— Обыск. Постановление имеется, — похлопал пухлой ладонью по полевой сумке. — Найдем самогонный аппарат — пойдешь под суд.
Устроился за столом, брезгливо отодвинув тарелки и миски с закуской. Ногой случайно задел самогонную бутыль и та выкатилась на середину горницы. Из горлышка потек ручеек отравы. Требуха покосился на вещдок, но ничего не сказал — одна бутылка не доказательство, главное — найти аппарат.
Опытный сержант не стал терять времени на проверку запечного пространства, шкафчиков и углов — прямиком направился к лазу в подпол. Наверно, информаторы-доброхоты не только донесли на самогонщицу, но и указали место, где она занимается противозаконным предпринимательством.
— Как живете-можете, герои? — доброжелательно пропел Требуха, когда «родичи» присели на лавку. — Гляжу, не теряетесь, наших баб пользуете.
Успевшая спрятать груди под пуховым платком Серафима стыдливо потупилась, даже разрумянилась. Как и полагается деревенской женщине, не устроилась рядом с мужиками — присела около печи.
— Живем нормально, — бодро отреагировал Федька. — А вот можем не всегда.
Дружно посмеялись.
Фекла опустилась на колени возле лаза в подполье, настороженно следила за шурующим там сержантом. Особенно бояться не стоит — опытная самогонщица никогда не держала аппарат в собранном виде — разбирала его на части, которые прятала в разных местах.
— Не скучно без работы? — закинул Требуха отравленную наживку.
В ответ Федька громыхнул по лавке своей деревяной култышкой. Прохор расстегнул рубаху, показывая корсет.
— Кто возьмет горемычных инвалидов? — вытер воображаемую слезу Семенчук. — Ни землю-кормилицу вспахивать, ни за станком стоять.
— Ясное дело. — охотно посочувствовал участковый. — Но на пенсион нынче не проживешь. Могу порекомендовать председателю колхоза. Кладовщик ему требуется. Чеи не работенка для инвалида: сиди да подмахивай накладные… У тебя какое образование? — неожиданно повернулся он к
Прохору.
— Среднее, — нехотя признался тот.
— Воинское звание?
— Старшина.
— И тебе место подыщим! — обрадовался Требуха. — Каким-нибудь писарем в контору. Хотя бы — в Заготзерно. Все прибавка к пенсии. Сговорились?
Знал бы лягавый о сумках, набитых деньгами, которые два раза в неделю передает компаньонам Заяц! О кубышках с драгоценостями, надежно припрятанными в погребе.
Участковый выжидательно смотрел на инвалидов. Ожидает немедленного согласия и соответствующей благодарности.
— Подумаем… Посоветуемся с врачами…
Лейтенант недовольно вздохнул, но настаивать не стал. Одышливо поднялся со скамьи, заходил по горнице.
— Ну, что там у тебя? — крикнул он в лаз. — Нашел?
— Кое-что есть. В кадушку спрятан змеевик.
— Покажи понятым и запротоколируй.
Фекла что-то шопотом доказывала, размахивала руками. Потом взяла участкового за рукав, увела в сени. О чем они там беседовали — неизвестно. Наверно, самогонщица все же откупилась. Во всяком случае, страж закона, возвратившись в горницу, уже не напоминал сержанту о протоколе.
После того, как милиционеры и понятые покинули избу, Фекла и Серафима попытались взбодрить охладевших мужиков. Подставляли им обнаженные груди, лезли с поцелуями. Но кавалеры уже перегорели. Странная беседа с участковым, его настойчивое желание устроить на работу ветеранов войны, насторожила Семенчука. О каких любовных играх может идти речь!
— Все, лярвочки, пошабашили, — оттолкнул он липнущую к нему бабу. — Надумаем наведаться — дадим знать. А пока — приветик! До побаченья, суки дранные!
Бабенки загрустили. Их не обидели груюые клички, привыкли. Просто рассчитывали на балдеж до утра, по вкусу пришлось городское обхождение ветеранов. Но возражать, настаивать не посмели.
На прощание Фекла одарила мужиков бутылкой своего пойла. На опохмелку и в уплату за доставленное удовольствие…
Компаньоны медленно шли по безлюдной улице. Во первых, устали от любовных утех, во вторых, Семенчук снова и снова перебирал в памяти непонятные обещания участкового. Что-то раньше ему не приходилось выслушивать заботливые фразы лягавых.
— Ты чем-то озабочен? — прямо спросил Сидякин, остановившись перед калиткой. — Кажись, все прошло на высшем уровне. Сбросили в баб дурную кровь, и мы довольны и они….
— Все да не все. Похоже, Требуха что-то подозревает.
— А что ему подозревать? Ничем противозаконным мы с тобой не занимаемся, заводить уголовные дела не за что…
Федька тоже остановился, возмущенно запрыгал на бутылочном протезе. Будто подбитая пацанами ворона.
— Я уже не раз говорил, что ты либо недоумок, либо сверхнаивен! Говоришь, не нарушаем закон? Как бы не так, любое предпринимательство в Союзе карается. Это — во первых. Пойдем дальше. Ну, ладно — дань, собираемая с попрошаек Зайцем и его подручными. А как быть с горшками, набитыми драгоценностями? Тоже нищие собирают? Тому же Хмырю жалостливая старушка подала бриллиантовое ожерелье. И ты в эту чушь поверил бы?
— Нет, не верю.
Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.
Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?
— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…
— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?
— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.
— Грабежи? Убийства?
Глава подпольной фирмы засмеялся.
— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…
Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.
Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.
Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.
Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.
А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.
— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…
Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?
Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.
— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.
— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.
— Прикроем фирму?
— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…
— Так прямо и написал?
Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.
— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?
Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…
Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.
Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.
Бесово наваждение!
Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….
— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.
Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.
— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?
— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.
Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.
— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.
Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.
— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.
— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.
В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.
В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.
Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.
По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…
Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.
А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.
В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66