевшей на осле, но зависть быстро испарилась, когда властительница взглянула на молодую женщину и по мертвенной бледности ее лица поняла, что у той, вероятно, кожа стерта до крови из-за слишком долгого путешествия в седле. Горцы не разрешили ей спешиться, но привязали осла к столбу, а потом облокотились на перекладины забора и принялись с одобрением обсуждать ее распущенные золотые волосы и богатые формы.
Донельзя возмущенная столь явным отсутствием заботы хотя бы о самых насущных человеческих потребностях пленников, Мара решительно прошла мимо своих офицеров. У ворот, где толпились горцы, она обратилась к ним самым требовательным тоном:
— Что вы собираетесь делать с моими людьми? — Дрожа от гнева, порожденного прежде всего страхом, она вскинула голову, чтобы растрепанные волосы не падали на глаза. — Моим воинам нужны пища и вода и приличное место для отдыха! Хороший же прием вы оказываете чужестранцам, которые прибывают с миссией мира! Рабские путы и загон для скота! Стыд и срам вам, скопище паразитов, которые размножаются в грязи, как свиньи!
Насколько ей было известно, мидкемийское слово «свинья» относилось к животным, чьи повадки считались весьма неблаговидными.
Чужеземное слово, по-видимому, задело турильцев, которые сразу насупились, в то время как их вожак решительно шагнул вперед. Раскрасневшись не то от злости, не то от растерянности, он заорал Люджану:
— Заткни этой женщине глотку, если не хочешь, чтобы ее прикончили!
Военачальник Акомы не дрогнул. Громовым голосом, который был бы слышен и в разгаре боя, он провозгласил:
— Она моя хозяйка. Только она может мне приказывать. Если бы у тебя хватало мозгов хотя бы для того, чтобы не мочиться под себя в собственной постели, то тебе стоило бы последовать моему примеру.
При новом оскорблении главарь горцев зарычал от ярости. Он хотел было выхватить меч и броситься на пленника, но его удержал один из соплеменников. Последовал быстрый обмен мнениями на турильском наречии. Люджан мог лишь стоять с видом молчаливого, но надменного неодобрения, пока разбушевавшийся главарь не позволил себя утихомирить. Он пробормотал какую-то короткую фразу и расхохотался утробным смехом, который, однако, быстро оборвался, когда окружающие его мужчины разом подтянулись и изобразили на лицах почтительное внимание.
— Должно быть, сюда идет вождь племени, — шепнул Сарик, до этого безмолвно стоявший за плечом Мары. Она оглянулась и увидела, что их конвоиры пожирают глазами человека в длинной накидке, который спускался по деревянной лестнице самого внушительного здания из всех, примыкающих к площади. Уличных сорванцов словно ветром сдуло: ни одного не оказалось у него на пути, пока этот человек пересекал открытое пространство, а женщины, уносившие кипы выстиранной одежды, вежливо отворачивались.
Он был стар и согбен годами, но уверенная поступь выдавала привычку к трудным дорогам. На взгляд Мары, ему было около шестидесяти лет. В его косу были вплетены амулеты из раковин коркара, сработанные, несомненно, руками цуранских Мастеров. Не приходилось сомневаться, что эти украшения не что иное, как военные трофеи. Когда старейшина подошел к ней достаточно близко, Мара разглядела, что пуговицы его накидки выточены из кости; и тут ей стало совсем не по себе. Значит, солдатские россказни были правдой: эти турильцы верят, что талисман, взятый у мертвого врага или сделанный из частей его тела, придает им силы. Косточки ее пальцев с таким же успехом смогут пригодиться для наряда какого-нибудь воина.
Горец-вождь ненадолго остановился, чтобы обменяться парой слов с командиром отряда, охранявшего пленников. Он указал пальцем на златовласую куртизанку и на осла, произнес еще что-то и улыбнулся. Командир коротко отсалютовал; судя по его довольному виду, можно было заключить, что он получил разрешение на сегодня считать себя свободным и уже готов отправиться домой.
Мара выглядела вконец измученной — и телом, и духом; и Сарик, движимый сочувствием к ней, закричал, обращаясь к командиру:
— А ты не собираешься представить нас?
Тот резко остановился. Прочие конвоиры, так же как и старейшина, с живым интересом наблюдали за ним, пока он про себя решал, должен ли он отвечать на оклик пленника. Наконец он отозвался:
— Представляйтесь сами, цурани! У вашей женщины вроде бы язык достаточно хорошо привешен!
Другой конвоир злорадно сообщил:
— Нашего главного зовут Антайя, он атаман в селении Лозо. Я не зря называю вам его имя: должен же вождь племени знать, о ком идет речь, когда вы станете требовать, чтобы нашего главного высекли.
Это выступление было встречено громким хохотом, к которому присоединились и вождь, и уличные дети, и женщины у водоема. Не в силах больше сдерживать себя, Мара выступила вперед.
Обращаясь к вождю, который заливался смехом и хлопал себя по коленкам, властительница надменно произнесла:
— Я — Мара, властительница Акомы, и я прибыла в Конфедерацию Турил с миссией мира.
Веселое расположение духа мигом покинуло вождя. Изумленный, он на несколько секунд, казалось, лишился дара речи. Однако, овладев собой, он насмешливо процедил:
— Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались как с важной персоной и посланцем мира?
Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она вот-вот сорвется и бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а это может для нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:
— Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.
Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша сказанного. Как только Мара открыла рот, собираясь говорить, Сарик заглушил ее голос своим.
— Вождь людей Турила! — выкрикнул он. — Ты глупец, если не можешь предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для скота! Перед тобой стоит Мара, Слуга Империи, принадлежащая к монаршему семейству императора Ичиндара!
Вождь вскинул голову:
— Вот эта?..
Хотя его тон был полон презрения, выходка Сарика оказалась не вполне бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного замечания, но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к своим обязанностям. На этот раз слова вождя были отрывистыми и повелительными, и Лайапа, под нажимом Сарика, исправно переводил:
— Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных, то должен за ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку. Конечно, не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и боги не одобряют излишеств. Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в хижину. Такая красота встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который завоюет право потребовать ее себе в жены.
Лайапа чувствовал себя неуютно: все это время глаза Мары, казалось, готовы были просверлить его насквозь.
Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее голосе, когда она приказала:
— Договаривай до конца!
Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.
— Вождь этого селения говорит, что он слышал о Слуге Империи и об ее родстве с Императором. К тому же он заявляет, что Ичиндаром управляют женщины и что он, уроженец гор, не удостоит ответом растрепу, которая посреди улицы хвалится своим знатным происхождением. Однако в силу существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также не властен разрешить никому из своих людей потребовать Мару себе в качестве военной добычи.
Возгласы разочарования послышались среди отряда горцев, конвоировавших властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали непристойные жесты.
Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к военачальнику Мары на языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой бы то ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.
— Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается обязанность проследить, чтобы ваши потребности были удовлетворены. Завтра мы соберем конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к верховному вождю в Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы предстанете там перед судом Совета.
Сарик выглядел взбешенным, но прислушался к Лайапе, когда тот предостерегающе коснулся его руки:
— Первый советник, не заставляй этих людей или их вождя осерчать еще больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за тонкостей этикета. Они прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть. И в таком случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками… если не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между теми, кто нас захватил, — это, в сущности, очень большое одолжение.
Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик обратился к Люджану, пальцы которого, казалось, горят огнем, лишенные возможности схватиться за меч.
— Кузен, — хмуро сказал советник, — если это следует считать большим одолжением, то смеем ли мы даже подумать о том, чем может оказаться одолжение маленькое?
Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить боевой дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия, военачальник Мары с подавленным смешком отозвался:
— Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра будешь размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!
Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд сразу определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя и держит спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную надменность.
Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя заботу о Камлио и ее ослике.
— Как ты думаешь, ей не причинят вреда? — спросила она у Лайапы. От тех, кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Но враждебности никто не проявлял, если не считать взглядов женщин средних лет, которые наверняка потеряли сыновей или мужей в стычках с имперскими войсками. Самый большой фурор производил ослик, на котором ехала Камлио. Маленькие сорванцы подбегали к нему чуть ли не вплотную, оживленно перекрикиваясь. Горцы отгоняли их с шутовской свирепостью, но без всякого результата.
— У него только четыре ноги! — изумлялись малыши.
— Почему он не падает? — спрашивал другой. Солдат, который вел осла за повод, время от времени делал вид, что собирается схватить кого-нибудь из озорников, и отвечал на их вопросы так, что они разбегались с визгом и смехом.
Приглядевшись к окружающим, Мара поделилась своими наблюдениями с товарищами по несчастью:
— Если бы эти варвары намеревались нас убить, то, конечно, матери не позволили бы своим отпрыскам подбегать к нам так близко, а разогнали бы их по домам.
Люджан придвинулся к хозяйке:
— Да будет воля богов, чтобы ты оказалась права, госпожа моя.
Но его не покидали мрачные предчувствия. Он видел, какими алчными взглядами пожирают прекрасную Камлио проходящие мужчины. Зато у женщин, складывающих в тюки выстиранную одежду, лица были хмурыми и неприязненными, а парень, который тащил котел с водой, презрительно сплюнул в сторону всадницы. Турильцы — злобный народ, утверждали ветераны, вернувшиеся домой живыми после сражений в этих горах. Их дети черствеют и привыкают к жестокости уже на коленях матерей, которые сами были захвачены как военные трофеи или похищены во время бандитских набегов.
Когда горцы привели пленников на площадь и там остановились, стало видно, что все селение состоит из кольца зданий, примыкающих к стене; в середине кольца находился рынок с переносными лотками для торговцев и загоном для скота, разделенным на отдельные выгородки. Отряд Акомы завели в самую просторную из этих выгородок, к великой потехе зрителей, которые смеялись и перекликались, обсуждая нежданную забаву. Лайапа отказывался выполнять просьбы Сарика и переводить реплики насмешников; а сама Мара слишком устала, и ей уже было все равно, кто что говорит. Она жаждала только одного: найти клочок земли, достаточно чистой, чтобы можно было наконец сесть. Грязь у нее под ногами была липкой от испражнений животных, содержавшихся здесь раньше. Она было позавидовала Камлио, сидевшей на осле, но зависть быстро испарилась, когда властительница взглянула на молодую женщину и по мертвенной бледности ее лица поняла, что у той, вероятно, кожа стерта до крови из-за слишком долгого путешествия в седле. Горцы не разрешили ей спешиться, но привязали осла к столбу, а потом облокотились на перекладины забора и принялись с одобрением обсуждать ее распущенные золотые волосы и богатые формы.
Донельзя возмущенная столь явным отсутствием заботы хотя бы о самых насущных человеческих потребностях пленников, Мара решительно прошла мимо своих офицеров. У ворот, где толпились горцы, она обратилась к ним самым требовательным тоном:
— Что вы собираетесь делать с моими людьми? — Дрожа от гнева, порожденного прежде всего страхом, она вскинула голову, чтобы растрепанные волосы не падали на глаза. — Моим воинам нужны пища и вода и приличное место для отдыха! Хороший же прием вы оказываете чужестранцам, которые прибывают с миссией мира! Рабские путы и загон для скота! Стыд и срам вам, скопище паразитов, которые размножаются в грязи, как свиньи!
Насколько ей было известно, мидкемийское слово «свинья» относилось к животным, чьи повадки считались весьма неблаговидными.
Чужеземное слово, по-видимому, задело турильцев, которые сразу насупились, в то время как их вожак решительно шагнул вперед. Раскрасневшись не то от злости, не то от растерянности, он заорал Люджану:
— Заткни этой женщине глотку, если не хочешь, чтобы ее прикончили!
Военачальник Акомы не дрогнул. Громовым голосом, который был бы слышен и в разгаре боя, он провозгласил:
— Она моя хозяйка. Только она может мне приказывать. Если бы у тебя хватало мозгов хотя бы для того, чтобы не мочиться под себя в собственной постели, то тебе стоило бы последовать моему примеру.
При новом оскорблении главарь горцев зарычал от ярости. Он хотел было выхватить меч и броситься на пленника, но его удержал один из соплеменников. Последовал быстрый обмен мнениями на турильском наречии. Люджан мог лишь стоять с видом молчаливого, но надменного неодобрения, пока разбушевавшийся главарь не позволил себя утихомирить. Он пробормотал какую-то короткую фразу и расхохотался утробным смехом, который, однако, быстро оборвался, когда окружающие его мужчины разом подтянулись и изобразили на лицах почтительное внимание.
— Должно быть, сюда идет вождь племени, — шепнул Сарик, до этого безмолвно стоявший за плечом Мары. Она оглянулась и увидела, что их конвоиры пожирают глазами человека в длинной накидке, который спускался по деревянной лестнице самого внушительного здания из всех, примыкающих к площади. Уличных сорванцов словно ветром сдуло: ни одного не оказалось у него на пути, пока этот человек пересекал открытое пространство, а женщины, уносившие кипы выстиранной одежды, вежливо отворачивались.
Он был стар и согбен годами, но уверенная поступь выдавала привычку к трудным дорогам. На взгляд Мары, ему было около шестидесяти лет. В его косу были вплетены амулеты из раковин коркара, сработанные, несомненно, руками цуранских Мастеров. Не приходилось сомневаться, что эти украшения не что иное, как военные трофеи. Когда старейшина подошел к ней достаточно близко, Мара разглядела, что пуговицы его накидки выточены из кости; и тут ей стало совсем не по себе. Значит, солдатские россказни были правдой: эти турильцы верят, что талисман, взятый у мертвого врага или сделанный из частей его тела, придает им силы. Косточки ее пальцев с таким же успехом смогут пригодиться для наряда какого-нибудь воина.
Горец-вождь ненадолго остановился, чтобы обменяться парой слов с командиром отряда, охранявшего пленников. Он указал пальцем на златовласую куртизанку и на осла, произнес еще что-то и улыбнулся. Командир коротко отсалютовал; судя по его довольному виду, можно было заключить, что он получил разрешение на сегодня считать себя свободным и уже готов отправиться домой.
Мара выглядела вконец измученной — и телом, и духом; и Сарик, движимый сочувствием к ней, закричал, обращаясь к командиру:
— А ты не собираешься представить нас?
Тот резко остановился. Прочие конвоиры, так же как и старейшина, с живым интересом наблюдали за ним, пока он про себя решал, должен ли он отвечать на оклик пленника. Наконец он отозвался:
— Представляйтесь сами, цурани! У вашей женщины вроде бы язык достаточно хорошо привешен!
Другой конвоир злорадно сообщил:
— Нашего главного зовут Антайя, он атаман в селении Лозо. Я не зря называю вам его имя: должен же вождь племени знать, о ком идет речь, когда вы станете требовать, чтобы нашего главного высекли.
Это выступление было встречено громким хохотом, к которому присоединились и вождь, и уличные дети, и женщины у водоема. Не в силах больше сдерживать себя, Мара выступила вперед.
Обращаясь к вождю, который заливался смехом и хлопал себя по коленкам, властительница надменно произнесла:
— Я — Мара, властительница Акомы, и я прибыла в Конфедерацию Турил с миссией мира.
Веселое расположение духа мигом покинуло вождя. Изумленный, он на несколько секунд, казалось, лишился дара речи. Однако, овладев собой, он насмешливо процедил:
— Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались как с важной персоной и посланцем мира?
Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она вот-вот сорвется и бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а это может для нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:
— Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.
Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша сказанного. Как только Мара открыла рот, собираясь говорить, Сарик заглушил ее голос своим.
— Вождь людей Турила! — выкрикнул он. — Ты глупец, если не можешь предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для скота! Перед тобой стоит Мара, Слуга Империи, принадлежащая к монаршему семейству императора Ичиндара!
Вождь вскинул голову:
— Вот эта?..
Хотя его тон был полон презрения, выходка Сарика оказалась не вполне бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного замечания, но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к своим обязанностям. На этот раз слова вождя были отрывистыми и повелительными, и Лайапа, под нажимом Сарика, исправно переводил:
— Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных, то должен за ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку. Конечно, не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и боги не одобряют излишеств. Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в хижину. Такая красота встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который завоюет право потребовать ее себе в жены.
Лайапа чувствовал себя неуютно: все это время глаза Мары, казалось, готовы были просверлить его насквозь.
Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее голосе, когда она приказала:
— Договаривай до конца!
Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.
— Вождь этого селения говорит, что он слышал о Слуге Империи и об ее родстве с Императором. К тому же он заявляет, что Ичиндаром управляют женщины и что он, уроженец гор, не удостоит ответом растрепу, которая посреди улицы хвалится своим знатным происхождением. Однако в силу существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также не властен разрешить никому из своих людей потребовать Мару себе в качестве военной добычи.
Возгласы разочарования послышались среди отряда горцев, конвоировавших властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали непристойные жесты.
Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к военачальнику Мары на языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой бы то ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.
— Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается обязанность проследить, чтобы ваши потребности были удовлетворены. Завтра мы соберем конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к верховному вождю в Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы предстанете там перед судом Совета.
Сарик выглядел взбешенным, но прислушался к Лайапе, когда тот предостерегающе коснулся его руки:
— Первый советник, не заставляй этих людей или их вождя осерчать еще больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за тонкостей этикета. Они прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть. И в таком случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками… если не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между теми, кто нас захватил, — это, в сущности, очень большое одолжение.
Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик обратился к Люджану, пальцы которого, казалось, горят огнем, лишенные возможности схватиться за меч.
— Кузен, — хмуро сказал советник, — если это следует считать большим одолжением, то смеем ли мы даже подумать о том, чем может оказаться одолжение маленькое?
Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить боевой дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия, военачальник Мары с подавленным смешком отозвался:
— Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра будешь размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!
Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд сразу определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя и держит спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную надменность.
Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя заботу о Камлио и ее ослике.
— Как ты думаешь, ей не причинят вреда? — спросила она у Лайапы. От тех, кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133