— Если бы что-то случилось с Джастином до того, как у тебя родится ребенок, мой отец мог бы выбирать среди нескольких кузенов и родственников, чтобы решить, кто из них унаследует после меня мантию Шиндзаваи. Но тебе не стоит беспокоиться, любимая: я твердо намерен оставаться живым и стоять на страже твоей безопасности.
Мара нахмурилась, обеспокоенная больше, чем он предположил вначале.
— Нет. На этот счет у меня нет сомнений. Но я не могу допустить, чтобы имя Акомы растворилось в имени Шиндзаваи.
Хокану привлек Мару ближе к себе, осознав наконец истинную причину ее беспокойства.
— Теперь я понимаю, чего ты боишься. До тех пор пока не родится наш ребенок, ты остаешься единственной носительницей имени Акомы.
Мара кивнула. Даже в этом легком движении угадывалась вся мера страха, который она пыталась побороть и который скрывала на протяжении двух последних лет. И кто посмел бы ее в этом упрекнуть после всего, что она выстрадала с единственной целью — не дать прерваться династии предков, — и после того, как погиб ее сын!
— В отличие от твоего отца у меня не осталось родственников и нет возможности выбирать. — Она перевела дыхание и выпалила напрямик то, что ее мучило:
— Я хочу, чтобы Джастин принес клятву на натами Акомы.
— Мара! — воскликнул пораженный Хокану. — Что сделано, то сделано! Мальчику почти пять лет, и он уже дал клятву Шиндзаваи!
У нее был такой вид, словно он нанес ей рану. Глаза казались слишком большими на исхудалом лице, и слишком резко обозначились скулы: разом сказались и затаенное горе, и утреннее недомогание.
— Освободи его.
Только в присутствии врагов доводилось ему раньше наблюдать выражение непреклонной решимости, застывшее сейчас на лице Мары; но, видят боги, он-то не был ей врагом. Справившись с первым потрясением, Хокану придвинулся и снова притянул ее к себе. Мара дрожала как в лихорадке. Внимательно и терпеливо он обдумывал неожиданное требование жены. Он пытался встать на ее место, увидеть вещи ее глазами и в то же время найти какую-то общую опору, чтобы можно было здраво все обсудить. Хокану был глубоко убежден: если освободить Джастина от одной присяги и привести к другой — никакой пользы это не принесет, и прежде всего — самому мальчику. Ведь он уже не младенец-несмышленыш: он успел понять значение имени, которое носит.
Смерть старшего брата и без того явилась тяжелым испытанием для Джастина, нельзя было делать из него пешку в политической игре. Как бы сильно Хокану ни любил Мару, он сознавал, что вряд ли согласится возложить на плечи невинного ребенка такую опасную ношу, как вражда Джиро.
Духовная близость между властительницей и ее консортом позволяла каждому из них угадывать мысли другого. Вот и сейчас Мара ответила на невысказанные возражения Хокану:
— Мальчика, который способен ходить, говорить и отличать чужаков от своих, убить гораздо труднее, чем младенца в колыбели. В качестве наследника Шиндзаваи наш новорожденный ребенок будет в большей безопасности. Наши враги прекрасно понимают, что одна смерть не сможет положить конец твоему дому и всей династии Шиндзаваи.
Хокану не оспаривал справедливость рассуждений Мары, но не мог пойти ей навстречу по одной простой причине: он успел всем сердцем привязаться к Джастину, а уж его отец, Камацу, души не чаял в малыше. Мыслимое ли это дело
— взять ребенка, уже достаточно большого, чтобы радоваться жизни, и швырнуть его в безбрежное море смертельных опасностей? Или придется рисковать жизнью новорожденного младенца?
— Если я умру, — чуть слышно проговорила Мара, — не будет ничего. Не будет ребенка. Не будет Акомы. Мои предки лишатся своих мест на Колесе Судьбы, и не останется никого, кто отстоял бы честь Акомы перед лицом богов.
Она не добавила, хотя могла бы, что все сделанное ею самой пошло бы прахом.
Ее муж приподнялся с подушек и, притянув Мару к себе, провел рукой по ее темным волосам.
— Госпожа, я подумаю над тем, что ты сказала. Резким движением Мара высвободилась из его объятий. Разгневанная, исполненная решимости и прекрасная, она выпрямилась и взглянула ему прямо в лицо:
— Не надо думать. Ты должен решить. Освободи Джастина от его обетов, потому что впредь Акома не должна ни на один день оставаться без наследника, который придет мне на смену.
Мара была на грани истерики. Хокану знал и другой источник ее смятения — тот, о котором она до сих пор умалчивала.
— Любимая, мне понятны твои тревоги. Долгое отсутствие Аракаси — скверный признак, вот тебе и кажется, что тебя загнали в угол, — сказал он ободряющим тоном.
Мара слегка сбавила тон:
— Да. Возможно, я слишком много от него потребовала или недооценила меру опасности, когда поручила ему разведать секреты Ассамблеи. — Минутная неуверенность в себе позволила ей признаться:
— Я погорячилась и не смогла удержаться от вспышки раздражения. На самом-то деле все гораздо лучше, чем можно было ожидать. Да и с происками традиционалистов, когда они зашевелились, мы справились без особых затруднений.
Выслушав ее, Хокану, однако, не поддался заблуждению. Он не верил, что возникший между ними спор Мара считает улаженным. Хотя в торговле и не замечалось крупных неурядиц, это затишье, возможно, служило предвестником каких-то будущих потрясений. Цуранских правителей отличала приверженность к кружным, окольным путям. За тысячи лет своей истории общество привыкло рукоплескать вельможе, умеющему строить далеко идущие планы и неуклонно, терпеливо претворять их в жизнь, чтобы спустя годы одержать блистательную победу. Почти наверняка можно было предположить, что властитель Джиро ждал удобного случая, накапливая силы для удара. В отличие от Минванаби он сводил счеты со своими врагами не на полях сражений. Вердикт Ассамблеи был на руку Анасати, поскольку предоставлял Джиро неограниченное время для обдумывания и воплощения плана интриги против Акомы, а именно к этому занятию он питал особенную склонность.
Ни Мара, ни Хокану не стали касаться столь щекотливого предмета.
Какое-то время оба молчали; тишину опочивальни нарушали только звуки пробуждающегося поместья. Свет, проникающий через перегородки, превратился из серого в золотисто-розовый, и на фоне неумолчного птичьего пения слышались команды офицеров, приступивших к смене караулов: прежде, до смерти Айяки, патрули не проходили так близко к господскому дому.
Осталось невысказанным и опасное предположение: ложная улика, подброшенная убийцами, на самом деле могла быть пущена в дело именно для того, чтобы бросить тень на дом Анасати. Джиро и закоренелые традиционалисты ждали смерти Мары, и каждый, кто захотел бы доискаться до причин гибели Айяки, должен был сразу вспомнить о нескрываемой вражде Джиро к Акоме — такое объяснение напрашивалось само собой. Однако преступление могло быть делом рук какой-нибудь неизвестной третьей стороны, если кому-то понадобилось окончательно разбить союз между Акомой и Анасати — союз, залогом которого была именно жизнь Айяки. Покушение было предпринято против Мары; если бы она умерла, как было задумано, то власть над Акомой унаследовал бы ее сын, а Хокану стал регентом, но его положение при этом оказалось бы весьма шатким. Ради сохранения независимости их дома — а именно к этому всегда стремилась его жена — ему пришлось бы вступить в противоборство с домом Анасати, чтобы пресечь попытки Джиро завладеть Акомой на основании кровных уз, связывающих его с мальчиком.
Если же убийство Айяки заказал не Джиро, тогда все, что случилось после, могло играть на руку еще кому-то, — возможно, тому самому властителю, чья разведка едва не погубила всю отлаженную сеть Аракаси.
— Я считаю, — сказал Хокану спокойно, но твердо, — что нам не стоит торопиться с решением, пока не придут известия от Аракаси или от кого-нибудь из его агентов. Если он сумел добиться успеха и узнать хоть что-нибудь о замыслах Всемогущих, то мы скоро об этом услышим. А пока для нас лучшая новость — это отсутствие новостей.
Бледная и напряженная, Мара кивнула. Ее знобило. Так или иначе, надо было приготовиться к тому, что из-за тягот беременности ей с каждым днем будет все труднее вести серьезные разговоры. Она безвольно откинулась на руки мужа. Хокану тотчас щелкнул пальцами, вызывая служанок. Безграничная преданность жене заставляла его быть рядом с ней в часы ее утреннего недомогания. Иногда она пыталась протестовать и напоминала своему консорту, что у него наверняка есть дела и поважнее, но он только улыбался в ответ.
***
Пробили часы. Мара откинула влажные волосы со лба и вздохнула. На мгновение она прикрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть после утомительного просмотра донесений от управляющих факториями в Сулан-Ку. Однако ее отдых продолжался не дольше нескольких секунд.
Вошла служанка с подносом и начала расставлять кушанья для легкого завтрака на маленьком переносном столике рядом с письменным столом, заваленным документами, с которыми еще предстояло поработать.
Как только госпожа обратила взгляд в ее сторону, служанка склонилась в почтительном поклоне, коснувшись лбом пола, совсем как рабыня. Мара заметила, что на девушке была одежда с синей каймой — отсюда следовало, что девушка состоит на службе у дома Шиндзаваи.
— Госпожа, хозяин послал меня принести тебе завтрак. Он говорит, что ты слишком тоненькая и, если не будешь уделять время еде, ребеночек не сможет расти как следует.
Мара прижала руку к раздавшейся талии. Судя по всем признакам, младенец — повитухи предрекали, что родится мальчик, — рос просто великолепно. А если сама она выглядела изможденной, то, пожалуй, причину следовало искать в нетерпении и раздражительности, а вовсе не в недоедании. Мара изводилась от томительного ожидания — когда же она наконец разрешится от бремени и будет улажен спор о наследнике. Она даже сама не сознавала, до какой степени привыкла полагаться на постоянную поддержку Хокану, пока не случилась эта злосчастная размолвка. Ее желание назначить Джастина наследником Акомы потребовало высокой платы, и она не могла дождаться, когда же дитя появится на свет. Тогда, как ей казалось, отойдет в прошлое все, что сейчас омрачало их отношения с Хокану.
Однако месяцы ожидания тянулись бесконечно. Задумавшись, Мара смотрела в окно, где лозы акаси были в полном цвету и рабы занимались их обрезкой, чтобы разросшиеся плети не мешали проходу по дорожке. Густой аромат акаси напомнил Маре другой кабинет, в ее старом поместье, и один день из прошлого, когда рыжеволосый варвар, раб, открыл ей глаза на несовершенство ее родного мира. Сейчас Хокану был единственным человеком в Империи, который, казалось бы, разделял ее мечты и воззрения, но в последнее время с ним было трудно говорить: снова и снова возникал спор о наследниках, и любая беседа заходила в тупик.
Служанка бесшумно выскользнула из комнаты. Мара без всякого воодушевления взглянула на поднос с фруктами, хлебом и сыром. Однако она заставила себя наполнить тарелку и поесть, хотя почти не ощущала вкуса пищи. По прошлому опыту Мара знала, что Хокану может зайти и проверить, как она управляется с завтраком. Будет очень трудно вынести его безмолвный упрек, если он увидит, что еда так и осталась нетронутой.
В донесении, которым она столь увлеченно занималась, содержались куда более серьезные сведения, чем казалось на первый взгляд. Сгорел один из прибрежных складов, где хранился большой запас нидровых шкур, оставшихся от весенней продажи. В этом сезоне установились необычно низкие цены на шкуры, и Джайкен предпочел их не продавать. Было решено отправить шкуры поставщику сандалий, а до того — подержать на складе.
Мара нахмурилась и отставила тарелку. Во всей Империи лишь она одна завела у себя обыкновение выдавать сандалии рабам-носильщикам и полевым работникам. Это ни для кого не являлось секретом, и столь странный каприз властительницы до сих пор порождал в обществе неодобрительные пересуды. Титулованные господа из стана традиционалистов долго потешались, утверждая, что рабы у нее скоро станут щеголять в мантиях. Один особенно придирчивый престарелый жрец из храма Чококана, Доброго бога, направил Маре резкое послание, в котором предупреждал ее, что чрезмерная доброта в обращении с рабами противоречит божественной воле. Сделаешь их существование слишком легким — предостерегал жрец, — и тогда тяготы земной жизни нельзя будет признать достаточно суровой карой за провинности в прошлых рождениях. Возможно, на следующем обороте Колеса Судьбы они вернутся в образе мышей или других низших тварей, чтобы возместить недостаток страданий в теперешней жизни. Уберечь ноги рабов от ушибов и болячек — значит причинить несомненный вред их бессмертным душам.
Мара послала брюзгливому жрецу ответное письмо с успокоительными банальностями и продолжала исправно снабжать своих рабов сандалиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133