Он отшвырнул прочь подушки и выскочил из паланкина, как загнанный в ловушку разъяренный саркат.
Омело еще оставался на ногах и продолжал выкрикивать команды. Натиск Шиндзаваи утратил первоначальную силу: лошади сворачивали в сторону, стараясь не наступать на павших, и боевой порядок следующих рядов нападающих оказался расстроенным. Но теперь всадники, словно слившиеся воедино со своими дьявольскими тварями, крутились, выписывая бешеные пируэты, и крушили мечами пеших воинов, задыхающихся от пыли. Солдаты Анасати не отступали. С героической отвагой они удерживали позиции, находясь в самом невыгодном положении: их монолитный отряд теперь был разрезан на небольшие группы врагами, которые разили их ударами сверху. Умение отражать такие удары всегда было наиболее слабым местом цуранского искусства фехтования. Погибали лучшие из лучших: они падали с рассеченными шлемами, и сухая дорога впитывала их кровь.
А всадники продолжали наступать. Они стягивались к паланкину и к сомкнутому строю личной охраны Джиро — последнему оплоту его обороны, отборным воинам. Сейчас в воинственных возгласах тех звучал вызов, но даже самые дерзкие из них понимали, что силы слишком неравны.
Омело сыпал кощунственными проклятиями. Чимака, казалось, куда-то пропал. Мечи со свистом рассекали воздух. Некоторые из них встречали парирующий удар и отклонялись от цели, но слишком многие глубоко вонзались в драгоценные красные доспехи, и еще более драгоценная красная кровь орошала землю.
Упала еще одна раненая лошадь, но воин, оказавшийся слишком близко, был сбит с ног ударом взметнувшихся копыт. Джиро подавил подступающую к горлу волну тошноты и вытащил свой меч. Он был не силен в военном искусстве, но приходилось либо сражаться, либо умереть.
Крики смертельно раненных резали ему слух. Ошеломленный и подавленный жестокой реальностью битвы, он пытался укрепить свой дух, готовясь к первой в его жизни рукопашной схватке. Только семейная гордость заставляла его держаться прямо.
Одна лошадь приблизилась к его оборонительной линии и поднялась на дыбы; она казалась черной на фоне раскаленного неба; ее копыта мелькали в воздухе. На затененном шлемом лице всадника выделялись белые зубы. Одного взгляда на плюмаж этого шлема хватило властителю Анасати, чтобы понять, кто перед ним. Всадником был Хокану.
Джиро поднял голову и увидел глаза, такие же темные, как у Камацу, и с таким же необычным разрезом. Во взгляде этих глаз не было жалости, но было знание: властитель Анасати — трусливый убийца.
В этих глазах Джиро прочел свой конец.
Отступать было некуда.
Он встретил первый удар меча, как его учили, и сумел отпарировать второй. Но тут под ноги ему попалcя умирающий воин; Джиро наступил на него и едва не упал. Горечь обожгла горло, и его покинули последние силы, а враг не собирался медлить. Лошадь Хокану надвигалась, словно демон, и меч, занесенный для удара, сверкал на солнце.
Джиро снова оступился. Нет! Он, который гордился своим разумом и тонкостью чувств, будет изрублен мечом на куски?..
Объятый непреодолимым ужасом, он повернулся и бросился бежать.
Все представления о бесчестье испарились перед этим воплощенным ужасом, который с грохотом настигал его. Джиро задыхался, каждый его мускул ныл от напряжения, но он не обращал на это внимания. Ему необходимо было добежать до леса. Разум может одержать верх над мечом, но только если он сумеет уцелеть в следующие пять минут. Он последний из сыновей в их роду. Это не позор, а всего лишь благоразумие — пытаться выжить любой ценой, потому что Мара, будь проклято ее имя, должна умереть раньше него. После этого пусть боги делают с ним все, что угодно.
Шум сражения стал глуше, но на его фоне резче выделялся тяжелый стук копыт по сухой земле, способный довести до безумия. Дыхание с хрипом вырывалось из груди Джиро, когда он достиг деревьев и вскарабкался на небольшую каменную осыпь, обретя, как ему казалось, некоторую безопасность.
Он больше не слышал за собой дыхания лошади. Она остановилась: лес ее отпугивал. Джиро прищурился, чтобы дать глазам привыкнуть к лесному полумраку после ослепительного дневного света. Тяжело дыша, он прижался к стволу дерева.
— Повернись и сражайся, — услышал он голос, прозвучавший у него за спиной на расстоянии полушага.
Джиро круто повернулся. Хокану был без лошади. Он ждал с поднятым мечом; тень скрывала лицо, и это делало его похожим на палача.
Джиро был на грани того, чтобы заскулить вслух. Его предали! Чимака допустил ошибку, непростительную ошибку, и вот к чему это привело! Панику сменила безумная ярость. Властитель Анасати поднял меч и ринулся в бой.
Хокану легко, словно играючи, отвел клинок Джиро в сторону. Он был закаленным воином и опытным фехтовальщиком.
Следующий удар клинков отозвался резкой болью в плече Джиро, не приученного к рутине боя. Он невольно ослабил хватку, и меч, вырвавшись из рук, описал в воздухе широкую дугу. Стука от его падения в кусты Джиро не услышал.
— Омело!.. — завопил он, не в силах совладать с паникой. Должен же был кто-нибудь, хотя бы один солдат из его почетного эскорта, уцелеть и услышать его зов!
Его обязаны спасти!
Он призвал на помощь разум и обратился к врагу:
— Ты обесчестишь себя, если убьешь безоружного противника.
Хокану оскалил зубы, но это не было похоже на улыбку.
— А мой отец не был безоружным? Умер в своей постели не от отравленной стрелы? Я знаю, что убийца исполнял твой заказ. — Джиро принялся бурно отрицать обвинение, но Хокану быстро положил этому конец. — У меня есть секретные записи тонга! — бросил он. Властитель Шиндзаваи казался олицетворением возмездия, когда, опустив меч, резким движением воткнул клинок острием в землю и там оставил, убрав руку с эфеса. — Ты мразь, нет — хуже, чем мразь, и не тебе напоминать мне о чести!
Он рванулся вперед.
Джиро подобрался, приготовившись к борьбе. «Для начала неплохо», — подумал он. В конце концов разум восторжествует! Он убедил благородного глупца из Шиндзаваи вступить с ним в рукопашный бой! Хотя властитель Анасати не считал себя первоклассным борцом, он сознавал, что в подобной схватке смерть настигнет его не так быстро, как в поединке на мечах. Он выиграл время, а за этот срок кто-нибудь из эскорта, возможно, сумеет пробиться и спасти его.
Пытаясь выгадать еще отсрочку, Джиро понемногу отступал. Но он был слишком медлителен, а Хокану быстр, как охотничья собака, и одержим жаждой мести. Сильные руки грубо схватили Джиро за плечи. Стремясь оторвать их от себя и освободиться, он поднял руку, но почувствовал, что его запястье перехватили и заломили назад. Безжалостная сила выкручивала руку; о том, чтобы оказать сопротивление, не приходилось и думать.
Джиро шипел сквозь стиснутые зубы. Выступившие на глазах слезы туманили зрение. Мучительный захват усиливался с каждой секундой. Сморгнув слезы, Джиро посмотрел вверх. Над ним неясно вырисовывались очертания фигуры Хокану и ослепительно сиял шлем неприятеля, отражая пробивающиеся сквозь листву солнечные лучи. Джиро попытался заговорить. Он открывал рот, но никакие убедительные слова не приходили на ум. На протяжении всей своей сознательной жизни, проведенной в праздности и сибаритстве, ему никогда не доводилось испытывать телесные страдания, и первый же натиск боли почти лишил его рассудка.
Хокану встряхнул его, будто щенка, одной рукой. Взгляд властителя Шиндзаваи был страшен; казалось, это не человек, а демон, который не удовольствуется только кровью. Вцепившись, словно клещами, в богато украшенный шлем Джиро, он сорвал этот головной убор вместе с застежкой, едва не свернув шею незадачливому бойцу.
Джиро бросило из жара в холод. Он задохнулся, начиная понимать.
А Хокану рассмеялся, и этот смех не сулил ничего хорошего.
— Уж не решил ли ты, что я снизойду до поединка с тобой? Глупец! Я отложил меч, потому что ты не достоин чести, подобающей воину; ты, оплативший убийство моего отца, заслужил собачью смерть!
Джиро прерывисто дышал, ему не хватало воздуха. Пока он подыскивал слова, чтобы попросить пощады, Хокану не переставал его трясти. Шепотом, близким к рыданию, Джиро смог из себя выдавить только одно:
— Он был стар.
— Его любили, — отрезал Хокану. — Он был моим отцом. А твое существование оскверняет тот мир, в котором он жил.
Хокану еще раз крутанул Джиро, да так, что тот не удержался на ногах. При этом из-под красных доспехов выпал мешочек с документами. Властитель Шиндзаваи одной рукой потянулся, чтобы схватить шнурок. Джиро неуклюже дернулся, пытаясь освободиться.
— Ты же не сможешь запятнать себя моей смертью, если я такая уж презренная тварь.
— Не смогу?.. — зарычал Хокану, туго закручивая кожаный шнурок. Джиро чувствовал, как удавка врезается в шею.
Он забился, сопротивляясь из последних сил, царапаясь, ломая ногти о синие доспехи. Хокану туже затянул ремень, и Джиро уже не мог дышать. Его голова бессильно свесилась, из раскрытого рта потекла слюна, глаза выкатились из орбит. В угасающем сознании еще успела промелькнуть мысль о том, какая позорная смерть его ожидает, и он — в безумном отчаянии, с багровеющим лицом — содрогался в последних конвульсиях.
Хокану не стал предаваться размышлениям. Он набросился на Джиро с ненавистью, которая была так непомерна, что довела его до неистовства, столь же неподвластного разуму, как приливная волна. И зная, что никто уже не воскресит его убитого отца и не вернет им с Марой младенца, которого они лишились, Хокану продолжал затягивать ременной шнурок, пока лицо Джиро не приобрело темно-красный оттенок, затем сделалось пурпурным и наконец посинело. Еще долго Хокану не выпускал шнурок. Плача и дрожа, находя облегчение в возможности дать выход горю и ненависти, что накапливались годами, Хокану продолжал душить поверженного врага, пока сотник армии Шиндзаваи не обнаружил своего господина. Сотнику понадобилось применить силу, чтобы оторвать хозяина от бездыханного тела.
Овладев собой, Хокану тяжело опустился на влажную землю, покрытую палой листвой, и закрыл лицо окровавленными ладонями.
— С этим покончено, отец, — произнес он голосом, охрипшим от волнения. — И я сделал это сам, своими руками. Я удавил собаку.
Сотник в шлеме с синим плюмажем терпеливо ждал. Он давно находился на службе и хорошо знал своего хозяина. Заметив мешочек для документов, на шнурке, врезавшемся в горло Джиро, он вынул его содержимое, предполагая, что хозяин может захотеть с ним ознакомиться, когда придет в себя.
Через минуту властителя перестало трясти. Он поднялся, по-прежнему уставившись на свои руки. Он выглядел опустошенным. Затем, словно бы пятна на костяшках его пальцев были не чем иным, как приставшей к рукам грязью, а распростертый мертвец, жалкий и нелепый в своих красных доспехах, заслуживал не больше внимания, чем убитая на охоте дичь, Хокану повернулся и пошел прочь.
Сотник шагал следом. Его солдаты, разбившись на небольшие отряды, продолжали сражаться на дороге с остатками охраны Анасати. Сотник громко оповестил соратников:
— Слушайте все! Джиро Анасати мертв! Наша взяла! Шиндзаваи!
Сообщение, что Джиро пал, распространилось на месте сражения со скоростью степного пожара. Стоящий рядом с опрокинутым паланкином Чимака тоже услышал крики: «Властитель Анасати погиб! Джиро убит!»
В какой-то момент первый советник Анасати, посмотрев на рассыпанные у него под ногами свитки, подумал о другом документе, который Джиро носил у себя на груди. Что произойдет, когда этот пергамент будет обнаружен? Он вздохнул.
— Глупый мальчишка… — пробормотал Чимака. — Хватило трусости, чтобы сбежать, но не хватило ума, чтобы скрыться. — И он пожал плечами.
Омело поднялся с колен. Из раны на голове струилась кровь, заливая лицо. Судя по виду, он был снова готов убивать и казался таким же высокомерным, как всегда. Вот только в глазах у него появилось что-то чужое и мертвенное. Он взглянул на первого советника и спросил:
— Что нам остается?
Чимака рассматривал остатки разгромленного эскорта Джиро — и живых, и мертвых. Из целой сотни едва ли двадцать еще держались на ногах. Доблестные бойцы, они не отступили даже перед конницей, рассудил Чимака. Он не поддался сильному желанию присесть; оплакивать хозяина он не мог, поскольку не питал к нему подлинной привязанности и вообще никого в жизни не любил. Долг есть долг, и он тешил свою гордость тем, что всегда умел перехитрить врагов дома Анасати; но теперь всему этому пришел конец. Он бросил беглый взгляд на всадников Шиндзаваи, которые приближались несокрушимой живой стеной.
Обращаясь к военачальнику, которого знал с детства, Чимака прошипел сквозь зубы:
— Омело, друг мой, при всем моем уважении к тебе как к солдату я понимаю, что ты традиционалист. Если ты хочешь погибнуть от своего меча, я предлагаю тебе сделать это, не дожидаясь, пока нас разоружат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133