Он первый закончит».
Но эту мысль он вслух не высказал.
— Дайте им еще немного времени, капитан Берлиани, — миролюбиво сказал он вместо этого. — Это ведь только по нашим расчетам они должны быть здесь. А кто знает, сколько времени уйдет на самом деле…
Берлиани снял с пояса «уоки-токи».
— Базовый лагерь вызывает вершину, — сказал он.
— Вершина слушает, — откликнулась машинка голосом Шамиля.
— Шэм, дай Артема.
— Да, Гия…
— Арт, пошли кого-нибудь на вышку осмотреться. У тебя могут появиться гости.
Карташов поморщился. Ох, уж эти аристократы-врэвакуанты… Гонору — выше потолка, а доходит до дела — паника…
— Хорошо, Гия. У тебя все?
— Все. Конец связи.
Князь повесил рацию на пояс. Вооружился биноклем ночного видения и в сто двадцать пятый раз осмотрел дорогу.
— Пошлите туда взвод, капитан, — сказал он. — Хотя бы еще один взвод…
— Не паникуйте, капитан, — поморщился Карташов. — Вот прямо сейчас я должен перекраивать засаду и посылать взвод на помощь вашему другу? Помощь ему совершенно не нужна. Нам бы кто помог.
Берлиани символически сплюнул и больше не приставал. И слава Богу, подумал Карташов.
Через семь минут один из дозорных вышел на связь.
— Едут, сэр!
Карташов покосился на Берлиани. Грузин слегка опустил голову, как бы признавая свою неправоту.
— Все по местам!
Все и так по местам, чего там. Врагов пока не слышно и не видно — небо сереет, но в горах еще все черно, и даже в приборе ночного видения дорога пуста. Но уже отзывается глухим тяжелым гулом земля, и сердце дрожит не от страха и не от хорошей боевой злости — но от предощущения будущего страха и злости. Войны могут быть более или менее грязными, более или менее кровавыми, более или менее безобразными, и много здесь накручено — политика, экономика, национальные амбиции и личные качества полководцев, техника и организация, пропаганда и агитация, но в конечном счете все сводится к первобытному: вот ты, и вот я, и попробуй ты взять мою жизнь, а я попробую ее не отдать, и взять твою, и здесь, где мы сцепимся, воя от ярости и страха, уже не важно, кто из нас прав, а кто — еще правее, мы выясняем вечный мужской вопрос: кого и почему жизнь любит больше…
Через десять минут склон взорвется атакой, и рухнет в пыль, корчась, первый смертельно раненый, и покатится вниз по склону горящая БМД, и люди оглохнут от выстрелов, сливающихся в сплошной рев. Через семнадцать минут сражение закончится, и все вместе начнут вытаскивать раненых из горящих машин, и младший унтер Сидорук вместе с последним раненым погибнут от взрыва сдетонировавшей в огне гранаты.
Через полчаса станет ясно, что эти восемь машин — не авангард бегущего из Ялты батальона, а остатки комендантской роты генерала Грачева, который оставил своих солдат и офицеров, положившись на скорость «мерседеса» и прочность подвесного мостика…
Через сорок минут крымцев, организовавших новую засаду, одолеет беспокойство: что-то десантников долго нет, не случилось ли чего…
Через пятьдесят восемь минут Верещагин выйдет на связь и запросит помощи…
* * *
Глеб отобрал три десятка ребят, которые не спекутся — да нет, никто из десантников бы не спекся, преодолев бегом почти километр по сорокаградусному склону — но Глебу нужны были такие, у которых даже дыхание не собьется, чтобы после этого броска вступить в драку.
И когда беляки ответят на огонь АГС, когда лобовая атака свяжет их боем, Глебовы тридцать человек скажут свое слово. Они траверсируют крутой склон над дорогой, выберутся на площадку, в тыл к белякам, и вступят в рукопашную. Пусть их благородия сами понюхают, каково оно — драться с невидимым, вездесущим, неизвестно откуда взявшимся противником. Пусть нажрутся грязи. Пусть посмотрят, мать их, что такое десант…
Глебу остогадело быть отступающим и обороняющимся. К черту. Теперь он будет нападать сам. Теперь он посчитается с крымцами за все. И ответит, наконец, на свой проклятый вопрос. Потому что если ответ «Нет», то он найдет тело спецназовского старлея где-то на этих камнях. А если «Да»…
Капитан Асмоловский не знал, какой ответ ему понравится меньше.
Добежав до края обрыва, рядом с которым стремилась в небо ажурная стальная башня, Асмоловский подал знак: ложись! Ближе, не выдав себя шумом, подойти было невозможно. А когда внизу начнется стрельба, белякам будет некогда прислушиваться.
…Так, пулеметное гнездо на вышке они сохранили. Правильно, позиция хорошая, простреливается почти весь склон… Подвижная тень на площадке великовата для одного человека. Двое.
Бинокль в утренней мгле — как мертвому припарка. Это туман или облака? Если вы не знаете, чай это или кофе, то какая вам разница? Большая, господа офицеры. Если эта хрень — туман, то с первыми лучами солнца она рассеется. А если облака — то нет.
Что это за темные пятна? Машины… Сколько? Три… Три машины — это, считай, взвод. Три машины — три пулемета. Еще один — на вышке. А минометы, гиены войны, кошмар этой ночи? Нет, вроде не видно их задранных к небу рыл. Или он ошибается? Нельзя ему ошибаться…
Казалось, что никогда не кончатся минуты между исчезновением в дымке посланного к комбату с результатами разведки рядового и началом далекой, хорошо слышной в тумане стрельбы.
О! Пошла писать губерния: оживилась вышка, затарахтели пулеметы на машинах… Фонтанчики взметенной земли вырастают рядочками, словно кто морковку сажает: АГСы пошли в ход. А, заткнулся один из пулеметов… Получи, фашист, гранату!
— Пошли, ребята! — сказал он.
Страшновато, когда под ногами обрыв и камешки, стронутые твом ботинком, растворяются во мгле раньше, чем ты слышишь далекий стук… Да ладно, ребята, ничего страшного, какие-то там шестьдесят градусов, всего двадцать метров влево, пройти — что помочиться… Вот она, сваренная из труб оградка, вмурованная в гранит скалы, вот я перебрасываю через нее ногу, и чувствую всем своим бренным телом несуразную свою огромность и беззащитность перед лицом пулемета, который, по счастью, нацелен не в меня, и исправно молотит в сторону, прямо противоположную той, откуда пришли мы…
Пробежка… Здание передающего центра… Уф, есть, «мертвая зона» достигнута! Следующий! Пошел, пошел, пошел!
Тра-та-та! Очухались ребята на вышке, пулеметчик головы не может поднять от своей машинки — зато подключился заряжающий, и… твою мать!
Наблюдатель, оставленный ими наверху, дал ответную очередь, но — гадство! — одного из наших, Баева, успели срезать, едва он ногу перенес через забор. Глеб высунулся из-за угла, поднял автомат, нажал на спуск: жрите, сволочи! Грызите пули, если вам так нравится!
Перебежка, угол гаража, барабанная дробь пуль, попадающих в стальную площадку… Не пробиваются толстые железные листы, но плотность огня хорошая, и хрен вы развернете пулемет, гаврики! Хрен вы поднимете башку, хрен вы вообще что сделаете, потому что Степцов и Зурабов уже бегут, тарахтя ботинками, вверх по железным ступеням, и падает убитым парень-заряжающий, а пулеметчик, видя, что дело кисло, бросает пулемет и начинает отстреливаться, тоже наматывая пролет за пролетом, затрудняя стрельбу что Прохорову, сажающему с вершины горы, что преследователям, а потом и вовсе швыряет свой автоматик вниз — патроны кончились у нас, жалость-то какая! — и продолжает лезть наверх, словно это ему поможет… Уж больно быстро он лезет, что твой орангутан, и не по лестнице, а по наружным фермам, «волчьим ходом», красивым и техничным… Еще один скалолаз… Но что там с ним будет — уже плевать, главное — пулемет заткнулся, и беляки со своих оборонительных позиций ужже бегут сюда — пока что просто узнать, что случилось, а вот трах-тах-тах! — и нет друга ситного, и нет у вас здесь тыла, братцы, один сплошной фронт! Будете на том свете — спросите у Гитлера, как оно воюется, на два фронта-то…
Бежите? Бегите, ребятишки!
Глеб подал знак — все назад! По укрытиям!
Все попрятались.
…И тогда под ноги первому из бегущих он швырнул гранату…
«Ба-бах!» оказался значительно громче, чем Глеб ожидал…
* * *
Старший унтер Сандыбеков сам не знал, зачем, собираясь, ха-ха, на дело, он взял да и сунул в карман карабин.
Он не знал, зачем вообще взял на Роман-Кош свое скалолазное снаряжение. Конечно, не исключено было, что придется, может быть, чуток проявить мастерство… например, организовать отступление, спускаясь со скалы дюльфером… Но вот зачем он таскал в кармане карабин?
Бросив свой пулемет, отстреливаясь от наступающих, он бежал вверх по решетчатым ступенькам телевышки. У него остался один путь к отступлению: вверх. Он задержался лишь на секунду: «закрыл за собой дверь».
Теперь у него осталось ровно тридцать секунд. Тридцать секунд с того момента, когда он утопил стерженек детонатора в массе пластиковой взрывчатки и сорвал предохранитель.
Выпустив последние патроны, он швырнул автомат вниз, перепрыгнул с лестницы на железные фермы и полез по ним вверх — правильнее будет сказать «пошел», ибо Шэм передвигался по вертикальным конструкциям быстрее, чем иной человек — по ровной земле.
Если бы не пули, попадание которых в металл рождает в нем протяжный звук, и слегка нервирует, если бы не реальная опасность взрыва, это лазание вообще было бы детской забавой.
Сегодня днем, распределяя взрывчатку по крепежным болтам, они с Хиксом проявили скорее скупость, чем щедрость. Им совершенно не нужно было своротить вышку — достаточно как следует пугнуть тех, кто попытается влезть на нее — на тот случай, если дела пойдут совсем плохо…
Если они переборщили со взрывчаткой…
Если он не успеет добраться до верха и защелкнуть карабин на тросе…
Если… Ой, мама! Пятьдесят метров вниз — падать будет больно…
Хитрожопые краснопузые… Обошли, ф-факимада… Ничего, на хитрую жопу есть хер с резьбой.
Растяжка…
Парень на вершине горы едва не задел очередью по ногам… Одиночными стреляй, кретин! Нет, учиться тебе уже поздно…
Брезентовая тесьма плотно обхватывает руку… Страшно! А вдруг он все-таки разобьется?
Лязг карабина о сталь, щелчок…
И взрыв!
Молния блеснула внизу, звуки перестали существовать, вышка содрогнулась, Шэм сорвался и полетел вниз, заскользил по тросу на петле карабина, отчаянно пытаясь развернуться лицом к стене, в которую вмурована была растяжка: на такой скорости приложись спиной, не сумей самортизировать ногами — швах!
Сейчас пригодился бы опыт прыжков с парашютом… жаль, взять его негде…
Развернулся он в последнюю секунду перед столкновением, принял удар на ноги… Бисмалла!
Так, если этот парень наверху не отвлекся на взрыв и не принял это скольжение за падение, то он просто перегнется через край и снимет неудачливого Тарзана пулей… В сторону! Траверс! Ноги болят, ш-шайт, как болят ударенные ноги! Траверс!
А теперь — вверх, почти по отвесной скале, три метра — ерунда, он профессионал!
Так, мальчик действительно решил, что он просто свалился. Мальчик занят, он расстреливает наших ребят, которые пытаются отступсить под прикрытие каменных построек. Старший унтер Сандыбеков зол, как сам Иблис. Он с удовольствием спустил бы мальчика с горы без карабина и петли, но ему нужен еще автомат и патроны. Так что Шэм в три хороших прыжка оказывается рядом с парнем в десантной форме, и очень аккуратно вгоняет нож ему в затылок, под край шлема…
Автомат Калашникова-74. Как выразился господин Томилин — классическая модель. И в самом деле, лучше, чем АК-74У. И еще четыре рожка с патронами.
Будем жить…
Он нашел подходящий камень, принял упор, перевел автомат в режим «стрельба одиночными» и начал…
* * *
Не сразу Глеб понял, что там так взорвалось. Глянул наверх и ужаснулся…
Беляки заминировали вышку. Заряд рассчитали точно: самой вышке ни чича не сделалось, но площадку, где был пулемет, и куда — Господи Христе! — поднимались Зурабов и Степцов, ее сорвало с крепежных болтов напрочь. Теперь она валялась внизу, согнутая, как засохший лист, словно листы железа имеют свойство засыхать… А лестница, крепившаяся к ней одним краем, ходила вверх-вниз, как нелепые гигантские качели, и было что-то жуткое в ее движениях…
Обоих рядовых разбросало кусочками в радиусе сорока метров от вышки. Пулемет зашвырнуло почти ло линии вражеских сочлененных транспортеров.
Вторым ударом стала смерть Прохорова. Или не смерть… По-любому, автомат на вершине горы поменял хозяина, и это было им уже совсем ни к чему — они ведь должны были не дать белым зацепиться за эту площадку, отступить сюда… Вот зараза, уже двое тратят патроны лишь на то, чтоб заткнуть этого стрелка с вершины горы…
А все три белогвардейские машины уже горят, и белогвардейцы бегут сюда, и будет у нас тут сейчас не легкий бой, а тяжелая битва…
Глеб Асмоловский не знал, один он остался в живых или есть еще кто-то. Кто-то стреляет — значит, кто-то есть, никого не видно, значит, все в укрытии, стало быть, набегающих беляков можно угостить еще одной гранатой, а чем их угощать дальше — неясно, патроны в АК закончились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Но эту мысль он вслух не высказал.
— Дайте им еще немного времени, капитан Берлиани, — миролюбиво сказал он вместо этого. — Это ведь только по нашим расчетам они должны быть здесь. А кто знает, сколько времени уйдет на самом деле…
Берлиани снял с пояса «уоки-токи».
— Базовый лагерь вызывает вершину, — сказал он.
— Вершина слушает, — откликнулась машинка голосом Шамиля.
— Шэм, дай Артема.
— Да, Гия…
— Арт, пошли кого-нибудь на вышку осмотреться. У тебя могут появиться гости.
Карташов поморщился. Ох, уж эти аристократы-врэвакуанты… Гонору — выше потолка, а доходит до дела — паника…
— Хорошо, Гия. У тебя все?
— Все. Конец связи.
Князь повесил рацию на пояс. Вооружился биноклем ночного видения и в сто двадцать пятый раз осмотрел дорогу.
— Пошлите туда взвод, капитан, — сказал он. — Хотя бы еще один взвод…
— Не паникуйте, капитан, — поморщился Карташов. — Вот прямо сейчас я должен перекраивать засаду и посылать взвод на помощь вашему другу? Помощь ему совершенно не нужна. Нам бы кто помог.
Берлиани символически сплюнул и больше не приставал. И слава Богу, подумал Карташов.
Через семь минут один из дозорных вышел на связь.
— Едут, сэр!
Карташов покосился на Берлиани. Грузин слегка опустил голову, как бы признавая свою неправоту.
— Все по местам!
Все и так по местам, чего там. Врагов пока не слышно и не видно — небо сереет, но в горах еще все черно, и даже в приборе ночного видения дорога пуста. Но уже отзывается глухим тяжелым гулом земля, и сердце дрожит не от страха и не от хорошей боевой злости — но от предощущения будущего страха и злости. Войны могут быть более или менее грязными, более или менее кровавыми, более или менее безобразными, и много здесь накручено — политика, экономика, национальные амбиции и личные качества полководцев, техника и организация, пропаганда и агитация, но в конечном счете все сводится к первобытному: вот ты, и вот я, и попробуй ты взять мою жизнь, а я попробую ее не отдать, и взять твою, и здесь, где мы сцепимся, воя от ярости и страха, уже не важно, кто из нас прав, а кто — еще правее, мы выясняем вечный мужской вопрос: кого и почему жизнь любит больше…
Через десять минут склон взорвется атакой, и рухнет в пыль, корчась, первый смертельно раненый, и покатится вниз по склону горящая БМД, и люди оглохнут от выстрелов, сливающихся в сплошной рев. Через семнадцать минут сражение закончится, и все вместе начнут вытаскивать раненых из горящих машин, и младший унтер Сидорук вместе с последним раненым погибнут от взрыва сдетонировавшей в огне гранаты.
Через полчаса станет ясно, что эти восемь машин — не авангард бегущего из Ялты батальона, а остатки комендантской роты генерала Грачева, который оставил своих солдат и офицеров, положившись на скорость «мерседеса» и прочность подвесного мостика…
Через сорок минут крымцев, организовавших новую засаду, одолеет беспокойство: что-то десантников долго нет, не случилось ли чего…
Через пятьдесят восемь минут Верещагин выйдет на связь и запросит помощи…
* * *
Глеб отобрал три десятка ребят, которые не спекутся — да нет, никто из десантников бы не спекся, преодолев бегом почти километр по сорокаградусному склону — но Глебу нужны были такие, у которых даже дыхание не собьется, чтобы после этого броска вступить в драку.
И когда беляки ответят на огонь АГС, когда лобовая атака свяжет их боем, Глебовы тридцать человек скажут свое слово. Они траверсируют крутой склон над дорогой, выберутся на площадку, в тыл к белякам, и вступят в рукопашную. Пусть их благородия сами понюхают, каково оно — драться с невидимым, вездесущим, неизвестно откуда взявшимся противником. Пусть нажрутся грязи. Пусть посмотрят, мать их, что такое десант…
Глебу остогадело быть отступающим и обороняющимся. К черту. Теперь он будет нападать сам. Теперь он посчитается с крымцами за все. И ответит, наконец, на свой проклятый вопрос. Потому что если ответ «Нет», то он найдет тело спецназовского старлея где-то на этих камнях. А если «Да»…
Капитан Асмоловский не знал, какой ответ ему понравится меньше.
Добежав до края обрыва, рядом с которым стремилась в небо ажурная стальная башня, Асмоловский подал знак: ложись! Ближе, не выдав себя шумом, подойти было невозможно. А когда внизу начнется стрельба, белякам будет некогда прислушиваться.
…Так, пулеметное гнездо на вышке они сохранили. Правильно, позиция хорошая, простреливается почти весь склон… Подвижная тень на площадке великовата для одного человека. Двое.
Бинокль в утренней мгле — как мертвому припарка. Это туман или облака? Если вы не знаете, чай это или кофе, то какая вам разница? Большая, господа офицеры. Если эта хрень — туман, то с первыми лучами солнца она рассеется. А если облака — то нет.
Что это за темные пятна? Машины… Сколько? Три… Три машины — это, считай, взвод. Три машины — три пулемета. Еще один — на вышке. А минометы, гиены войны, кошмар этой ночи? Нет, вроде не видно их задранных к небу рыл. Или он ошибается? Нельзя ему ошибаться…
Казалось, что никогда не кончатся минуты между исчезновением в дымке посланного к комбату с результатами разведки рядового и началом далекой, хорошо слышной в тумане стрельбы.
О! Пошла писать губерния: оживилась вышка, затарахтели пулеметы на машинах… Фонтанчики взметенной земли вырастают рядочками, словно кто морковку сажает: АГСы пошли в ход. А, заткнулся один из пулеметов… Получи, фашист, гранату!
— Пошли, ребята! — сказал он.
Страшновато, когда под ногами обрыв и камешки, стронутые твом ботинком, растворяются во мгле раньше, чем ты слышишь далекий стук… Да ладно, ребята, ничего страшного, какие-то там шестьдесят градусов, всего двадцать метров влево, пройти — что помочиться… Вот она, сваренная из труб оградка, вмурованная в гранит скалы, вот я перебрасываю через нее ногу, и чувствую всем своим бренным телом несуразную свою огромность и беззащитность перед лицом пулемета, который, по счастью, нацелен не в меня, и исправно молотит в сторону, прямо противоположную той, откуда пришли мы…
Пробежка… Здание передающего центра… Уф, есть, «мертвая зона» достигнута! Следующий! Пошел, пошел, пошел!
Тра-та-та! Очухались ребята на вышке, пулеметчик головы не может поднять от своей машинки — зато подключился заряжающий, и… твою мать!
Наблюдатель, оставленный ими наверху, дал ответную очередь, но — гадство! — одного из наших, Баева, успели срезать, едва он ногу перенес через забор. Глеб высунулся из-за угла, поднял автомат, нажал на спуск: жрите, сволочи! Грызите пули, если вам так нравится!
Перебежка, угол гаража, барабанная дробь пуль, попадающих в стальную площадку… Не пробиваются толстые железные листы, но плотность огня хорошая, и хрен вы развернете пулемет, гаврики! Хрен вы поднимете башку, хрен вы вообще что сделаете, потому что Степцов и Зурабов уже бегут, тарахтя ботинками, вверх по железным ступеням, и падает убитым парень-заряжающий, а пулеметчик, видя, что дело кисло, бросает пулемет и начинает отстреливаться, тоже наматывая пролет за пролетом, затрудняя стрельбу что Прохорову, сажающему с вершины горы, что преследователям, а потом и вовсе швыряет свой автоматик вниз — патроны кончились у нас, жалость-то какая! — и продолжает лезть наверх, словно это ему поможет… Уж больно быстро он лезет, что твой орангутан, и не по лестнице, а по наружным фермам, «волчьим ходом», красивым и техничным… Еще один скалолаз… Но что там с ним будет — уже плевать, главное — пулемет заткнулся, и беляки со своих оборонительных позиций ужже бегут сюда — пока что просто узнать, что случилось, а вот трах-тах-тах! — и нет друга ситного, и нет у вас здесь тыла, братцы, один сплошной фронт! Будете на том свете — спросите у Гитлера, как оно воюется, на два фронта-то…
Бежите? Бегите, ребятишки!
Глеб подал знак — все назад! По укрытиям!
Все попрятались.
…И тогда под ноги первому из бегущих он швырнул гранату…
«Ба-бах!» оказался значительно громче, чем Глеб ожидал…
* * *
Старший унтер Сандыбеков сам не знал, зачем, собираясь, ха-ха, на дело, он взял да и сунул в карман карабин.
Он не знал, зачем вообще взял на Роман-Кош свое скалолазное снаряжение. Конечно, не исключено было, что придется, может быть, чуток проявить мастерство… например, организовать отступление, спускаясь со скалы дюльфером… Но вот зачем он таскал в кармане карабин?
Бросив свой пулемет, отстреливаясь от наступающих, он бежал вверх по решетчатым ступенькам телевышки. У него остался один путь к отступлению: вверх. Он задержался лишь на секунду: «закрыл за собой дверь».
Теперь у него осталось ровно тридцать секунд. Тридцать секунд с того момента, когда он утопил стерженек детонатора в массе пластиковой взрывчатки и сорвал предохранитель.
Выпустив последние патроны, он швырнул автомат вниз, перепрыгнул с лестницы на железные фермы и полез по ним вверх — правильнее будет сказать «пошел», ибо Шэм передвигался по вертикальным конструкциям быстрее, чем иной человек — по ровной земле.
Если бы не пули, попадание которых в металл рождает в нем протяжный звук, и слегка нервирует, если бы не реальная опасность взрыва, это лазание вообще было бы детской забавой.
Сегодня днем, распределяя взрывчатку по крепежным болтам, они с Хиксом проявили скорее скупость, чем щедрость. Им совершенно не нужно было своротить вышку — достаточно как следует пугнуть тех, кто попытается влезть на нее — на тот случай, если дела пойдут совсем плохо…
Если они переборщили со взрывчаткой…
Если он не успеет добраться до верха и защелкнуть карабин на тросе…
Если… Ой, мама! Пятьдесят метров вниз — падать будет больно…
Хитрожопые краснопузые… Обошли, ф-факимада… Ничего, на хитрую жопу есть хер с резьбой.
Растяжка…
Парень на вершине горы едва не задел очередью по ногам… Одиночными стреляй, кретин! Нет, учиться тебе уже поздно…
Брезентовая тесьма плотно обхватывает руку… Страшно! А вдруг он все-таки разобьется?
Лязг карабина о сталь, щелчок…
И взрыв!
Молния блеснула внизу, звуки перестали существовать, вышка содрогнулась, Шэм сорвался и полетел вниз, заскользил по тросу на петле карабина, отчаянно пытаясь развернуться лицом к стене, в которую вмурована была растяжка: на такой скорости приложись спиной, не сумей самортизировать ногами — швах!
Сейчас пригодился бы опыт прыжков с парашютом… жаль, взять его негде…
Развернулся он в последнюю секунду перед столкновением, принял удар на ноги… Бисмалла!
Так, если этот парень наверху не отвлекся на взрыв и не принял это скольжение за падение, то он просто перегнется через край и снимет неудачливого Тарзана пулей… В сторону! Траверс! Ноги болят, ш-шайт, как болят ударенные ноги! Траверс!
А теперь — вверх, почти по отвесной скале, три метра — ерунда, он профессионал!
Так, мальчик действительно решил, что он просто свалился. Мальчик занят, он расстреливает наших ребят, которые пытаются отступсить под прикрытие каменных построек. Старший унтер Сандыбеков зол, как сам Иблис. Он с удовольствием спустил бы мальчика с горы без карабина и петли, но ему нужен еще автомат и патроны. Так что Шэм в три хороших прыжка оказывается рядом с парнем в десантной форме, и очень аккуратно вгоняет нож ему в затылок, под край шлема…
Автомат Калашникова-74. Как выразился господин Томилин — классическая модель. И в самом деле, лучше, чем АК-74У. И еще четыре рожка с патронами.
Будем жить…
Он нашел подходящий камень, принял упор, перевел автомат в режим «стрельба одиночными» и начал…
* * *
Не сразу Глеб понял, что там так взорвалось. Глянул наверх и ужаснулся…
Беляки заминировали вышку. Заряд рассчитали точно: самой вышке ни чича не сделалось, но площадку, где был пулемет, и куда — Господи Христе! — поднимались Зурабов и Степцов, ее сорвало с крепежных болтов напрочь. Теперь она валялась внизу, согнутая, как засохший лист, словно листы железа имеют свойство засыхать… А лестница, крепившаяся к ней одним краем, ходила вверх-вниз, как нелепые гигантские качели, и было что-то жуткое в ее движениях…
Обоих рядовых разбросало кусочками в радиусе сорока метров от вышки. Пулемет зашвырнуло почти ло линии вражеских сочлененных транспортеров.
Вторым ударом стала смерть Прохорова. Или не смерть… По-любому, автомат на вершине горы поменял хозяина, и это было им уже совсем ни к чему — они ведь должны были не дать белым зацепиться за эту площадку, отступить сюда… Вот зараза, уже двое тратят патроны лишь на то, чтоб заткнуть этого стрелка с вершины горы…
А все три белогвардейские машины уже горят, и белогвардейцы бегут сюда, и будет у нас тут сейчас не легкий бой, а тяжелая битва…
Глеб Асмоловский не знал, один он остался в живых или есть еще кто-то. Кто-то стреляет — значит, кто-то есть, никого не видно, значит, все в укрытии, стало быть, набегающих беляков можно угостить еще одной гранатой, а чем их угощать дальше — неясно, патроны в АК закончились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104