Все в деревне знают, что Фенька — на все руки: самогончиком приторговывает, наговоры совершает, согрешивших баб потрошит, мужикам в такой малости, как женская ласка, не отказывает.
Утром, едва Прохор ушел на работу, мать побежала к Феньке. В узелке, как и советовал муж, — кусок сала, каравай хлеба и пяток куриных яиц. За стоящую услугу — малая плата, но за один разъединственный совет — вполне достаточная.
Фенька еще отсыпалась после нелгкой ночи. На пороге хаты — мужские чоботы, оставленные в спешке очередным «клиентом». Узнав о чем идет речь, Фенька сдержанно похихикала. Надо же, семнадцать лет, самое, можно сказать, время и вдруг — неустойка.
— Знакомо дело. Треба раскупорить парня.
— Как это раскупорить? — насторожилась «заказчица». — Резать, что ли?
Фенька вволю посмеялась, Успокоившись, жестами показала, что она собирается делать с Прохором.
За «раскупорку» мастерица запросила непомерную сумму. Такие деньги у инвалида-пенсионера никогда не водились. После долгих и горячих торгов бабы сговорились на малом — второй кусок сальца и дюжину яиц. А когда по осени забьют боровка, принести окорочек…
В субботу хозяйка жарко натопила баньку. Первой испробовала ее — понравилось. Муж любит пар, да и сын тоже не отказывается. Выскочила на огород простоволосая, разрумянившаяся. Но особо заниматься собой нет времени. Подбросила в печурку несколько чурбачков и побежала в избу. Вдвоем с соседом, дружком обезножившего Сидякина, вынесли инвалида из избы и погрузили в специально приспособленную тележку. Женщина впряглась в небольшие оглобельки, поволокла ее в конец огорода.
Когда муж был раздет догола и усажен на полок, немного передохнула. Потом скинула долгополую рубаху и принялась работать веником. В основном
— по больным ногам. Вдруг березовое изделие оживит их, заставит шевелиться?
Назар блаженно похрюкивал. Игриво ухватил грудь жены, удивился.
— Надо ж, стольких нарожала, а все еще — в силах. Приляг рядком, потолкуем ладком.
В супружеской постели — другое дело, там правит непреодолимое мужское требование. А в баньке — стыдобушка!
Женщина высвободила зажатую в клешне мужа грудь. Миролюбиво пристыдила охальника.
— Охолонь, Назарушка. Или еще одного пацаненка захотелось. Дак уже исделанных поднимать надоть.
То ли Сидякин усовестился, то ли вспомнил о том, что он уже не добытчик — живет семья на скудную пенсию и малое жалованье сына, но приставать к бабе все-таки перестал.
Обмыв мужа, натянув на него чистые исподники и рубаху, хозяйка снова призвала на помощь безотказного соседа. В результате инвалид был перебазирован в избу на свою, осточертевшую, лежанку. Подкинув в банную печурку еще одну порцию дровишек, заботливая мать накормила младенца, переоделась и села на лавчонку возле ворот — ожидать запаздывающего сына.
Наконец, в конце улицы появился Прохор. Рядом с ним семенила бабка Фекла, угодливо заглядывала в лицо секретарю сельсовета, просительно тыкала искривленным пальцем в какую-то бумажку.
Начальство, с гордостью подумала мать. Вот оженить бы парня, поняньчить внучат, порадоваться.
— Прошенька, банька готова, чистое бельишко, полотенце. Попаришься — повечеряем. Отец ждет, не дождется.
— Спасибо, маманя, я мигом…
Прошка забрался в крохотный предбанник, сбросил с себя одежонку и с наслаждением окунулся в банное блаженство. Растирался жесткой мочалкой, охлестывался березовым веником. Время от времени плескал на раскаленные камни кваском.
Когда стукнула дверь в предбаннике, не удивился. Мать что-нибудь позабыла, или поставила на лавку ковш с домашней бражкой.
Но это была не мать. В парную вошла крутобедрая, с пышной грудью и с новым веником в руке голая женщина. Фенька.
— Ложись, младешенек, попарю, — улыбчиво попросила она. — Самому, небось, несподручно.
— Сподручно, тетя Феня, — загораживая низ живота веником, возразил смущенный парень.
— Ничего, — не уступила Фенька, — бабе парить мужика привычно. Кому говорено — ложись!
Она насильно повалила Прошку на живот, принялась крепко мять и щипать его спину, потом по нащипанным местам прошелся веник. Действительно, лучше, когда тебя парят, перестав смущаться, про себя согласился Сидякин. Пришел черед поработать над грудью и животом. Опять-таки насильно Фенька перевернула мальчишку на спину. Дрязняше прошлась жесткой ладонью от груди к стыдному месту.
— Ого-го, — уважительно проговорила она и снова пощекотала низ живота
— А мать сказала — пацан…
Прохор не выдержал — ухватил садистку за полные груди, подмял под себя.
— Ох, мужичок! — вскрикнула баба, почувствовав, как в нее вторгается твердое инородное тело. — Му-жи-чок, — простонала она через несколько минут…
Мальчишка, впервые познавший женщину, был неутомим. Партнерша, позабыв про свой солидный возраст и про десятки мужиков, которые пользовали ее стареющее тело, не возражала, не пыталась выбраться из-под наседающего парня. Только охала и нахваливала его.
Часа через полтора Фенька, пошатываясь, доковыляла до избы Сидякиных. В избу не вошла — покричала в окошко. Хозяйка мигом выскочила на крыльцо.
— Ну, как Прошка?
— Раскупорила. Почуял парень вкус женского мясца, теперича быстрее ожени… Хваткий мужичок, ничего сказать не могу, ажник в пот меня вогнал. Давай плату — поплетусь домой… Устала.
А Прошка без сил лежал в остывающей беньке. Никому теперь он не завидовал — пусть завидуют другие. Обладание женщиной превратило во взрослого мужика. Представил себе удивленную гримасу на лице Семки и покровительственно улыбнулся…
Романов аккуратно сложил письмо, упаковал в потертый конверт. Ухмыльнулся. Седая старина, примитивные нравы. А чему, собственно, удивляться? Разве спившиеся ролители Дашки далеко ушли от тогдашних жителей деревни Степанковки?
Глава 9
В семье Ждановых принято подниматься рано. Глава семьи работал дворником, его жена — уборщицей, и та и другая работа выполнялась, когда жильцы дома и служащие офиса еще спят. Сегодня — воскресение, но сказывается привычка. Ровно в шесть муж и жена уселись за кухонный стол. Дождавшись, когда родители заняли свои места: отец — на табуретке, мать — около плиты, Дашка повелительно убрала, приготовленную для опохмелки, непочатую бутылку водки. Уселась напротив непонимающе моргающих алкашей.
— Ты что раскомандовалась, шалава? — недовольно спросил отец, моргая красными веками. — Бездельничаешь, денег не зарабатываешь и — командуешь. Гляди, возьму ремень — наплачешься. И сосед не поможет.
— С ремнем не получится, батя, раньше надо было учить, — самолюбиво вздернула головку дочь. — Разговор имеется, предки. На трезвую голову.
— О чем базар-то, доченька? — заинтересованно, но без родительской нежности, хриплым голосом осведомилась мать. — Может оставим на вечер?
— Тоже не получится, вечером вы — в лежку… Ухожу я от вас…
— Как это уходишь? Куда? — всполошилась мать.
— Дядя Рома в дочки меня берет.
Степан недоумевающе почесал заросший затылок. Без алкогольной подпитки он начисто лишен способности мыслить, тем более, в таком сложном вопросе, как демарш дочери.
— Это в какие же дочки, да еще при живых родителях? Или дерьмовый сыскарь успел заглянуть тебе под юбку и обрюхатить? Да я его мигом кастрирую, насильника!
— Не надо так грубо, — миролюбиво заскрипела супруга. — Роман Борисович — мужик понимающий, на девчонку не полезет. Вон сколько давалок по улицам прогуливаются, свистни — гурьбой сбегутся… Послушаем, что скажет Дашенька, обмозгуем. Вдруг доченьке будет сподручней жить у соседа? И нам полегче, не придется кормить да одевать…
Последний довод оказался решающим и Степан смолк. Смотрел на Дащку осоловевшими глазами и потихоньку тянулся к стоящей на полу бутылке.
— Говори! — таким же, как у жены, сиплым голосом приказал он. — Выкладывай!
Монолог Дашки — образец для самых хитроумных дипломатов. Она не упрекала родителей в вечном пьянстве, не ссылалась на побои и скандалы. Упор — на бедность, невозможность нормально одеваться и питаться. Дескать, уйдет она — у родителей повысится уровень благосостояния. А Романов — человек обеспеченный, владелец фирмы, денег куры не клюют, он с"умеет создать приемной дочери нормальные условия жизни. И с бывшими родителями рассчитается.
— Значит, купит тебя с потрохами? — уточнил Степан, завладев, наконец, заветной бутылкой. Зубами сдернул «заглушку» и дрожащей рукой заполнил свой стакан. Потом — стакан жены. — И сколько, к примеру, выложит за тебя?
— Не знаю. Поговорю, — коротко и расплывчато пообещала Дашка. Она не собиралась советоваться по этому вопросу с будущим «приемным отцом», твердо знала, что алкаши не получат ни копейки. Сейчас главное заручиться их согласием, избегнуть неизбежного скандала. — Думаю, не поскупится.
Оставив родителей одних — пусть обменяются мнениями, будущая дочь Романова принялась собирать свои вещи. Их оказалось значительно больше, нежели она думала. Старые платья и халатики оставлять жалко, они еще могут пригодиться, дырки на кофточке можно аккуратно заштопать, домашние тапочки подшить. А уж о макияжных приспособениях и говорить нечего. Множество флакончиков и бутылочек, остатки губной помады и кремов, вытертые до донышка коробочки с тенями — все это заполнило старый отцовский портфель. Подумав, девушка прихватила с собой и два комплекта поношенного постельного белья.
Когда она вернулась на кухню, разговор там перешел в ругань и взаимные обвинения. Бутылка наполовину опустела, щеки собутыльников налились болезненным багрянцем.
— Меньше, чем за десять кусков баксов не отдам! — в полный голос орал Степан. — Кормил, поил, наряжал и так просто отдать? Не согласен!
Мать думала более реалистично. В противоположность мужу, она оценивала жизненные блага не в зарубежной валюте — в родных рублях, десять кусков баксов ей ни о чем не говорили.
— Все, предки, я ухожу, — Дашка предусмотрительно оставила вещи в прихожей. — Последнее что скажу — не вздумайте навещать дядю Рому, качать из него деньги или еще чего. Обращусь в милицию, натравлю дворовых пацанов. Так и знайте!
Опьяневшие родители были не в состоянии думать. На столе появилась еще одна бутылка. Степан завел песню о васильках, супруга визгливо вторила ему. О предстоящей разлуке с «ребенком» ни он, ни она уже не думали. Да и какая разница, где будет спать дочка: дома или на противоположной стороне лестничной площадки. Вот ежели бы она умотала за город, можно бы было возникнуть, применить родительские права…
С одного захода перенести «приданое» не получилось — в первую очередь в соседнюю квартиру перкочевал чемодан с «нарядами», потом — тяжелый портфель и узел с бельем. Дашка решила обосноваться в гостиной. Сбросила с дивана стопку газет, уложила узел. Чемодан разгрузила в шкаф, потеснив висящие там мужские костюмы и рубашки. Косметику и духи — в ванную.
Вся процедура переезда на новое место жительства заняла не больше пятнадцати минут. Закончив с освоением нового жизненного пространства, она заглянула в спальню. Так и есть, приемный отец еще спит! Жаль, ей не терпится поглядеть на изумленную его физиономию.
Ладно, пусть отсыпается, с неожиданной нежностью подумала девчонка, проснется — все станет ясным и понятным. Не выгонит. А сейчас нужно позаботиться о завтраке — дядя Рома должен сполна оценить преимущества совместнной жизни с «дочкой».
Как водится, в холодильнике пусто и неуютно. Шматок сала, полпачки сливочного масла, какая-то икра в стекляной банке, пачка молока, пяток яиц
— стандартный набор холостяка. Правда, Дашке не довелось общаться с холостяками, но по рассказам сверстниц и знакомых парней она предполагала именно такой продовольственный расклад. И не только продовольственный! Кухонное застиранное до дыр полотенце, грязная обувь в прихожей, толстый слой пыли на мебели.
Придется капитально засучить рукава. Впрочем, ей не привыкать, мамаша давно забыла, где лежит веник и половая тряпка, как включать газ и варить каши с борщами. Целый час девушка наводила в запущенной квартире сносный порядок. Потом умылась, подкрасилась, поставила на стол масло, нарезала зачерствелый хлеб, взболтала в тарелке яйца с молоком. С удовлетворением оглядела накрытый стол.
Осторожно заглянула в спальню. «Отец» храпел во все завертки, с такой силой, что на окнах от ужаса шевелились давно нестиранные занавески.
— Поднимайся, дядя Рома, завтрак — на столе!
Романов перекатился на своей широченной кровати, открыл глаза. Странно, но не удивился.
— Сейчас встану.
Возвратившись на кухню, девушка еще раз полюбовалась сервировкой, сдвинула в сторону разбросанные письма. Невольно бегло просмотрела одно из них.
«… ты можешь спросить люблю ли я Клавдию. Постараюсь честно ответить: нет, не люблю. Просто завидую Семке. Зависть и сопутствующая ей ненависть — тот же наркотик, взбадривающий организм…»
Не иначе, как у пишущего эти строчки крыша поехала, осуждающе покривилась Дашка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66