— Что? — у Резуна аж нутро затрепетало от ярости. — Да ты кто такой?
— Дырку тебе в башке сейчас сделаю — вот кто я такой! — заорал лейтенант. — Вылезайте все на хер отсюда, нам машина нужна!
Не те были условия, чтобы качать права. Машину окружили со всех сторон, наставив на нее автоматы.
Пришлось выбираться. Владимир не без удовольствия отметил, какие рожи у двоих «самаритян». Вдвоем с патлатым они выволокли Верещагина. Начальник патруля слегка изменился в лице.
— Диверсант, говорите… — протянул он.
Ход его мыслей прослеживался как по бумаге. Одно дело — явиться в аэропорт беглецами и дезертирами. Другое — привезти пленного шпиона, ценный трофей.
— Может, нам его отдадите? — спросил лейтенант. — Вам он вроде ни к чему…
— Ничего не получится, — Владимир злорадно показал скованные руки. — Ключ пропал. Или берете нас обоих?
Кожей он почувствовал ауру напряжения, исходившую от «самаритян». Если удастся сделать так, что этих двоих убьют… Но как это сделать? Заорать «Стреляйте, они шпионы»? Догадается ли этот идиот открыть огонь, если Владимир просто упадет вместе с пленником на землю?
По глазам лейтенанта было прямо видно, как тяжко у него в голове проворачиваются мысли. Их шестеро, в машину они забиваются впритык, шпиона можно запихнуть в багажник, но куда девать этого с наручниками? Попытаться вытряхнуть кого-то из солдат? Еще неизвестно, кто кого вытряхнет. Конечно, если начнется стрельба, победу одержит патруль: два с половиной человека против шестерых — не драка. Но и со стороны патруля кого-то обязательно убьют: ребята выглядят решительными. Этим «кем-то» лейтенанту было неохота становиться, а все шансы у него: стоит на передней линии, обязательно попадет под пулю.
«Дурак!» — мысленно закричал Резун, — «Да ты посмотри на этих двоих! Ну где, где в спецназе разрешают отращивать такие патлы? Пошевели мозгами, идиот!!!»
Но идиот не желал шевелить мозгами. Вердикт, отпечатавшийся на его лице после короткой внутренней борьбы, гласил: хрен с вами.
— Всем лечь на землю лицом вниз! — скомандовал он.
Патрульные уже успели забраться в машину.
Под дулом автомата пришлось подчиниться. Резун, плотно жмурясь от злости и стыда, лег в лужу. Сволочь, трусы, дерьмо, и это — Советская Армия?
Лейтенант запрыгнул в машину, фольксваген взревел и укатил, обдав их тучей брызг.
— В аэропорт ребята опаздывают. Боятся, самолет без них улетит, — криво улыбнулся патлатый.
— Ну что, комсомолец Биробиджана, дальше пешком идем?
Самаритянин выругался.
— Я могу пойти поискать еще машину, — сказал бритый.
— Не надо, Лева. Мы уже почти на месте.
Он посмотрел на Владимира. Потом на крымца.
— Вот черт! Ну, на хера ж было обкалывать его до бесчувствия! — и патлатый принялся приводить Верещагина в сознание старым, как мир, способом: немилосердно теребя уши. Эффект воспоследовал через две секунды: беляк заметался, пытаясь вывернуться, застонал.
— Вставай! Вставай давай, уходим! — кое-как они поднялись: ни дать ни взять скульптурная группа «Сильнее смерти».
— Туда! — патлатый указал пальцем на подземный переход в конце улицы.
— Ну ладно я, — прохрипел Резун. — Но тебе-то он зачем нужен?
— Не твое собачье дело, — бросил самаритянин.
В конце улицы зашумели моторы.
— В подъезд!
Они свернули в первый попавшийся подъезд, благо двери были выбиты. Всцарапавшись на один пролет вверх, опустились на ступеньки.
Резун встал, осторожно перегнулся через перила, выглянул…
В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.
— Бегство тараканов, — прокомментировал патлатый. — Белые уже в Сарабузе.
Сколько времени они выслеживали «Рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.
— Вертолетики? — спросил Резун. — Пятьдесят «дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?
— Заткнись, — бросил самартиянин.
Бритый спустился со второго этажа.
— Пробились, — сказал он. — Развернули эту дуру. Уходим.
Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, господи, подумал Резун, сколько же можно бегать под дождем, у меня скоро жабры отрастут…
Спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.
— Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь, — патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.
— Я туда не пойду, — простонал Верещагин. — Там темно.
— У меня фонарик есть.
— Нет! — Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить спецназовца три шага и упасть.
— Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!
— Выруби его! — приказал патлатый.
Резун сжал кулак. Один точный тычок — и беляк затих.
— А теперь бери его на загривок — и вниз.
Владимир понял, что лучше не спорить.
Может быть, они и были «совсем рядом» от места — если ехать на фольксвагене. Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить спецназовца и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.
Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль, особняка. Резун понял, что его мучения — физические, по крайней мере, — кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: Embassy of Israel.
— Шма Исраэль, — провозгласил очнувшийся белогвардеец. — Адонай элохейну, адонай эхад…
— Произношение ни к черту, — парировал длинноволосый.
Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала в действительности, то выглядела она именно так.
— Ма, у нас все в порядке, — сказал патлатый.
— Да? Я очень рада. Тебе что, погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!
— Ма, не надо…
— Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?
— Это я тебе халтурку принес, — патлатый нервно хихикнул. — Лева, найди что-нибудь открыть наручники.
— Есть, — сказал бритый Лева.
— Кто вы такой? — спросила женщина у Владимира.
— А что, не видно? — огрызнулся тот, — Капитан Советской Армии.
— Сема!
— ГРУшник он, ма… — Сема снимал с себя мокрые ботинки. — Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.
— Ты с ума сошел?
— Ма, нам нечем было открыть наручники. А так — сто лет он нам нужен.
— Он мне н-нужен, — клацая зубами, пробормотал Верещагин.
— Очень мило. А вы кто такой?
— К… капитан ф-форсиз, — Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.
— У в-вас й-есть душ? — безжизненным голосом спросил капитан. — С-согреться…
— Какой тебе душ? — возмутилась женщина, — Ты хочешь сепсис?
— Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает.
— Ты еще здесь? — прикрикнула женщина на Сему.
— Кто тебя так отделал? — спросила она, расстегивая на Верещагине мокрую спецназовскую куртку. — Этот ублюдок?
— Д-другие ублюд-к-ки.
— Очень плохо?
— Я пьян… — крымец улыбнулся, — Мн-не хорошо…
Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, запястье которого было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов — а там пусть хоть расстреливают.
— Ваша работа? — спросила женщина, глядя спецназовцу в лицо. — Доблестная разведка на боевом посту?
— Это десант! — разозлился Владимир. — И нечего на меня так смотреть! Я посмотрел бы на вас, если бы вы обнаружили среди своих арабского шпиона! Или вы бы его бисквитом угощали?
— Мы бы передали его в руки разведки, — процедила сквозь зубы женщина. — Или в советском десанте теперь другие правила?
— «Теперь», — передразнил ее Резун. — А то вы знаете, как там было раньше!
— А то знаю, — хладнокровно сказала женщина. — Все ж я майор медицинской службы. Пятнадцать лет я Советской Армии отдала. И всегда мы учили солдат, что издеваться над пленным — распоследнее дело. Плохо учили, как видно…
— Ах, как благородно! — Владимир вытер мокрое лицо. — Можно подумать, МОССАД добывает сведения мягким убеждением.
— Сынок, — нежно сказала женщина (и от этой нежности Резуну стало слегка не по себе), — я думаю, что Исааку ты все выложишь, а он к тебе даже пальцем не притронется. Вот есть у меня такая мысль.
Владимир сцепил зубы. Его злость усиливалась тем, что права была старая ведьма, абсолютно права: он всегда знал, что когда нужно будет перекинуться — он это сделает без колебаний. В советской разведке верность не окупалась: тебя могли сдать в любой момент, и в любой момент отказаться от тебя. Сегодня же вечером его, Володю, запишут в предатели, и даже если ему удастся выдраться от моссадовцев, то до конца своих дней он будет в черном списке, и заграницей ему станет Монголия.
Верещагин встал, опираясь на бритого.
— Душ там, в конце коридора, — сказала женщина. — Дойдешь? Хорошо. Сейчас я принесу полотенце. Не запирай двери.

* * *
Артем пренебрег ее советами. Не потому, что стеснялся — голых мужчин госпожа майор наверняка перевидала больше, чем любая севастопольская профессионалка. Просто он чувствовал, что вот-вот пойдет вразнос. Истерика, начавшаяся было в подземном переходе, подступала снова — неумолимо. Наверное, и мужских истерик госпожа майор в силу своей профессии повидала немало, но вот этой она не увидит.
Он не знал, сколько это продолжалось — может, десять минут, может, больше. Майорша окликала его раза три: «Ты там в порядке?», и каждый раз ему удавалось собрать себя в кулак и сравнительно спокойно ответить: «Да!», после чего можно было опять распадаться на молекулы. Когда это закончилось, он какое-то время сидел на полу душевой кабинки под россыпью теплых капель и наслаждался пришедшим покоем и опустошением. На воде не остается следов, она все стерпит.
Согревшись и придя в относительную норму, он избавился от одежды. Попробовал снять и бинты, но не смог развязать мокрые узлы — не слушались руки.
— Ну! — госпожа майор толкнула дверь. — Какого черта! Я же просила не закрываться!
— Подождите… немного…
— Открывай, или я вынесу дверь! Думаешь, у меня не получится?
У нее получилось бы вынести даже дверь в бункер тактического центра. Верещагин набросил на бедра полотенце и отпер замок.
— Ты соображаешь, что делаешь? — напустилась на него майорша. — А если бы ты потерял сознание и захлебнулся? Оно мне надо? Ради этого Сема подставлял свою голову? Согрелся? Вылазь уже из воды.
Она подошла и решительно завернула кран.
— Идем, — сказала она. — Можешь идти?
— Ага.
На всякий случай за ее спиной маячил Сема — уже получивший разнос от таинственного Исаака и переодетый в сухие брюки и ковбойскую рубашку. Втроем они проследовали в тесную каморку посольского врачебного кабинета.
— Пей, — госпожа майор протянула ему пятидесятиграммовый мерный стаканчик.
— Что это?
— Коньяк с опиумом. Обезболивающее.
— Не надо.
— Ты что, из этих? — спросил Сема. — Которым нравится?
— Нет. Я просто и без того здорово пьян.
— Будет больно.
— Преимущество пьянства в том, что не чувствуешь боли. А если и чувствуешь, то тебе плевать.
— Не волнуйся, плевать не будет, — успокоила его майорша. — Работы здесь часа на два, за это время спирт из тебя выветрится. Так что давай, пей.
Он глотнул, ощутил странный привкус.
— Не общий наркоз. Зачем-то вам нужно, чтобы я был в сознании. Не нравится мне это.
Сема подал матери ножницы, она разрезала бинты.
— Сынок, мне тоже много чего не нравится. Например, не нравится, что мой сын мог и тебя не выручить, и сам пропасть. Не нравится, что у тебя шкура и мясо кое-где рассечены до ребер… Не нравится, что тебе могли черт знает какую заразу занести… Как твое имя?
— Арт… Артем. А ваше?
— Фаина Абрамовна. Ты еще не допил?
— Лэхаим!
— Ду бист аид?
— Нихт ферштейн. Еще хуже — цыган. На одну четверть.
— Очень интересно. — Фаина Абрамовна надела медицинский халат, распечатала перчатки, зарядила медицинский степлер. — Ложись на спину, руки за голову, пальцы в «замок». Начнешь хватать меня за руки — скажу Семену, чтоб тебя держал.
Артем решил не хватать ее за руки. Очень не хотелось ему, чтоб его держали.
Все было намного лучше, чем он думал. Как ни странно, труднее всего было не дергаться от щекотки, когда по коже пробегала ледяная струйка этилгидрохлорида. Процесс накладывания шва после нее ощущался как процесс проклепывания прямо на теле кожаной куртки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104