— Найдем и накажем, как вы велите, — подхалимски пообещал Заяц. — От нас нигде не укроется. Вот ежели лягавые помешают…
— А что, имеются такие случаи?
Заяц скорбно опустил голову.
— Имеются. Кузьму с паперти Всех Святых замели…
— Беззаконие, — подскочил Федька. — Буду жаловаться. За попрошайничество могут привлечь с улицы, но не от церкви.
— Так Кузьму повязали не за порошайничество, — тихо, очень тихо возразил Заяц. — Ножом пырнул одного старика — подаяние не поделили.
— Убивец? Пусть сидит, так ему и надо, мерзавцу этакому!… Еще какие новости?
Возведя хитрые глаза к потолку, Заяц принялся перечислять новых попрошаек, каждому давал короткую характеристику. Сообщал куда их поставил и почему именно на Самотеку, а не, скажем, Мясницкую. Проинформировал хозяина об установленной каждому суточной норме.
В заключении — о произведенных наказаниях. Они не такие страшные, как только-что вынесенный приговор беглянке. Немому пацану, которому давно невесть кто отрезал язык, за невыполнение нормы отпущено десять «палок». Бабе во время не возвратившей младенца, — двадцать. Участник войны, потерявший обе ноги и одну руку, с учетом его героическое прошлого, отделался суровым внушением и твердым обещанием в следующий раз лишить его мужских причиндал.
У Сидякина в глазах забегали чертенята, сознание затуманилось. Какой к черту он совладелец фирмы, когда все дела вершит разворотливый Федька? Если тот посчитает накладным держать рядом компаньона, который ничего не вкладывает в дело, вполне может расправиться.
Выход один: постараться стать полезным Семенчуку, лучше — незаменимым.
— Одно плохо, — продолжал плакаться Заяц после передачи боссу сумки с деньгами и золотишком, получив соответственное «вознаграждение» — себе и шестерым помощникам. — Возраст подпирает. Почти всем трудягам у нас — за шестьдесят перевалило. Это ежели не считать инвалидов войны. Молодежи не прибавляется. Пройдет десяток лет, с кем останемся?
— С носом, — угрюмо пошутил Федька, многозначительно поглядывая на друга. — Прав ты, Заяц, во всем прав. Действительно, с молодежью надо работать. За подброшенную идейку — держи!
Тугая стопка рублевок шлепнулась на стол. Прикрыв глаза красными веками парень долго пел благодетелю хвалебные оды…
— Понял Зайцеву идею? — развалившись на сене и положив голову на сумку с деньгами, спросил Семенчук. — Вот только где найти безруких-безногих пацанят. Правда, безрукость не обязательна. Твой сынишка, к примеру, за пояс заткнет других инвалидов — насквозь просвечивается, худоба, прямо скажем, поразительная… Как смотришь на привлечение его к делу? Конечно, никаких наказаний и прочих строгостей. Согласен?
— Подумаю, — уклончиво ответил Сидякин, зная — согласится. Ибо только сын может утвердить влияние Прохора на дела семенчукской фирмы, следовательно, обеспечить безопасность. — Через пару деньков дам ответ…
Глава 18
"… Сидякин-младший передохнул, по детски всхлипнул и продолжил свое нелегкое повест вование. Я старался не пропустить ни слова.
Образ ротного старшины, моего фронтового побратима, приобрел совсем другой оттенок — мрачный и зловещий…"
Из коричневой тетради.
Плод неожиданной любви ротного старшины и медсестры из медсанбата оказался таким же непрочным, как и их брак. Еще в младенческом возрасте врачи нашли у Марка разъедающий печень врожденный гепатит. Страшная болезнь съедала силы мальчишки, влияла на его нервную систему, вызвала сердечную недостаточность и уйму других болезней. Ходил он покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу, большая, несоизмеримая с туловищем, голова мелко подрагивает, худоба такая, что он, казалось. просвечивается.
В школе к нему накрепко прилипло прозвище «доходяга». Наверно, по этой причине сверстники не били его — боялись убить. Больно хлипок, драться с таким — никакого удовольствия.
Галилея упрямо водила больного сына к самым высокопоставленным медицинским светилам, на нем пробовали новые лекарства, советовали приобщить мальчика к спорту. Ничего не помогало. Лекарства оказались бесполезными, тренеры детской спортивной школы дружно отказывались связываться с хлипким «спортсменом». В конце концов, врачи признали свое бессилие, махнули рукой — будь что будет!
Но мать есть мать. Она упорно не сдавалась, таскала Марка по всезнающим бабусям, пробовала обращаться к знахаркам, поила отварами всесильных трав. Одновременно, старалась укрепить характер немощного сына, все время напоминала ему о том, что тот не имеет права сдаваться, что он — сын героя войны, доблестного воина, чуть ли не Героя Советского Союза.
Вот найдется отец, сгинувший в военное лихолетье, быстро поставит на ноги больного наследника.
Наконец, отец нашелся. Но в каком виде! Мумия, закованная в гипс, обмотанная бинтами. Но страшно не было, мальчишка, почти не общаясь с Сидякиным, не только не любил его, но и боялся. Не помогли ни «героические» рассказы матери, ни военные книжки, которые он читал запоем.
И вот свершилось то, казалось, обычное событие, которое перевернуло дальнейшую жизнь «доходяги».
В день своего рождения — пятнадцать лет — он не рискнул пропустить уроки, несмотря на совет матери полежать, отдохнуть, упрямо поплелся в школу. Кроме немощного отца он боялся буквально всех: сверстников, учителей, пионервожатую, секретаря комсомольской организации, классного руководителя. Даже добрую бабушку-уборщицу.
Первый урок — литература. Читать Марк любил, но вот с пересказами прочитаного, тем более, анализом произведений ничего не получалось. Дополниительно ко всем своим болячкам он страдал заиканием, когда волновался — невозможно понять ни одного слова. Поэтому учительница литературы, тощая пожилая женщина с очками, сидящими на кончике носа. старалась не трогать больного мальчика, без опросов и экзаменов выводила ему в табели аккуратную четверку.
Сидел страдалец, ничем не занимаясь, за партой и с завистью, полученной в наследство от отца, слушал бойкие ответы вызванных к доске соучеников.
Неожиданно в класс вошел директор школы. Извинился перед педагогом и вызвал в свой кабинет ученика Сидякина. У того в голове забегали тревожные мысли, в глазах помутнело, и без того слабые ноги превратились в ватные придатки. Поднялся из-за парты и, покачиваясь, пошел за директором.
В кабинете сидел… отец. Несмотря на то, что он видел паралитика в госпитале всего несколько раз, Марк узнал его с первого взгляда. По суровому взгляду, выпирающему подбородку, выложенным на колено мозолистым рукам. Вместе с удивлением его охватила тревога.
— Что с мамой? — заикаясь, спросил он.
— Ничего с твоей мамашей не произошло — жива и здорова, — с недоброй улыбкой успокоил старшина. — Я попросил вызвать тебя с уроков для серьезного разговора. Сейчас прогуляемся, поговорим… Надеюсь, вы разрешите? — повернулся он к директору.
— Конечно, — поспешно разрешил тот, с уважением оглядывая разноцветную гирлянду наградных планок на груди фронтовика. — В школу можешь сегодня не возвращаться, — обратился он к ученику. — Если возникнет необходимость, завтра тоже.
Ответная благодарность — нечто среднее между ворчанием собаки, получившей вкусную кость, и мяуканьем голодной кошки. Что-нибудь понять из этой смеси попросту невозможно. Но оба, и директор школы и отец заики, сделали вид — все поняли.
— Как живешь, сынок? — скрывая отвращение, спросил Сидякин вихляющегося рядом сына, когда они покинули школьный двор и пошли по многолюдной улице. — Как учишься?
— Все в порядке, отец, — более или менее внятно ответил успокоившийся Марк. — Двоек не получаю.
— Молодец! Только я думаю, что восемь классов в наше время — вполне достаточно. Теперь надо научиться самому зарабатывать на хлеб.
Марк с восторгом слушал необычные отцовские наставления. Мать ежедневно твердит ему совсем другое. Ученье, мол, — свет, неученье — тьма, без высшего образования все пути-дороги перекрыты, закончит школу — институт, потом, дай-то Бог, аспирантура. В результате — крупный ученый, уважаемый человек. К тому времени ученые найдут средство лечения гепатитов, выздоровеет Маркуша, заведет семью, появятся внучата.
Если признаться честно, Марку больше по душе отцовский вариант, школа прискучила ему, сверстники в классе и во дворе вызывают устойчивую антипатию, круто замешанную на боязни. А тут — самостоятельность, деньги!
— Мать не позволит бросить школу, — с тайной надеждой на отцовскую поддержку проскрипел «доходяга». — Ни за что не разрешит!
— А мы ее и спрашивать не станем! Мужики мы с тобой или не мужики!
Казалось, тема разговора исчерпана, достигнуто полное взаимопонимание. Если отец прикажет, мать противиться не станет. Единственный, еще не раскрытый секрет — куда предстоит переселиться, чем заниматься?
Отец с сыном молча миновали один перекресток, другой. Так же молчком сели в автобус, потом пересели на трамвай. Цель поездки для Марка неизвестна, но спрашивать об этом отца он считал недопустимой дерзостью. Вдруг эта дерзость нарушит хрупкую доброту старшины, он озлится и пошлет сына-глупца… по известному адресу. Тогда придется возвращаться в опостылевшую школу и по вечерам выслушивать нудные нравоучения матери.
Через полтора часа Сидякины, наконец, достигли намеченной цели — Бауманского парка. Почему именно этот парк избрал Прохор для нелегкого разговора с сыном — неизвестно.
Прочно утвердившись на скамейке, дождавшись, когда Марк осторожно присел на ее край, он начал издалека.
— Человек, прыгнувший со скалы в воду, глубина которой ему неизвестна, рискует расшибить голову о подводный камень… Верно? — Марк, недоумевая, осторожно кивнул: действительно так. — Я это к тому, что нужно начинать с малого. У тебя за душой — ни знаний жизни, ни опыта… Только не вздумай возражать, что и как делать, мне лучше знать, — раздраженно прикрикнул он, будто сын уже осмелился противиться. — На первых порах станешь просить на улицах милостыню. Как это делать — научат…
— Мать говорит — просить стыдно, — заикнулся было «доходяга». — Я не могу…
— Сможешь! Прямо сейчас поедем ко мне, у матери больше не появишься. Там и решим все остальное. Гляди, недоносок, не сделаешь так, как скажу — изувечу. Я — отец, мне все дозволено.
Насмерть перепуганный Марк не стал возражать или снова ссылаться на материские советы, ограничился бессмысленным шипением…
Семенчук с восторгом вертел-крутил нового своего подшефного. Сидящий рядом Сидякин недовольно взирал на сцену представления. Он старался приглушить приступы жалости, но они то и дело мучили его. А Марк покорно поворачивался — лицом к «экзаменатору», боком, спиной. Все это ему знакомо по визитым в поликлинику, только теперь вместо врача — колченогий мужичонка.
— Ежели натянуть на него рванье, все кошельки мигом раскроются. Как не пожалеть несчастного мальчика… Ну-ка, согнись и покашляй! Да не так, немтырь, хватайся руками за грудь, тряси головой… Гляди, — показывал он страдальческую позу «умирающего». — Теперь повтори! Не позабудь усилить заикание!
Марк покорно повторял. На первых порах осмотр походил на интересную игру, в которой он был главным действующим лицом.
— Не так, — поморщился Семенчук. — Никто тебе не поверит… Впрочем, на первых порах поработаешь с Хмырем, тот научит — ловкий пацаненок, хитрый до невозможности.
— Только накажи своим мордоворотам не бить Марка, вообще обходить его стороной, — угрюмо потребовал Сидякин. — Узнаю про побои — зубы выдеру через задницу!
— Конечно, конечно, дружище! — заторопился Федька. — Пальцем не тронут твоего сына, мало того, станут защищать.
Марк слушал и недоумевал. За что его должны избивать, за какую провинность? Мать никогда пальцем не трогала, даже голоса не повышала. А тут — защищать? От кого? И вообще «игра» постепенно перестала ему нравиться, он не понимал ее значения, а настойчивые требования изображать умирающего, хвататься за больную грудь, трясти головой и сучить ногами вызывали обиду и отвращение.
Впрочем, дальнейшая жизнь подскажет, прояснит. Главное — независимость и возможность покупать сладости, которые Марк безумно любит. А, ежели не понравится, всегда можно сбежать к матери, она пожалеет и простит.
— Завтра же отведу тебя к Хмырю, — твердо решил Семенчук. — Где он нынче работает? — развернул школьную тетрадку, вдумчиво прошелся взглядом по кличкам нищих попрошаек и наименованиям улиц. — Ага, вот, на Самотеке!
— Сам отведешь? — недоверчиво спросил старшина, зная нелюбовь друга светиться.
— Почему сам? — удивился Федька. — Что у меня других дел нету? Поручу Зайцу, проинструктирую — сделает, как надо…
Всю ночь Марк провел без сна. Старые стены дома потрескивали, по полу бегали мыши, пищали, шуршали, будто переговаривались, ветер стучал веткой дерева в окно, лежанка, на которой он лежал, казалась непривычно жесткой, набитый сеном матрац не помогал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66