Тогда замысел казался столь величественным. И столь выполнимым.
При воспоминании о своей наивности Конрад Блутштурц смачно сплюнул через перила балкона.
В Америке юный Конрад организовал Нацистский союз. Он не стал создавать лагеря для членов организации, не произносил зажигательных речей. Хотя вполне можно было бы повторить митинг, устроенный на Мэдисон-сквер-гарден Фрицем Куном в 1936 году и собравший двадцать две тысячи участников. Конрад не стал этого делать, потому что заботился о качественном составе своего союза.
Да, заботился. Он не гнался за количеством — ему требовалось качество. Перед второй мировой войной американцы немецкого происхождения были в большей степени американцами, чем немцами. Другими словами, они были настроены антифашистски. Но все же попадались и такие, кто верил в возрождение Германии. Конрад Блутштурц безошибочно находил их и именно на их основе строил свою организацию. Они были своего рода временным правительством, ожидавшим падения Европы.
Но этого так и не произошло. И выходы на связь Конрада Блутштурца с Берлином, осуществлявшуюся с помощью коротковолнового передатчика из дипломатической миссии в Мехико, становились все реже и реже.
Когда Германия потерпела фиаско, Конрад Блутштурц бежал в Мексику. Но вскоре союзники раскопали в Берлине кое-какие документы, послали по его следу агентов Бюро стратегических служб, и его Нацистский союз приказал долго жить.
В одиночку, без всякой поддержки, Конрад Блутштурц перебрался в Южную Америку, а оттуда его тайно переправили в Японию, где он намеревался предложить свои услуги императору.
Но тут грянули взрывы в Хиросиме и Нагасаки, словно союзники решили достать его даже в аду. И в этот ад явился Харолд Смит.
Конрад Блутштурц приказал себе заблокировать память: эти воспоминания и без того часто являлись ему во сне. Было бы слишком болезненно переживать их заново еще и наяву. Достаточно того, что он пережил токийский ад. Что в конце концов вернулся в Америку.
Конрад Блутштурц был лично знаком с Гитлером. Это была короткая встреча из тех, что вербовали вождю сторонников. Мысль о фюрере поддерживала немцев Аргентины и Парагвая — словно он продолжал жить на жалких обломках нацистской мечты. Она вдохновляла Илзу, американскую девушку, которая, что греха таить, в душе была не более немкой, чем Сильвестр Сталлоне.
Гитлер вдохновил Бойса Барлоу и его соратников по Лиге белых арийцев Америки, разочаровавшихся в американской мечте и готовых признать за благо ночной кошмар — постольку, поскольку могли считать этот кошмар своим. Ведь это так просто.
Прошел день, а от Бойса Барлоу с братьями не было никаких вестей, и Конрад Блутштурц решил, что они распрощались с жизнями где-то по дороге в Балтимор.
Через два дня он решил, что их схватили, и приказал срочно готовить его специально оборудованный фургон. Если братья попали в руки ФБР, они выложат все за кружку теплого пива.
Когда на третий день на Крепость чистоты не был совершен рейд ФБР, Конрад Блутштурц понял, что братья мертвы и перед смертью не успели ничего сказать. И что все, ради чего они жили, отныне принадлежит ему.
Глава девятнадцатая
Когда Ферриса ДОрра крестили в церкви святого Андрея в городе Дундалке, штат Мэриленд, его мать не находила себе места от горя. Когда несколькими годами позже он начал посещать воскресную школу, она проплакала весь день. В день первого причастия она была огорчена, в день конфирмации, когда мальчику было четырнадцать лет, — просто безутешна.
Пока они ехали домой, миссис Софи ДОрр не умолкала ни на минуту.
— Твой отец был хороший человек, упокой Господь его душу, — говорила она. — Он был добр ко мне. Для меня он был самым лучшим человеком.
— Я знаю, ма, — кивнул Феррис.
Он сидел на заднем сиденье, с каждым словом матери сползая все ниже и ниже, — ему было стыдно сидеть рядом со своей матерью.
— Мы любили друг друга, — продолжала миссис ДОрр, — и ничего не могли с собой поделать. Это так странно: католик и еврейка, но иногда такое случается.
Феррис ДОрр сполз еще ниже. Он терпеть не мог, когда мать повышала голос. Чем громче она говорила, тем отчетливее слышался акцент, и его всегда из-за этого дразнили. Ее речь напоминала немцев из мультяшек, и Феррис страшно этого стеснялся. Ему немедленно захотелось выпить лимонада — от лимонада ему всегда становилось лучше.
— И вот мы поженились. Но это еще было не самое трудное. Главное, что твой отец и священник, совершавший обряд, оказались заодно. Священник сказал, что мы можем пожениться только в том случае, если пообещаем, что плод нашего союза — ты только представь себе, это были его точные слова, — будет воспитан в вере. Именно так он и сказал: в вере. Как будто нет других религий.
— Ма, мне нравится быть католиком.
— Что ты понимаешь?! У тебя нет никакого жизненного опыта! Тебе уже четырнадцать, а ты не посещал хедер! И надо было сделать тебе обрезание. Нет, теперь уже поздно.
— Мама, но я не хочу быть евреем.
— Ты и так еврей.
— Я католик, ма. И только что прошел конфирмацию.
— Обрезание можно сделать в любом возрасте — такое бывает. Можешь спросить двоюродных братьев — они тебе расскажут, как это делается.
— Жиды пархатые, — пробормотал про себя Феррис. Он слышал это словечко в воскресной школе и стал называть так своих кузенов по материнской линии. Иногда его самого так дразнили. Когда не называли Феррис д’Артаньян.
— Что?
— Пить хочу.
— Давай купим тебе лимонад. Обещаешь подумать о моих словах, если я куплю тебе лимонад?
— Нет.
Позже, уже вечером, мать позвала его к себе и принялась подробно объяснять, что значит быть евреем.
— Феррис, птенчик, хочешь ты того или нет, но ты еврей. Потому что быть евреем не значит только пройти обрезание и ходить в синагогу. Здесь все не так просто, как с твоими приятелями, которые исправно по воскресеньям посещают церковь, а остальные шесть дней грешат напропалую. Это у нас в крови. На нас лежит особая миссия, ибо мы храним Божий завет. Это наше наследие. Ты наследственный еврей, будь ты хоть католиком, хоть кем. Понимаешь?
— Нет, — честно признался Феррис. Он правда не понимал.
Тогда мать попыталась объяснить ему про гонения на евреев, про уничтожение их в фашистских лагерях.
А он рассказал, как его дразнят за то, что мать еврейка, а кое-кто говорит, что это евреи убили Христа.
— Мы с тобой говорим об одном и том же, — сказала мать. — Из-за подобной лжи несчастные, ни в чем не повинные евреи гибли в Освенциме. Шесть миллионов замученных и убитых — вот итог этой лжи. — И она показала ему фотографии печей и газовых камер.
Феррис ответил, что все это было давно, а он лично не собирается жить прошлым.
— Нацизм мертв, и нацистов больше, нет, — заявил он.
— В следующий раз будут не нацисты. И возможно, жертвами станут не евреи. Но именно поэтому мы должны помнить.
— Вот ты и помни, — сказал Феррис. — А я и за миллион долларов не соглашусь быть жидом.
И тогда мать ударила его по лицу, хотя потом, чуть не плача, просила у него прощения.
— Я просто хотела, чтобы ты понял. Когда-нибудь придет день, и ты все поймешь.
Феррис понял: мать будет вечно жалеть, что разрешила его крестить, а сам он никогда и ни за что не согласится стать евреем.
Наконец Феррис уехал в Бостон и поступил в колледж. Он не хотел оглядываться назад. Все лето в каникулы он работал, лишь бы не возвращаться домой — к матери и родственникам, которые были для него совершенно чужими людьми.
Окончив колледж за три года, он не сообщил матери о своем успехе, поскольку не хотел, чтобы она присутствовала при вручении диплома. Устраиваясь на работу, он постарался сделать так, чтобы она находилась как можно дальше от дома.
И вот Феррис ДОрр стал известным ученым. Его фотография красовалась на обложке журнала “Тайм”. Его считали гением, а в своей недавней речи президент США назвал его “надеждой американской обороны”.
Но мать продолжала ему звонить.
— Не снимайте трубку! — завопил Феррис ДОрр. — Это конспиративная квартира! Лишь один человек на свете стал бы звонить мне на конспиративную квартиру.
— Интересно кто? — поинтересовался Римо Уильямс, от скуки наблюдавший, как Феррис плавит титан.
Когда титановые лужицы застывали, Феррис снова их расплавлял. Все равно что смотреть, как сохнет краска, но Феррису, казалось, было совсем не скучно. Напротив, он все больше и больше возбуждался.
— Какая разница, — ответил он, в тридцать первый раз расплавляя титановый брусок в дюйм толщиной. — Просто не отвечайте — и все.
— Может, это важный звонок, — сказал Римо. — Они все звонят и звонят.
— Не они, а она. Лишь один человек на свете станет так трезвонить. Любой бы уже понял, что меня нет, но только не она. Она будет звонить до тех пор, пока я не возьму трубку.
В конце концов Римо пришлось подойти к телефону, чтобы только не слушать жалоб Чиуна. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Чиун часто жаловался в последние дни. Если честно, он даже совсем не жаловался.
— Алло! Да, здесь, — сказал Римо в трубку и повернулся к Феррису: — Это вас. Ваша мама.
— Ну, что я вам говорил? — простонал Феррис. — Скажите, что меня нет!
— Она может услышать, как вы кричите, — ответил Римо.
— Не дает мне покоя, — продолжал Феррис. — Наверняка насела на ФБР и заполучила мой номер. Даже совместные усилия КГБ и налоговой службы не дали бы того эффекта!
— Он сейчас немного не в себе, — сказал Римо в трубку. — Нет, его не похитили. Нет, мэм, я не стал бы вас обманывать. Да, я один из его телохранителей. Уверен, с ним все будет в порядке. Да, мэм, я постараюсь. — Он положил трубку на рычаг.
— Что она сказала? — поинтересовался Феррис.
— Что вам следовало бы ей написать.
— Я уже давным-давно ей написал. Раз и навсегда.
— Это нехорошо, — заметил Римо, наблюдая, как Феррис настраивает свой распылитель. — Что это вы делаете?
— Неспециалисту трудно понять.
— А вы попытайтесь объяснить.
— Снова и снова плавлю титановый брусок, чтобы узнать, когда наступит усталость.
— Я никогда не устаю, — сказал Римо.
— Я имею в виду усталость металла.
— А-а, — протянул Римо.
В этот момент вошел Мастер Синанджу.
— Ну, что новенького? — спросил он.
— Феррис игнорирует мамочку, — ответил Римо.
— Как не стыдно! — воскликнул Чиун. — Сию же минуту звони ей!
— Ни за что!
— Зря вы это сказали, — предупредил Римо.
— Какой у нее номер? — строго спросил Чиун.
— Я забыл. Давно не звонил.
Мастер Синанджу поднес телефон под самый нос Феррису ДОрру. Аккуратно сняв трубку, он вложил ее металлургу в левую руку, а указательный палец правой руки положил на диск.
— Ничего, я помогу, — сказал Мастер. — Стоит только начать набирать, как номер вспомнится сам собой.
Феррис ДОрр вспомнил номер сразу, едва успел почувствовать ожог от набора цифры “1”. А Чиун уже вкладывал его палец в “О”.
— Алло, ма? — Феррис облизал обожженный палец. Голос его звучал не очень-то радостно.
Чиун отошел в сторону. Он сиял. Он обожал воссоединение семей — они так напоминали ему прекрасные американские сериалы.
Феррис говорил мало, зато долго слушал. Потом произнес:
— До свидания, ма. — И повесил трубку.
— Ну, не чудесно ли! — воскликнул Чиун.
— Да, очень, — согласился Римо.
— Хочу, чтобы вы знали две вещи, — заявил Феррис, бросая на них сердитый взгляд. — Во-первых, я не маменькин сынок. Во-вторых, я не еврей. Повторяю: не еврей!
— А кто утверждает противоположное? — поинтересовался Римо.
— Моя мать. Но она сумасшедшая!
Римо с Чиуном переглянулись и пожали плечами.
— А теперь, — продолжал Феррис, — прошу меня извинить. У меня дела.
Римо с Чиуном вышли.
— И ты ради этого проделал весь путь до Америки? — спросил Римо, когда за ними закрылась дверь.
— Феррис — гений, — ответил Чиун. — Гениальная знаменитость. Нам оказано большое доверие. Охранять его — наш священный долг.
— Но он только и делает, что возится с этим своим аппаратом и плавит металлические бруски.
— Титановые бруски, — уточнил Чиун.
— Какая разница?
Чиун отвел Римо в гостиную, где стоял большой телеэкран, и уселся на кушетку. Римо устроился на полу.
— Ты не хочешь сесть рядом со мной? — спросил Чиун.
— Кушетки вредят осанке.
— Кто это говорит?
— Ты. Причем постоянно.
— Здесь особый случай. Это исключительно удобная кушетка.
— Спасибо, мне и здесь хорошо.
— Твое право, — безразличным тоном произнес Чиун.
— Сколько еще это продлится? — спросил Римо, немного помолчав. — Что именно?
— Сколько еще нам охранять этого Ферриса?
— Пока Император Смит не даст нам отбой.
— Даст тебе отбои. Я здесь всего лишь скучающий поклонник. Я обещал Ма Ли вернуться через неделю, а неделя скоро пройдет.
Мастер Синанджу пожал плечами, словно Ма Ли не имела к нему никакого отношения.
— Тогда уезжай, я тебя не держу.
— Я же сказал, что не уеду без тебя.
— В таком случае я посоветовал бы тебе найти работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33