На невысокой каменной тумбе на берегу стояла фигурка с тоо в руках. Праздник весны — не дело запираться в домах, если деревья усыпаны белым и розовым снегом, если вода бежит, обновленная. Не дело запираться в домах, когда все вокруг радуется — и не след закрывать чувства на ключ, словно ставни зимой от мороза. Нельзя, не по-человечески! Как можно противиться миру, если мир предлагает разделить с ним полет и радость!? Если мир уничтожает старое, отжившее, словно ломается лед — и тает, словно сухая земля вскрывается, выпуская росток?
Айхо стоял неподвижно — только рука со смычком летала. Обычно на тоо играют сидя, но сейчас мелодия этого не позволяла. Музыка радости — серебряный свет заливал все вокруг, смеясь и ликуя. Гневная музыка — скалы вздымались, проклиная тяжесть свою, кипящие реки взлетали в небо, и солнце сжигало само себя, не в силах более умирать каждую ночь.
«Вот каким ты бываешь!» — успел подумать Йири и больше не думал уже ни о чем. Перед глазами возникла огненно-золотая птица, она билась о клетку, разрывая ее, словно паутину.
— Довольно! — горстью ледяных игл вырвался голос. Люди вскочили, оцепенев. Но музыка не подчинилась — всадники ветра неслись сквозь туман, как нож летит к сердцу. И рвалась из сердца навстречу душа.
— Довольно, — едва шевельнулись губы, и музыка оборвалась. Но гнев ее все еще висел в воздухе.
Движение руки — и люди спешат разойтись. Йири подходит к тому, кто застыл на каменной тумбе. Руки Айхо дрожат, и слезы в глазах. Он выглядит совсем обессиленным.
— Ты что-то сделал сегодня, — говорит ему Йири. — Но я пока не знаю что. Возможно, ты сделал это зря.
И тоже уходит.
Долго сидел, опустив подбородок на сцепленные руки. За стенами шуршал ветер, а может, горные духи подобрались поближе и шептались друг с другом. Когда-то он видел их — там, дома… в деревне. И в Сиэ-Рэн — тоже. А здесь — позабыл, что они живут на земле. Когда-то он умел рисовать их обманчивый облик, и люди с опаской смотрели на эти рисунки. Когда-то он рассказывал сказки, в которые верили. А теперь…
Дарители. Оба. Но один отдает все до капли, не жалея себя, безрассудный, по-детски доверчивый даже к врагам. А он, Йири, построил высокие стены и делает только то, что его обязали, и пользу приносят его дела — но все же…
Как называют его самого?
А вокруг — игрушки и толпа чиновников, не видящих дальше собственного носа и тех бумаг, что лежат перед ними, чиновников, похожих на высушенных морских коньков. Потерять то, что еще не умерло… ох, как не хочется. Странно. Ведь недавно еще об этом не думал. Не до того было. Мало ли — пустота, зато дел по горло.
А потом появился мальчишка, готовый идти за любым, боящийся темноты, пьющий киуру, не умеющий распорядиться даром своим — и правый в самом главном. Или же нет? Но почему он тогда — настоящий, несмотря ни на что?
Эту ночь Йири не спал. Закутавшись в темный шелк, стоял на ветру и смотрел на серебристую рябь реки. Холодно было. Музыка все еще звенела едва слышно — в шорохе листьев, в комарином гудении, в перекличке ночных птиц и случайно донесшихся окликах.
Привычно пусто — но почему-то больно. Словно не просто вылили воду, но тщательно отчистили стенки сосуда изнутри и снаружи. А с рассветом он понял, чего не хватает.
Прошел в свою комнату, велел принести бумагу, краски и кисти.
Он давно не рисовал. И теперь с некоторым удивлением держал в руках лист — будто недоумевая, почему не брался за любимое дело и получится ли хоть что-то теперь. Небо, розовое, по-утреннему застенчивое, распахивало просторы для птиц. Йири не смотрел на краски. Он слушал утренние голоса. А потом потянулся за кистью.
…Розовые и серые горы, тропинка, на переднем плане — стебельки чабреца. На одном — паутинка и роса, крошечная капелька, вот-вот сорвется с листа. Нежная дымка, полуразмытый рисунок. Спокойный и тихий, как сон ребенка возле матери.
Йири смотрел на готовый рисунок. Столько покоя было в горном пейзаже, столько ласки и жизни. А солнце уже шествовало по небу, и всего в пол-ани отсюда проснулся уже белый домик, украшенный каменной золотистой резьбой.
— Айхо… — сорвалось с губ вслед за улыбкой. — Спасибо.
Глава 9. ПЕЧАТЬ
— Позвольте взглянуть? — Айхо робко потянулся к руке. Перстень он видел не раз, и оттиски, оставленные им, видел; однако рассмотреть как следует не удавалось. Господин с улыбкой протянул руку — на золотом круге печатки взмахивал крыльями журавль.
— А для важных приказов — большая печать, — нараспев произнес юноша. — Там — такая же птица?
— Почти.
Айхо невольно покосился на занавеску — что в соседней комнате есть тайник, где эта печать и лежит, он догадался. И стыдно было за собственную догадку — ведь не по рангу знать о подобном. Но что поделать, если господин не настолько таится от Айхо?
Господин присел на низкую кушетку у стены, привычно расправил складки хаэна текучим движением кисти. В окно были видны только кусты и далекие узкие тополя — словно не в городе стоял дом.
Тихо. Но здесь — теплая тишина, и движется по стене солнечный лучик.
— Иди сюда.
Айхо торопливо пересекает комнату и опускается на пол подле него.
Такая знакомая поза… сам — долго… только этот — совсем другой. Этот — искренне рад. И не знает…
— Сядь рядом, — Йири протянул руку, предлагая мальчишке равенство. Тот повиновался, но, кажется, был испуган немыслимой честью. А Йири продолжал: — Все правильно. Ты заставляешь людей смеяться и плакать, вспоминать, что они — люди… Тебе ли считать себя низшим?
Накрыл смуглые тонкие пальцы ладонью, удерживая.
— Но вы… всё же хотите меня оставить? — голос, только что солнечный, тускнеет и становится хрупким — крыло мертвой бабочки. Йири не отпускает руку.
— Разве похоже? Нет, не хочу.
— Небо свидетель, моя душа — ваша. Будьте для нее посредником между землей и Небом!
Йири еле заметно склонил голову.
— Я не стану давать обещаний. Но хочу тебе только добра.
Это большее, что он может сказать.
А в комнате очень светло. И нет больше фигурки на полу, у ног другого. Айхо не поймет ничего, и все равно, правильно — так.
Ливень прекратился, и запах влажного сада был в комнате.
Далеко за полночь утекло время — глаза юноши слипались, вместо свечи ему виделись хороводы светящихся бабочек. Голова стала тяжелой — он уронил ее на маленькую подушку. Ощутить холодный щелк под щекой было блаженством.
Попытался подняться, опершись на руку, но сон пересилил.
— Спи.
Зашелестели страницы — Йири склонился над книгой; свеча поймала его тень и принялась играть с ней, беспокойное пламя.
— Спи…
Юноша хотел еще что-то сказать, может быть, попросить извинения — но с облегчением понял, что можно ничего не говорить, что все хорошо. Просто устал — как любой человек. Темные волны качают — как хорошо…
Поначалу ничего не снилось — ни тени образа, но потом беспокойный сон пришел к Айхо. Показалось, кто-то зовет.
— Что? — вскинулся он, распахивая глаза.
Йири смотрел в окно. Сад из окна казался заброшенным и одиноким — островок среди ночи, наполненный вспышками светляков.
— Двенадцать лет…
Наутро Айхо ушел к реке. Ему хотелось петь от счастья, петь — и смеяться одновременно, но одновременно не получалось, и он просто смотрел по сторонам сияющими глазами.
Над зарослями осоки пролетел небольшой белый журавль. Айхо засмеялся-таки, увидев его, — и вспомнил того, золотого. Нет. Этот — куда красивей. Он живой. Теплый. Правда, золото, согретое рукой человека, не менее теплое.
* * *
— Хуже некуда, — без выражения сказал один человек другому. — Провинция лежит у его ног, в деревнях и бедных кварталах его боятся до потери рассудка. Такая власть… Она сопоставима только с властью Солнечного. И почему Благословенный допускает подобную дерзость?
— Речи верноподданного — дело хорошее, только повторите их наместнику. Он оценит. Впрочем, награды вы не заслужите. Скажите лучше, стоит ли пытаться еще раз?
— Я и думать об этом не стану, — вскинулся первый. — У него превосходная стража… и шин. Только хэата могли бы добиться успеха, но они служат повелителю.
— У меня есть мысль получше, — второй потер переносицу. — Так мы не навлечем опасности на себя.
* * *
Ветки акации с мелкими желтыми цветками заглядывали в окно. Айхо сидел на подоконнике, прижавшись к раме.
— Помоги! — чиновник, пожилой уже человек, склонился перед ним, делая шаг вперед.
— Не могу! — Айхо дернулся назад, совсем вжался в стену.
— Ты же сам бывал беззащитным!
— Я не нарушал законов, — неуверенно проговорил юноша.
— Но ведь не все они виновны!
Айхо прижал руки к груди, словно защищаясь. Безрукавка его, молочного цвета, оттеняла смуглые руки.
— Я не могу!
— Как просто таким, как ты! Сказать «не могу» и нежиться подле сильных, позабыв, что в мире есть и страдания!
Айхо не умел говорить «нет». Если просящий не отступал, Айхо сдавался, не умея противостоять натиску. А уж противостоять мольбам… Больше всего актеру хотелось сбежать куда угодно из этой комнаты. Мечтал — вот войдет кто-нибудь… Пытался делать вид, будто рассматривает акацию, и не глядеть на человека напротив. Но не мог не слышать его.
— Чем ты рискуешь?
— Но когда подлог обнаружат, дознаются, как это было сделано…
— Но лично тебе — что грозит? Даже если ты будешь наказан, неужто Высокий не смягчится, не пожалеет тебя, поняв, почему ты так поступил? Ведь есть же у него сердце?
Айхо соскочил с подоконника и сделал попытку проскользнуть мимо просителя. Тот ухватил юношу за руку.
— Я думал, в тебе есть жалость. Ты можешь вызывать слезы своей игрой, а в груди у тебя — камень!
— Пустите же! — безнадежно дернул рукой.
— Хочешь, тебе заплатят? Сколько ты хочешь за спасение жизни? Больше или меньше, чем тебе платят за твое искусство?
— Не надо! — взмолился он. Человек все еще удерживал за руку, понимая, однако, что цели достиг. Заговорил вкрадчиво, ласково:
— Если угодно, ты можешь покинуть город… Тебе помогут…
— Нет! — впервые слово это прозвучало по-настоящему твердо.
От него требовалось немного — или, напротив, немыслимое — выкрасть печать наместника, чтобы приложить к подложному указу о помиловании. Эта история всколыхнула успокоившийся было город. Крупный чиновник был уличен во взятках и подстрекательстве к срыву работ. Теперь ему с семейством надлежало отправиться в ссылку с глухие районы. А доброжелатели пытались дать возможность виновным, захватив имущество, самим уехать из города.
Всего сутки прошли, и печать оказалась в его руках.
Тяжелая, с тем же знаком, что на кольце Йири, только больше. Спрятал печать под одежду; складки не выдали вора.
То, что Айхо собрался в город, не вызвало подозрений. Сумерки… безлюдное место неподалеку от дома; кругом густые кусты. Заметил стоящего человека, сбавил шаг. Захотелось назад повернуть… но за спиной раздалось чье-то дыхание.
— А! — дернулся было, когда пальцы впились в предплечье.
— Тихо! — чуть горло прижали, провели рукой по одежде, нашарили печать. Вытащили, отпустили. Айхо видел, как из футляра извлекли свитки, приложили печать.
Айхо вскрикнул:
— Не об этом просили! — и попробовал перехватить листы. Его отшвырнули.
— Тихо!
— Отдайте, — прошептал сдавленно, словно на горле была петля.
— Не шуми! — прошипел человек, которого Айхо до сего дня не видел. — Не на базаре лепешку украл.
— При чем тут…
— Чем тише все пройдет, тем лучше тебе же. Что сделаешь? С повинной кинешься? — человек искривил краешек рта. — Ну, иди. Тогда, может, смилуются — шкуру снимут сразу, а не по кусочкам.
Едко говорил, но правду. Соучастник.
Слушая эту речь, мальчишка застыл и смотрел безнадежно. Больше ни о чем не просил.
Шел к дому наместника покачиваясь, словно пьяный, прижимал ладонь к боку, словно без этого печать могла ускользнуть. Мыслей не было. Виновен. Если признаться, умрет… такой смертью, что не пожелать и врагу. Если не признаваться… может, и не узнают ничего. Если повезет. Если дойдет до дома и положит печать на место. Всего-то час прошел, не больше.
А что за бумаги там были… господин умнее мальчишки-актера, он все ловушки преодолел. И сейчас разберется… только Айхо даже намекнуть нельзя на какие-то непонятные письма. Вот как за все хорошее отплатил. А сказать… страшно. Шел, ноги заплетались. Долго шел.
Наконец Айхо оказался подле ворот.
И не видел, что за ним следом скользнула тень, проводила до самой террасы дома.
К тайнику сумел пройти без помех — любимца Йири всюду пропускали, даже в личные покои господина. И там, у стены, не выдержал — подкосились колени, Айхо съежился на полу. Показалось — шаги приближаются, легкие.
Поднялся, спрятал печать — перед глазами пятна радужные и хотелось завыть: вот-вот не сдержится. Чуть не молился уже — да приди же, скажи, что все знаешь — и отпираться не стану, признателен буду до конца дней за то, что избавил от этой ноши!
Скоро и в самом деле появился наместник, удивленно воззрился на актера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85