За немногословие, за справедливость по отношению к красноармейцам и младшим командирам. Он просто не мог представить его в роли предателя, врага народа.
— Может быть, ошибка вышла, товарищ майор? Не похож мой ротный на предателя, никак не похож.
— Ты что же считаешь, что у врагов народа на лбу написано, кто они такие? Наивный ты человек, лейтенант…
— И все же не верю! Давайте, товарищ майор, напишем хорошую характеристику, а? Вдруг чекисты прочитают и поймут…
— Все ясно без характеристик и аттестований. Твой ротный оказался предателем, понял?… Все, прения закончены — вечером принесешь рапорт о приемке роты! Свободен!
Памятуя накачку, которую он получил от следователя НКВД во время пребывания в училище, Видов больше не стал упрямиться — пошел в канцелярию роты. По поведению батальонного, по тому, как тот стыдливо отводит взгляд, он чувствовал, что никакой ошибки не произошло, старшего лейтенанта просто оклеветали.
Так, не прослужив и полугода, недавний курсант получил немалое по тем временам повышение по службе.
Через неделю — еще одна новость. После того, как рота удачно отстрелялась на полковом полигоне, майор вызвал к себе ее молодого командира.
— В полковой школе младших командиров — выпуск. В знак пооощрения за достигнутые твоей ротой успехи разрешаю отобрать лучших сержантов.
Поощрение — так себе, на уровне обычной благодарности, без премий и грамот. Но Видов удержался от язвительного ответа, ограничился обычным ответом: служу Советскому народу!
Глава 11
«… Судьба все время смеялась надо мной. В очередной раз — после окончания полковой школы младших командиров. Я уже надеялся, что наши пути с удачливым Семкой не пересекутся. И снова ошибся…»
Сидякин.
«… Почему я своими руками разрушила семью? Впоследствии долго и мучительно размышляла об этом. Скорей всего не хотелось превратиться в бесправную супругу преуспевающего мужа, мотаться вместе с ним по таежным или степным гарнизонам…»
Доктор педагогических наук Гурьева.
В канцелярии полковой школы, перебирая личные дела недавних курсантов, Видов натолкнулся на знакомую фамилию. Прохор Сидякин. Вот это фокус! Надо же, судьба свела односельчан, друзей юности далеко от Степанково, на украинской земле! Такое возможно разве только в сказке! И все же с фотографии, пришпиленной к обложке личного дела, на Семена смотрит Прошка. Вопросительно и завистливо.
— Разрешите мне переговорить с сержантом Сидякиным, — внешне равнодушно обратился лейтенант к начальнику школы. — Если он согласится
— возьму к себе.
— Первый раз слышу о каком-то согласии, — удивился капитан. — Это в колхозе его спрашивают, да и то — не всегда. А у нас, между прочим, армия.
Вволю поудивлявшись, он все же приказал вызвать сержанта.
Когда Прохор, неуклюже косолапя, вошел в канцелярию, он нисколько не удивился. Словно неожиданная встреча с другом-врагом давным давно запланирована. Четко доложил о прибытии и вопросительно поглядел не на Семена — на начальника школы. Дескать, что прикажете, зачем вызвали?
Ответил не капитан — Видов. Не официальным голосом, каким принято разговаривать с подчиненными, — дружески. Даже подошел и полуобнял.
— Привет, Прошка! Рад видеть тебя… Пойдешь служить к нам в батальон? Предлагаю не в качестве помкомвзвода — старшиной роты.
Сидякин раздумчиво перевел взгляд с лица ехидно улыбающегося капитана на прямоугольник окна. Снова превратиться в человека второго сорта, завидовать свежеиспеченному комроты, его успехам и продвижению по служебной лестнице? Можно ли вытерпеть такое унижение?
Но предлагаемую горькую пилюлю подсластила предложенная должность ротного старшины. Это, конечно, власть относительная, но все же — власть.
— Согласен, товарищ лейтенант, — наконец, вымолвил он, мысленно взвесив все за и против. — Служба — есть служба. Какая разница — где и в какой должности?
Семен улыбнулся и отложил личное дело нового старшины. Заодно — еще трех младших сержантов-отличников. Он понимал, что совместная служба с другом юности, который, к тому же, обладает сложным характером, будет нелегкой. Но кроме службы есть еще и воспоминания о рыбной речушке Ушица, начальной, а потом и средней школе. И эти воспоминания оказались решающими, перевесили тягостные сомнения…
Очень скоро новый ротный старшина почувствовал, что его должность далеко не так легка, как ему казалось. Видов не признавал иных отношений, кроме служебных. Во время одного из утренних осмотров лейтенант заставил двух солдат размотать обмотки и снять ботинки. Увидел потертости и нахмурился.
— Еще раз замечу, — жестко проговорил он в помещении каптерки, — накажу. Понял, бездельник или пояснить другими словами? Я за тебя работать не намерен!
Через неделю — плохо покрашена ружейная пирамида. Выговор. Через полмесяца дневальные оставили невымытым участок пола перед помещением канцелярии. Еще один. Потом замечания посыпались одно за другим: старшина не отремонтировал солдатскую обувь, плохо инструктирует наряды, бардак в каптерке.
— Ты собирашься работать по настоящему или мне придется принять другие меры?
На лице Сидякина появились красные пятна, ладони вспотели. И это с ним так разговаривает односельчанин, одноклассник! Зря все же он согласился пойти к нему под начало, уж лучше — помкомвзводом в другое подразделение.
Зависть постепенно перерастала в ненависть, она накапливалась, создавая опасную критическую массу. Вот-вот взорвется, уничтожив все вокруг.
— Чего молчишь? Отвечай — понял или не понял?
Пришлось Сидякину заглушить в себе взрывчатое негодование и сквозь зубы ответить: да, понял, больше не повторится.
— Вот это другой разговор, — более мягко проговорил ротный. — И не рычи на подобии сторожевого пса при виде постороннего — не испугаешь. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой…
Прохор заставил себя улыбнуться. Странная это была улыбка: доброжелательная и злобная, одновременно.
Между тем, незаметно подошло время первого отпуска ротного командира. Получив устное разрешение комбата, он уложил вещи в походный чемоданчик и отправился в штаб полка для получения отпускных документов и литера на проезд к месту проыедения отпуска. Шел медленно, наслаждаясь теплой погодой, и размышлял о предстоящем отдыхе. Где его провести: с родителями или с женой?
Семен не был примерным сыном, но отлично понимал, что не навестить родителей — кровно их обидеть. С другой стороны, Видов — женатый человек и поэтому не имеет права не увидиться с законной супругой, с которой столько времени находится в разлуке.
Выход один — заехать к Светлане и потом вместе с ней погостить в Степанковке. Одним махом убить двух зайцев: и с женой увидеться, и родителей навестить.
В штабе полка тихо. Длинный коридор пустует. В десяти шагах от холла, в котором стоит, охраняемое часовым, зачехленное Знамя полка, находится строевой отдел. Зайти, получить отпускное свидетельство. выправить литер — дело нескольких минут.
— Видов, зайди ко мне.
Особист? Не иначе, черт его принес в холл! Одим внешним видом сухопарый капитан с узкими глазками и крепко сжатыми губами способен испортить настроение. Но против рожна не попрешь — пришлось подчиниться.
Плотно закрыв дверь кабинета, особист на два оборота повернул ключ в замке. Тихо прогворил скрипучим голосом.
— Садись. Разговор долгий.
Видов присел к приставному столику, выложил на зеленое сукно руки, вопросительно поглядел на капитана. Если беседа затянется, можно опоздать в строевой отдел, писаря разбегутся и отпуск автоматически перенесется на завтра.
Но говорить об этом не хочется — капитан подумает: жалуется ротный, а унижаться Семен не привык. К тому же, его мучила неопределенность, понимал
— так просто в Особый отдел не приглашают. Неужели сработал давний грех, когда курсант-недоумок вознамерился задавать комиссару училища дурацкие вопросы?
Капитан минут пять погулял по комнате, постоял у окна, любуясь видом училищного плаца. То ли продумывал предстоящую беседу, то ли накачивал у молодого командира чувство страха. Возможно, и то, и другое. Наконец, возвратился к столу, уселся напротив ротного, воткнул в его физиономию изучающий взгляд.
— То, что я сейчас скажу, никто не должен знать. Понимаешь, никто! — раздельно выговорил особист, постукивая по столу в такт словам ребром ладони. — Нам стало известно, что у тебя сложились близкие отношения с комбатом… Так?
— Обычные. Майор приказывает, я выполняю. Разве бывают в армии другие? Думаю, добрые отношения не мешают службе, наоборот — помогают…
— Больно ты разговорчив, лейтенант… Впрочем, здесь можешь говорить.
Я — вроде священника, могу отпустить грехи, могу не отпустить… Итак, однажды майор в разговоре с тобой выразил недоверие советскому правительству, — взмахом худой руки особист будто заткнул собеседнику рот.
— Мало того, предложил тебя работать на немецкую разведку.
— Не было такого!
Видов резко встал, стул с грохотом опрокинулся на пол.
— Сидеть! — негромко приказал капитан. С такой силой, что Семен послушно поднял упавший стул и сел на него. Только руки на скатерть не выложил — сжал в кулаки и пристроил на коленях. — Если я говорю, что такая беседа была, значит так оно и есть… Вот что, лейтенант, ты только жить начинаешь, перед тобой — широкая дорога. Поэтому не ершись, делай так, как я скажу.
— Но ведь такого разговора не было. И не могло быть!
— Было, не было — не в этом суть… Возьми лист бумаги и напиши то, что сейчас продиктую… Учти, напишешь ты или не напишешь, ничего это не изменит, твой батальонный командир уже приговорен.
Семен слышал — ротного арестовали после получения Особым Отделом рапорта одного из командиров взводов. Вернее, не рапорта — гнусного доноса, видимо, продиктованного тем же капитаном. Ну, уж нет, с ним такой фокус не пройдет, решительно подумал Видов и почему-то сразу успокоился. Говорил четко и внятно, будто находился не в кабинете начальника Особого Отдела — на плацу перед строем роты.
— Ничего писать я не буду, — встал, выпрямился, руки — по швам, подбородок задран. — Батальонный — честный коммунист, настоящий командир.
Несколько долгих минут особист, прищурившись, с любопытством оглядывал сосунка, который осмелился возражать ему. Нет, не ему — всесильным органам. Впечатление — выбирает в лейтенантском теле одному ему известную точку, в которую можно выстрелить.
— Жаль, — вздохнул он. — Упрям ты до глупости. А ведь мог бы сделать хорошую карьеру, мог… Не хочешь писать — твое дело, упрашивать не стану. Советую начисто забыть все, о чем мы с тобой сейчас говорили. Понимаешь — все! Распустишь язык — так далеко упрячем на всю оставшуюся жизнь, что папа с мамой не отыщут… Пошел вон!
Последние слова выстрелены с досадой и злостью. Видимо особист рассчитывал на другую реакцию недавнего курсанта и ошибся. Знай он про особенности Видовского характера, ни за что не пошел бы на откровенность. Вызвал бы безвольного взводного-очкарика, тот жалобно помемекал бы, слегка посопротивлялся, но потом поступил бы так, как ему приказали.
Выскочил Видов из кабинета — глаза вытаращены, спина мокрая от пота, пальцы рук подрагивают. Господи, да что же это творится, за что хотят посадить командира батальона, в чем он провинился перед органами? Или, на самом деле, предатель, агент зарубежной разведки? Глупости, остановил Видов дурацкие мысли, скорей нахальный особист сам предатель и диверсант.
Коридор попрежнему пустовал. Лейтенант прошелся по нему, вернулся — никто его не остановил. Значит, арестуют позже, под покровом темноты. Особист — не тот человек, чтобы простить поведение слищком уж независимого ротного, он не забудет дерзкого отказа написать донос.
Схватят ночью? Шалишь, капитан, не получится, с насмешкой подумал «шпион и предатель», в девять вечера он будет уже катить по по направлению к родной Волге. А там как Бог даст. Авось, к его возвращению в полк либо особист одумается и помягчеет, либо уберут его в другой гарнизон. Естественно, с повышением. За отлично проделанную работу по искоренению в полку крамолы.
Оформив необходимые документы, Видов забежал в общежитие, схватил заранее подготовленный чемоданчик и на попутке уехал на вокзал…
Чем ближе к родным местам под"езжал Видов, тем дальше отступали тревожные мысли о странном разговоре с полковым особистом. В конце концов он решил, что капитан просто испытывал его, что отказавшись писать донос он поступил правильно, что никакого ареста можно не бояться.
За вагонным окном бежали поля, перелески, реки, удивительно симпатичные деревушки. Именно здесь в стенах военного училища недавний школьник почувстввал себя полноценным мужчиной. А когда Семен увидел на окраине городишки училищные казармы, сердце застучало с удвоенной силой.
Когда поезд, устало отфыркиваясь, остановился и носильщики, весело покрикивая и обгоняя друг друга, разбежались вдоль состава, Семен уже не думал ни о своем курсантском прошлом, ни об армейском настоящем, все его мысли сосредоточены на предстоящей встрече со Светланой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66