Аоки помнил этого свидетеля — действительно, его отпустили живым, отобрав две телеги с добром. Зря отпустили…
Солнце жгло. А он чувствовал себя листиком в водопаде. Страха не было. Конечно, он знал о возможности такого конца, но слишком нереальным все это казалось. Впервые ощущал себя маленьким и жалким. Это было непереносимо. Лучше было не думать вообще ни о чем. Приговор был ясен заранее, но кто-то еще надеялся. А потом все зашевелилось, и люди склонились низко. Человек в светло-зеленом, радостном, будто весенний росток, стал возле судьи.
«Что?! — растерянно споткнулась первая мысль. — Что он тут делает?» И даже когда услышал, как к нему обратились, прогнал эту мысль, как нелепость. И только потом осознал, что все увиденное и услышанное — правда. И больше не шевелился. Полное отупение… он уже ничего не хотел. Разве что сдохнуть побыстрее. «Не развязать узел… встретились. Вот оно, данное слово». Осознание это лишило Аоки воли к сопротивлению.
А еще хуже, чем эта мысль, был взгляд — удивленный, растерянный даже — и движение навстречу, едва заметное, словно тот, из Столицы, хотел подойти, что-то спросить… Не подошел. Значит, побоялся признать, что Аоки — его имущество… какое там побоялся, ему дела до бывшего слуги не больше, чем до комка глины на дороге.
Их заперли на ночь — казни совершались с утра. Было темно, пахло камнем и сырым деревом. Строили на совесть — не удерешь, даже если руки чудом освободишь. Кто-то ругался, кто-то вздыхал. Кто-то пытался шутить. Аоки молчал. Его попытались расшевелить, потом решили оставить в покое — думали, ему трудно принять, что жить осталось всего ничего. А он только одно лицо и видел перед собой. Если бы тот пришел сейчас — позволил бы убить себя безропотно. Так долго гнал от себя мысль, что наместником Окаэры может быть он… даже зная имя. Теперь все равно.
«Он спас мою жизнь. Теперь он ее заберет».
* * *
Не только Ниро, мальчишка, замечал, что с господином что-то неладно. Но, кажется, только он не остерегался об этом думать.
Про смерть Найли вспоминал… после нее на лице господина уже не появлялось радости.
И со слугами почти перестал разговаривать. Его и домашние опасаться начали: и раньше-то отделенный от мира некой незримой чертой, ныне словно за ледяной стеной скрылся.
А сегодня влетел к себе в комнату, словно за ним стая волков гналась. А потом вышел — ни малейшей поспешности, и лицо неподвижно.
— Поедешь со мной.
Направился к дому Исуру, главного городского судьи. Ниро оставил дожидаться вместе с охраной. Мальчишка гадал — для чего он-то понадобился? Ждал.
* * *
— Он понесет отдельное наказание.
Главный судья Окаэру не счел нужным скрыть недоумение. Хоть и раньше наместник, случалось, изменял приговоры, но не разбойникам же — напротив, их он, пожалуй, ненавидел.
— Они все равно виновны, Высокий. И раз уж их доставили в город, разумнее не делать исключений. Народ должен чувствовать себя защищенным.
— Народ прекрасно осведомлен, что убивают не всех. Полагаю, я обеспечиваю достаточную защиту с помощью своих подчиненных.
Судья сделал последнюю попытку:
— Но его рана тяжела, и как рабочий он бесполезен. Нет смысла тратить время и силы, чтобы вылечить его руку.
— С кем-то другим — да. Но этот — мой человек, его жизнь принадлежит мне полностью. Полагаю, я могу оплатить услуги врача.
— Если он оставил вас — тогда он заслуживает не снисхождения, а еще более жестокой кары.
— Нет. Я не был против его ухода. И еще. Хоть он и состоял в шайке, я знаю, он — не убийца.
— Воля ваша, Высокий. Но как вы можете знать?
— Я же помню его… и видел его глаза, — откликнулся тот задумчиво.
Городской судья, будучи не из робких, все же невольно отвел взгляд. Мало ли что наместник в его собственных глазах прочитает! Но тот не интересовался лицом собеседника.
— Вы не понимаете меня. Хорошо. Я не хочу нелепых домыслов. Он пытался помочь мне однажды, и не его вина, что затея не удалась. За попытку я ему благодарен. Хотя предпринята она была не с добрыми намерениями.
Появившись на пороге, господин скользнул по Ниро взглядом. И во взгляде было отчетливое: «Ты здесь? Хорошо». И еще что-то мелькнуло — так, перебираясь через бурную реку, радуются вовремя подвернувшейся под руку опоре. Опоре? Соломинке.
Ниро приоткрыл рот, уши загорелись.
— А у меня мышь ручная жила, — сказал совершенную глупость, ощущая потребность хоть что-то сказать.
Чуть приподнялись узкой кистью нарисованные брови, взгляд удивленный — и выжидающий.
— Я ее покрасил однажды. Золотой краской. Ведь Золотая мышь желания исполняет. Эх и досталось от матери… краска-то дорогущая.
Господин чуть улыбнулся, отрицательно качнул головой и поехал вперед. Почему-то Ниро не чувствовал себя дураком или ослушником, хотя рта открывать ему никто не позволял.
* * *
Наместник редко присутствовал при казни. Однако сегодня он был. В одежде бледно-зеленого цвета, похожий на стебель травы-ковыля. Спокойное, как всегда, лицо. Он не сел — и другие сесть не осмелились.
Аоки привели вместе с товарищами, поставили в стороне. Его шатало. Он смотрел на небо и видел кровавые облака. Двигался, как тряпичная кукла. Товарищи держали себя по-разному. Кто-то кричал, прося о пощаде, кто-то плюнул в сторону судьи. Аоки попробовал обратиться к Творцу — язык не слушался.
Видел пятна лиц — они все смешались. Товарищи, зрители, стража — одно сплошное размытое пятно. Так было до тех пор, пока не свистнула лэ. После он видел лишь одного человека, его приветливое лицо и мягкий спокойный взгляд.
И клинок не свистел больше — был мокрым от крови, молча взлетал.
«Так не бывает! — хотел закричать Аоки. — Ты не любил причинять боль — даже тогда ты ушел! Ты не можешь ТАК смотреть на приговоренных!» — но, цепенея от этого странного взгляда, Аоки молчал.
Слышал крики, слившиеся в один сплошной крик, — но забыл про товарищей. Видел только лицо напротив.
А стоявшие возле Йири чувствовали, как озноб пробегает по коже, и отодвигались невольно.
Лицо — прекрасная маска, жуткая в ласковой неподвижности.
Не шевелился, глядя на кровь. Просто смотрел. Долго.
Тела отодвигали в сторону, чтобы освободить место для нового осужденного.
Крики оборвались. Аоки толкнули вперед. Бросили на колени. Тогда он увидел мертвых. Но подумать ни о чем не успел. Железо впечаталось в тело. Он захлебнулся болью. Его не отпускали, пока не прекратил вырываться. И, почти теряя сознание, Аоки вновь увидел его глаза — темные, ждущие, страшные. Там, за зрачками, была своя жизнь, словно билось об лед изнутри чудовище, грозящее уничтожить любого, кто прикоснется к нему.
— Убей меня тоже!!! — воплем взвилось над площадью.
* * *
Дед убеждал Хину не плакать, поесть хоть немного — девчонка изводилась, вся почернела. Она знала — погибли все. И хотела сама — головою с обрыва. Оставалась надежда — Аоки жив. Ведь убивали не всех… Ведь не знали затерянные в горах, куда именно увезли пленников.
Однажды утром дед застал ее сидящей на постели в одежде мальчика-подростка. Волосы, слишком длинные для мальчишки, она обрезала, оставив — длиной до плеч, и подвязала черной тесьмой.
— Что же ты, внучка… — растерянно произнес дед.
— Я в город пойду, — надломленный голосок, еле слышный. — Не могу больше. Хоть узнаю… А если жив, постараюсь на рудники или в копи попасть… к нему…
Дед чуть не задохнулся от ужаса. Девчонка — и в копи! Да там в два счета прознают, кто она, и все… Умолял ее не совершать глупости. Даже если жив — домой воротиться. В конце концов обещала. Поняла, что не вынесет дед ее смерти.
До главного города, Гёру, добиралась дня два. Без остановок шла — раз уж решилась, не могла медлить.
Город ее испугал. Большой, везде люди — и словно все на нее косятся. Тенью бродила Хину по улицам, наконец в лавке возле главной площади посмела расспросить торговца. Тот подтвердил — была казнь недавно. Хину чуть прямо перед лавкой чувств не лишилась. Хозяин оказался человеком добрым — водой отпоил, позволил отсидеться в лавке — вдали от любопытных глаз. Не больно ему глянулось, что девчонка на себя мужскую одежду напялила, не дело это! Но промолчал, лишних вопросов не задавал — а на ее отвечал по мере сил. Заодно вспомнил, что вроде один остался в живых. На отчаянные расспросы лишь отмахнулся — не его это дело, разбойников помнить! И посоветовал Хину быть осторожнее — не теми людьми интересуется!
Но девушка, робкая, краснеющая, стоило ей к незнакомому подойти, разом переменилась. Она носилась по улицам, расспрашивая всех — и нашла-таки тех, кто подтвердил — жив остался Аоки. Конечно, имени его не знали — но человека с волосами, как солнце, запомнить не сложно. Такие редкость в стране.
Сначала Хину Небо благодарила, а потом задумалась — как же помочь? Ведь погибнет все равно. Раз молитвы ее достигли Неба, может, другая мольба тоже будет услышана?
Она знала — лишь один человек в городе может отменить любой приговор. И направилась к этому человеку.
Дом наместника ей показали — в излучине реки, среди богатых домов и зелени. Красивое место, тихое. Сюда не долетает городской шум… а долетают ли просьбы и крики боли?
Хину кружила у дома, поглядывая на каменную лепку ограды, пока не окликнула стража. Тогда девушка сказала, что хочет видеть господина наместника.
— Пожалуйста, пустите меня к нему, — в мужском не по росту наряде, Хину выглядела забавно — одежда была старой, хоть и аккуратно залатанной.
Стражники едва сдерживали смех — вот это просьба! Так прямо и пропустить в дом. Важные особы — и те не часто без приглашения являются. Однако господин велел докладывать обо всех. Поэтому не прогнали. Доложили Те-Кири. Решили — тот сам разберется, стоит ли господина от дел отрывать.
Управляющий лишь головой покачал — еще не хватало, чтобы толпы оборванцев сюда повадились! Девчонку распознал сразу.
— Чего тебе?
Эта ряженая не казалась ему той, что может сказать что-то важное. А просьбы… у всех тяжелая жизнь. У всех своя судьба. Только бы плакать не начала…
— Пожалуйста, пустите меня к нему, — повторяет упрямо, в глазах слезы и решительный блеск. Те-Кири понял, что дело не из тех, что действительно требуют внимания наместника.
— Ты можешь поговорить со мной.
— Мне нужен он, — упрямица!
— Послушай, — терпеливо говорит управляющий. — Ты отрываешь меня от дел. Если это и впрямь важно, я передам Высокому твои слова.
— Только ему!
— Так не пойдет. Либо ты говоришь, либо отправляешься прочь.
Хину готовилась к встрече не с тем человеком — и растерянно кусает губу.
— Я… хотела просить за другого. Он… его отправили в копи, но он не виноват, он…
Смешалась, покраснела неровно — словно лепестки мака к щекам приложили.
— Понятно. А кто он тебе?
— Просто… я его знаю.
Могла бы и не уточнять. Ясно… Те-Кири на миг задумывается, не сказать ли сразу, чтобы возвращалась, откуда пришла, но ее глаза блестят — от слез или от упрямства — пожалуй, она из тех, кто будет бродить вокруг дома, пока не увидит господина. А там устроит сцену. Высокому совсем такое не нужно.
— Жди здесь, — со вздохом, не скрывая раздражения, говорит он. — Только наместник обычно не меняет решений суда. Как звали твоего… друга?
— Это не суд… а его воля. Я слышала, это он вынес приговор Аоки, отменив решенье судьи.
Час от часу не легче. Конечно, Те-Кири что-то такое слышал… но значения не придал. Мелочь какая-то. Господину и без того хватает забот. А эта дурочка — нет бы благодарить, что живого оставили, еще и большей милости просит.
Хину все губы искусала, пока ждала, глядела на закрытые двери — так души из Нижнего дома глядят вверх, куда им вряд ли доведется попасть, с тоской и надеждой, тоненькой и бессильной, словно струйка воды на раскаленном песке.
Наконец появился Те-Кири. На лице досада.
— Возвращайся, откуда пришла. Господин сказал — нет.
…Так смотришь на мертвую бабочку в паутине — вот же она, совсем целая, тронь, и взлетит… Вот они, двери, шагни — и пройдешь и вымолишь милость к нему. Нет. Не пройти. Не тронуть холодное сердце — полно, есть ли оно вообще?
— Пожалуйста, нет! Аоки… — он еще молод, совсем… он мог бы жить, как все люди. Позвольте, я…
— Слова господина — он получил по заслугам. Иди, девочка. Господину не до тебя. Перед ним бесполезно плакать.
Не один человек посылал к небу проклятия имени молодого наместника. Но лишь один засыпал и просыпался с проклятием, как иные — с молитвой. И луна обращала свой соляной лик к сухому озеру Гэта, и свет ее лился, как ядовитые слезы.
Глава 6. АЙХО
Вместо циновок тут был шаварский ковер — огромный, тяжелый. Такие считали слишком громоздкими для домов — но здешний хозяин любил показную пышность.
Айхо растянулся на ковре, держа в руке горсть мелкого зеленого винограда. Одежда цвета песчаника, ничем не подхваченные длинные волосы — оживший рисунок с изящной вазочки.
— Ты ведь не сердишься на меня за ту маленькую шутку со змеей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Солнце жгло. А он чувствовал себя листиком в водопаде. Страха не было. Конечно, он знал о возможности такого конца, но слишком нереальным все это казалось. Впервые ощущал себя маленьким и жалким. Это было непереносимо. Лучше было не думать вообще ни о чем. Приговор был ясен заранее, но кто-то еще надеялся. А потом все зашевелилось, и люди склонились низко. Человек в светло-зеленом, радостном, будто весенний росток, стал возле судьи.
«Что?! — растерянно споткнулась первая мысль. — Что он тут делает?» И даже когда услышал, как к нему обратились, прогнал эту мысль, как нелепость. И только потом осознал, что все увиденное и услышанное — правда. И больше не шевелился. Полное отупение… он уже ничего не хотел. Разве что сдохнуть побыстрее. «Не развязать узел… встретились. Вот оно, данное слово». Осознание это лишило Аоки воли к сопротивлению.
А еще хуже, чем эта мысль, был взгляд — удивленный, растерянный даже — и движение навстречу, едва заметное, словно тот, из Столицы, хотел подойти, что-то спросить… Не подошел. Значит, побоялся признать, что Аоки — его имущество… какое там побоялся, ему дела до бывшего слуги не больше, чем до комка глины на дороге.
Их заперли на ночь — казни совершались с утра. Было темно, пахло камнем и сырым деревом. Строили на совесть — не удерешь, даже если руки чудом освободишь. Кто-то ругался, кто-то вздыхал. Кто-то пытался шутить. Аоки молчал. Его попытались расшевелить, потом решили оставить в покое — думали, ему трудно принять, что жить осталось всего ничего. А он только одно лицо и видел перед собой. Если бы тот пришел сейчас — позволил бы убить себя безропотно. Так долго гнал от себя мысль, что наместником Окаэры может быть он… даже зная имя. Теперь все равно.
«Он спас мою жизнь. Теперь он ее заберет».
* * *
Не только Ниро, мальчишка, замечал, что с господином что-то неладно. Но, кажется, только он не остерегался об этом думать.
Про смерть Найли вспоминал… после нее на лице господина уже не появлялось радости.
И со слугами почти перестал разговаривать. Его и домашние опасаться начали: и раньше-то отделенный от мира некой незримой чертой, ныне словно за ледяной стеной скрылся.
А сегодня влетел к себе в комнату, словно за ним стая волков гналась. А потом вышел — ни малейшей поспешности, и лицо неподвижно.
— Поедешь со мной.
Направился к дому Исуру, главного городского судьи. Ниро оставил дожидаться вместе с охраной. Мальчишка гадал — для чего он-то понадобился? Ждал.
* * *
— Он понесет отдельное наказание.
Главный судья Окаэру не счел нужным скрыть недоумение. Хоть и раньше наместник, случалось, изменял приговоры, но не разбойникам же — напротив, их он, пожалуй, ненавидел.
— Они все равно виновны, Высокий. И раз уж их доставили в город, разумнее не делать исключений. Народ должен чувствовать себя защищенным.
— Народ прекрасно осведомлен, что убивают не всех. Полагаю, я обеспечиваю достаточную защиту с помощью своих подчиненных.
Судья сделал последнюю попытку:
— Но его рана тяжела, и как рабочий он бесполезен. Нет смысла тратить время и силы, чтобы вылечить его руку.
— С кем-то другим — да. Но этот — мой человек, его жизнь принадлежит мне полностью. Полагаю, я могу оплатить услуги врача.
— Если он оставил вас — тогда он заслуживает не снисхождения, а еще более жестокой кары.
— Нет. Я не был против его ухода. И еще. Хоть он и состоял в шайке, я знаю, он — не убийца.
— Воля ваша, Высокий. Но как вы можете знать?
— Я же помню его… и видел его глаза, — откликнулся тот задумчиво.
Городской судья, будучи не из робких, все же невольно отвел взгляд. Мало ли что наместник в его собственных глазах прочитает! Но тот не интересовался лицом собеседника.
— Вы не понимаете меня. Хорошо. Я не хочу нелепых домыслов. Он пытался помочь мне однажды, и не его вина, что затея не удалась. За попытку я ему благодарен. Хотя предпринята она была не с добрыми намерениями.
Появившись на пороге, господин скользнул по Ниро взглядом. И во взгляде было отчетливое: «Ты здесь? Хорошо». И еще что-то мелькнуло — так, перебираясь через бурную реку, радуются вовремя подвернувшейся под руку опоре. Опоре? Соломинке.
Ниро приоткрыл рот, уши загорелись.
— А у меня мышь ручная жила, — сказал совершенную глупость, ощущая потребность хоть что-то сказать.
Чуть приподнялись узкой кистью нарисованные брови, взгляд удивленный — и выжидающий.
— Я ее покрасил однажды. Золотой краской. Ведь Золотая мышь желания исполняет. Эх и досталось от матери… краска-то дорогущая.
Господин чуть улыбнулся, отрицательно качнул головой и поехал вперед. Почему-то Ниро не чувствовал себя дураком или ослушником, хотя рта открывать ему никто не позволял.
* * *
Наместник редко присутствовал при казни. Однако сегодня он был. В одежде бледно-зеленого цвета, похожий на стебель травы-ковыля. Спокойное, как всегда, лицо. Он не сел — и другие сесть не осмелились.
Аоки привели вместе с товарищами, поставили в стороне. Его шатало. Он смотрел на небо и видел кровавые облака. Двигался, как тряпичная кукла. Товарищи держали себя по-разному. Кто-то кричал, прося о пощаде, кто-то плюнул в сторону судьи. Аоки попробовал обратиться к Творцу — язык не слушался.
Видел пятна лиц — они все смешались. Товарищи, зрители, стража — одно сплошное размытое пятно. Так было до тех пор, пока не свистнула лэ. После он видел лишь одного человека, его приветливое лицо и мягкий спокойный взгляд.
И клинок не свистел больше — был мокрым от крови, молча взлетал.
«Так не бывает! — хотел закричать Аоки. — Ты не любил причинять боль — даже тогда ты ушел! Ты не можешь ТАК смотреть на приговоренных!» — но, цепенея от этого странного взгляда, Аоки молчал.
Слышал крики, слившиеся в один сплошной крик, — но забыл про товарищей. Видел только лицо напротив.
А стоявшие возле Йири чувствовали, как озноб пробегает по коже, и отодвигались невольно.
Лицо — прекрасная маска, жуткая в ласковой неподвижности.
Не шевелился, глядя на кровь. Просто смотрел. Долго.
Тела отодвигали в сторону, чтобы освободить место для нового осужденного.
Крики оборвались. Аоки толкнули вперед. Бросили на колени. Тогда он увидел мертвых. Но подумать ни о чем не успел. Железо впечаталось в тело. Он захлебнулся болью. Его не отпускали, пока не прекратил вырываться. И, почти теряя сознание, Аоки вновь увидел его глаза — темные, ждущие, страшные. Там, за зрачками, была своя жизнь, словно билось об лед изнутри чудовище, грозящее уничтожить любого, кто прикоснется к нему.
— Убей меня тоже!!! — воплем взвилось над площадью.
* * *
Дед убеждал Хину не плакать, поесть хоть немного — девчонка изводилась, вся почернела. Она знала — погибли все. И хотела сама — головою с обрыва. Оставалась надежда — Аоки жив. Ведь убивали не всех… Ведь не знали затерянные в горах, куда именно увезли пленников.
Однажды утром дед застал ее сидящей на постели в одежде мальчика-подростка. Волосы, слишком длинные для мальчишки, она обрезала, оставив — длиной до плеч, и подвязала черной тесьмой.
— Что же ты, внучка… — растерянно произнес дед.
— Я в город пойду, — надломленный голосок, еле слышный. — Не могу больше. Хоть узнаю… А если жив, постараюсь на рудники или в копи попасть… к нему…
Дед чуть не задохнулся от ужаса. Девчонка — и в копи! Да там в два счета прознают, кто она, и все… Умолял ее не совершать глупости. Даже если жив — домой воротиться. В конце концов обещала. Поняла, что не вынесет дед ее смерти.
До главного города, Гёру, добиралась дня два. Без остановок шла — раз уж решилась, не могла медлить.
Город ее испугал. Большой, везде люди — и словно все на нее косятся. Тенью бродила Хину по улицам, наконец в лавке возле главной площади посмела расспросить торговца. Тот подтвердил — была казнь недавно. Хину чуть прямо перед лавкой чувств не лишилась. Хозяин оказался человеком добрым — водой отпоил, позволил отсидеться в лавке — вдали от любопытных глаз. Не больно ему глянулось, что девчонка на себя мужскую одежду напялила, не дело это! Но промолчал, лишних вопросов не задавал — а на ее отвечал по мере сил. Заодно вспомнил, что вроде один остался в живых. На отчаянные расспросы лишь отмахнулся — не его это дело, разбойников помнить! И посоветовал Хину быть осторожнее — не теми людьми интересуется!
Но девушка, робкая, краснеющая, стоило ей к незнакомому подойти, разом переменилась. Она носилась по улицам, расспрашивая всех — и нашла-таки тех, кто подтвердил — жив остался Аоки. Конечно, имени его не знали — но человека с волосами, как солнце, запомнить не сложно. Такие редкость в стране.
Сначала Хину Небо благодарила, а потом задумалась — как же помочь? Ведь погибнет все равно. Раз молитвы ее достигли Неба, может, другая мольба тоже будет услышана?
Она знала — лишь один человек в городе может отменить любой приговор. И направилась к этому человеку.
Дом наместника ей показали — в излучине реки, среди богатых домов и зелени. Красивое место, тихое. Сюда не долетает городской шум… а долетают ли просьбы и крики боли?
Хину кружила у дома, поглядывая на каменную лепку ограды, пока не окликнула стража. Тогда девушка сказала, что хочет видеть господина наместника.
— Пожалуйста, пустите меня к нему, — в мужском не по росту наряде, Хину выглядела забавно — одежда была старой, хоть и аккуратно залатанной.
Стражники едва сдерживали смех — вот это просьба! Так прямо и пропустить в дом. Важные особы — и те не часто без приглашения являются. Однако господин велел докладывать обо всех. Поэтому не прогнали. Доложили Те-Кири. Решили — тот сам разберется, стоит ли господина от дел отрывать.
Управляющий лишь головой покачал — еще не хватало, чтобы толпы оборванцев сюда повадились! Девчонку распознал сразу.
— Чего тебе?
Эта ряженая не казалась ему той, что может сказать что-то важное. А просьбы… у всех тяжелая жизнь. У всех своя судьба. Только бы плакать не начала…
— Пожалуйста, пустите меня к нему, — повторяет упрямо, в глазах слезы и решительный блеск. Те-Кири понял, что дело не из тех, что действительно требуют внимания наместника.
— Ты можешь поговорить со мной.
— Мне нужен он, — упрямица!
— Послушай, — терпеливо говорит управляющий. — Ты отрываешь меня от дел. Если это и впрямь важно, я передам Высокому твои слова.
— Только ему!
— Так не пойдет. Либо ты говоришь, либо отправляешься прочь.
Хину готовилась к встрече не с тем человеком — и растерянно кусает губу.
— Я… хотела просить за другого. Он… его отправили в копи, но он не виноват, он…
Смешалась, покраснела неровно — словно лепестки мака к щекам приложили.
— Понятно. А кто он тебе?
— Просто… я его знаю.
Могла бы и не уточнять. Ясно… Те-Кири на миг задумывается, не сказать ли сразу, чтобы возвращалась, откуда пришла, но ее глаза блестят — от слез или от упрямства — пожалуй, она из тех, кто будет бродить вокруг дома, пока не увидит господина. А там устроит сцену. Высокому совсем такое не нужно.
— Жди здесь, — со вздохом, не скрывая раздражения, говорит он. — Только наместник обычно не меняет решений суда. Как звали твоего… друга?
— Это не суд… а его воля. Я слышала, это он вынес приговор Аоки, отменив решенье судьи.
Час от часу не легче. Конечно, Те-Кири что-то такое слышал… но значения не придал. Мелочь какая-то. Господину и без того хватает забот. А эта дурочка — нет бы благодарить, что живого оставили, еще и большей милости просит.
Хину все губы искусала, пока ждала, глядела на закрытые двери — так души из Нижнего дома глядят вверх, куда им вряд ли доведется попасть, с тоской и надеждой, тоненькой и бессильной, словно струйка воды на раскаленном песке.
Наконец появился Те-Кири. На лице досада.
— Возвращайся, откуда пришла. Господин сказал — нет.
…Так смотришь на мертвую бабочку в паутине — вот же она, совсем целая, тронь, и взлетит… Вот они, двери, шагни — и пройдешь и вымолишь милость к нему. Нет. Не пройти. Не тронуть холодное сердце — полно, есть ли оно вообще?
— Пожалуйста, нет! Аоки… — он еще молод, совсем… он мог бы жить, как все люди. Позвольте, я…
— Слова господина — он получил по заслугам. Иди, девочка. Господину не до тебя. Перед ним бесполезно плакать.
Не один человек посылал к небу проклятия имени молодого наместника. Но лишь один засыпал и просыпался с проклятием, как иные — с молитвой. И луна обращала свой соляной лик к сухому озеру Гэта, и свет ее лился, как ядовитые слезы.
Глава 6. АЙХО
Вместо циновок тут был шаварский ковер — огромный, тяжелый. Такие считали слишком громоздкими для домов — но здешний хозяин любил показную пышность.
Айхо растянулся на ковре, держа в руке горсть мелкого зеленого винограда. Одежда цвета песчаника, ничем не подхваченные длинные волосы — оживший рисунок с изящной вазочки.
— Ты ведь не сердишься на меня за ту маленькую шутку со змеей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85