Капитан был почти уверен, что ему не придется пускать нож в ход.
— Раздевайся, — сказал он.
Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком.
Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.
— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или голубой? — спросил он.
Суровцев завелся с пол-оборота.
Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это серьезным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более сильные повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом «калаша» по затылку.
Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:
— Снять с него одежу и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…
* * *
Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось четырнадцать минут…
К трем часам ночи в Белогвардейск прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.
Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Белогвардейске, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм.
Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины. Но для этого нужно, чтобы Белогвардейск, hell damn it, был свободен!
— Проломите танками ограду! — настаивал он, — И ни черта они не успеют!
— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!
— Да не с ума же они сошли!
— А я говорю, что там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!
— Сэр, — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.
Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.
Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.
В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.
Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…
Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.
Они переглянулись.
— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…
* * *
Тот же день, то же время, Керчь
Всякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.
Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины.
Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».
— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне — «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!
— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта голым? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.
— Хотела бы — уже увидела.
Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты донага и заперты в бойлерной. Раздеты — потому что крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал. Донага — потому что на охрану он мог отвести не больше двух человек, а у голого, как правило, особенно резко пропадает желание нападать на охрану и бежать. Психология, мать ее так. Война-разбой, пардон за прямоту…
Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала расматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.
Батальон капитана Фельдмана был первым добровольческим батальоном, где наравне с мужчинами служили женщины.
Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень огрениченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался. Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в ОДНОЙ дивизии ОДИН добровольческий батальон с участием женщин.
Это и был батальон капитана Фельдмана. Что называется, еврейское счастье.
Узнав, какой сюрприз преподнесло ему командование, Фельдман пережил сложную гамму эмоций. Но выбора у него не было.
Три месяца он выслушивал от товарищей-офицеров шуточки на тему гаремов. По окончании периода тренировок шуточки прекратились. Батальон с участием женщин наголову разбил в тактической игре чисто мужской батальон. Свою роль сыграл эффект недооценки противника, чем и пытались оправдываться коллеги. Полковник Ордынцев дал довольно жесткую отповедь: плохому танцору кое-что мешает. Фельдман пожимал плечами: а чего они ждали? Три месяца девочки (он их теперь называл с теплом — девочки) рвали жилы в тренировочном лагере, бегали с полной выкладкой, ползали на пузе, стреляли из всего, из чего пехотинцу положено стрелять, водили машины, рыли окопы и учились рукопашному бою. Если противники ждали, что они двумя руками свою задницу найти не смогут — значит, сами дураки.
Но у «солдата в юбке» есть еще одно неоспоримое преимущество, которое Фельдман только что оценил в полной мере. Такого солдата действительно можно одеть в юбку (покороче) и блузку с вырезом (поглубже) и отправить на улицу — приманивать патрули. Этот ход подсказала прапорщик Андреева, вне службы — офицер полиции. Сама она неоднократно работала «подставой» — и встреча с Андреевой кончилась для трех серийных насильников и двух грабителей в Арабатской каторжной тюрьме.
В отличие от болтливой Кошкиной, Андреева переодевалась молча. Фельдман, не вовремя вторгшийся на склад бара, деликатно отвернулся. Но успел разглядеть достаточно. Под своей военной формой Андреева, наследница амазонок, носила кружевное белье…
Капитан Фельдман вспомнил Фариду…
Потом вспомнил инструкцию, строго-настрого запрещавшую сексуальные отношения между военнослужащими, один из которых находится в непосредственном подчинении у другого…
Потом он вспомнил о неминуемом смертельном риске и плюнул на Фариду и на инструкцию.
— Мэм, — спросил он, повернувшись, (Андреева была уже в футболке, на складе остались они одни) — А-а… э-э… Что это там у вас?
— Где, сэр? — приподняла бровь Валя Андреева.
— Здесь, — Фельдман слегка оттянул ворот своей тишэтки и показал на левое плечо. Андреева повторила его жест и как бы с удивлением глянула на кружевную лямку своего бра.
— Это такая портупея, сэр…— игриво ответила Андреева. — Я пользуюсь дополнительным вооружением.
— Э-э… довольно крупного калибра, — польстил Фельдман. — И бьете из него наповал.
— Ну, вы ведь тоже вооружены. Хотела бы я знать, чем…
— Обрезом, — быстро сказал Фельдман.
Прапорщик Андреева покраснела и рассмеялась. Капитан тоже перестал закусывать губы, удерживая улыбку.
— Что, если мы… когда все закончится… поужинаем вместе? — спросил Борис.
— С одним условием…
— ?
— Потом вместе позавтракать.
Она застегнула пояс с кобурой, заправила волосы под шлем и вышла вслед за командиром.
— Может, дадите мне разведчиц? — спросил подпоручик Батищев. — Очень эффективно работают.
— Потому и не отдам, — усмехнулся Фельдман. — А впрочем… забирайте Кошкину и Андрощука. Он уже вполне созрел и готов сотрудничать.
Прапорщик действительно созрел. У него был выбор: поехать с Батищевым в Синягино или быть запертым без одежды в холодной бойлерной. Он выбрал поездку в Синягино.
* * *
То же время, батарея береговой обороны на мысу Фонарь
Лейтенант Агеев очень быстро научился использовать минуты затишья для дела. У него осталось двадцать два человека, трое из них были ранены. У него была превосходная позиция — настоящая крепость. Наконец, у него здесь были пушки. А почему не использовать их — использовал же он вражеские пулеметные точки! Интуиция подсказывала быстрее что-то придумать — иначе белые придумают раньше…
Белые придумали раньше. Они начали палить по бронеколпакам ПТУРами. Пулеметы замолчали один за другим, один из пулеметчиков погиб на месте, другой был серьезно обожжен и кричал, пока не потерял сознание. Не дай Бог такую смерть, подумал Агеев, бросая орудия и спеша вниз, туда, где беляки прожигали теми же ПТУРами дверь в каземат.
За дверью открывался короткий коридор, который поворачивал на 90 градусов влево, а потом — на те же 90 градусов вправо, наподобие знака интеграла, но с прямыми углами. Преимущества такой планировки беляки смогли оценить в полной мере, когда первого, кто сунулся, просто вышвырнуло свинцом из коридора. Стрелять из двух амбразур можно было не глядя, наугад — узкий коридор простреливался только так, а если бы белые все же вышибли их оттуда, им пришлось бы атаковать еще один такой же поворот с такой же амбразурой.
Беляки, сунувшись раз и ошпарившись, отступили и дали Агееву передышку. Что дальше? — подумал он. Думай, Димоха, думай, тут уже не семейное счастье — жизнь на волоске!
Он точно знал, что разбил их ПТУР из КПВ. Другого у них не было — какое-то время они пробовали забросать казематы гранатами. Теперь ПТУР откуда-то появился — значит, к ним пришло подкрепление. Логично? Логично. Откуда? Что за подкрепление? Явно не большая группа — иначе был бы еще один ПТУР и кое-что посерьезнее гранатометов. Логично? Логично. Значит, самое вероятное — эта группа из Синягино или с другой батареи, на мысе Ак-Бурун. Ту батарею они уже взяли и теперь притащились сюда. Логично? Логично, мать ее так, эту логику. Значит, в лучшем случае их там рота. Против роты он какое-то время продержится, особенно если установит здесь, у амбразуры, крымский ручной пулемет — здесь как раз есть такой и немерено к нему патронов, настоящий арсенал.
Продержаться до утра, а там обязательно прибудет помощь. Не может быть, чтобы ее не было!
И лишь одно беспокоило лейтенанта. Такие укрепления — вроде барсучьей норы…
— Здесь должен быть подземный ход, — он невольно процитировал любимый фильм. — Соломатин, Корбан, бросьте все — ищите его!
* * *
— Я знаю тип этих укреплений. Сам строил на Ак-Бурун, — объяснял Григорьеву и прибывшему из Синягино Батищеву один из рядовых. — Там как пить дать есть подземный ход на случай если главный вход завалит или что-то еще…
…Раз на раз не приходится, подумал Батищев. В Синягино взяли батарею без боя — охрана спала, единственный трезвый — рядовой Баранаускас — отвлекся на разведчицу, командир был пьян. Зато здесь потеряли уже тринадцать человек и ПТУР. Хорошо мы батареи береговой обороны строим, на совесть. Сами потом взять не можем.
— И куда ведет этот ход? — спросил он.
— А шайт его знает! Каждый раз в другом месте. Это же от местности зависит, не везде одинаково строят. Я просто говорю, что он есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Раздевайся, — сказал он.
Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком.
Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.
— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или голубой? — спросил он.
Суровцев завелся с пол-оборота.
Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это серьезным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более сильные повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом «калаша» по затылку.
Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:
— Снять с него одежу и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…
* * *
Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось четырнадцать минут…
К трем часам ночи в Белогвардейск прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.
Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Белогвардейске, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм.
Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины. Но для этого нужно, чтобы Белогвардейск, hell damn it, был свободен!
— Проломите танками ограду! — настаивал он, — И ни черта они не успеют!
— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!
— Да не с ума же они сошли!
— А я говорю, что там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!
— Сэр, — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.
Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.
Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.
В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.
Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…
Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.
Они переглянулись.
— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…
* * *
Тот же день, то же время, Керчь
Всякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.
Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины.
Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».
— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне — «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!
— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта голым? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.
— Хотела бы — уже увидела.
Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты донага и заперты в бойлерной. Раздеты — потому что крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал. Донага — потому что на охрану он мог отвести не больше двух человек, а у голого, как правило, особенно резко пропадает желание нападать на охрану и бежать. Психология, мать ее так. Война-разбой, пардон за прямоту…
Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала расматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.
Батальон капитана Фельдмана был первым добровольческим батальоном, где наравне с мужчинами служили женщины.
Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень огрениченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался. Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в ОДНОЙ дивизии ОДИН добровольческий батальон с участием женщин.
Это и был батальон капитана Фельдмана. Что называется, еврейское счастье.
Узнав, какой сюрприз преподнесло ему командование, Фельдман пережил сложную гамму эмоций. Но выбора у него не было.
Три месяца он выслушивал от товарищей-офицеров шуточки на тему гаремов. По окончании периода тренировок шуточки прекратились. Батальон с участием женщин наголову разбил в тактической игре чисто мужской батальон. Свою роль сыграл эффект недооценки противника, чем и пытались оправдываться коллеги. Полковник Ордынцев дал довольно жесткую отповедь: плохому танцору кое-что мешает. Фельдман пожимал плечами: а чего они ждали? Три месяца девочки (он их теперь называл с теплом — девочки) рвали жилы в тренировочном лагере, бегали с полной выкладкой, ползали на пузе, стреляли из всего, из чего пехотинцу положено стрелять, водили машины, рыли окопы и учились рукопашному бою. Если противники ждали, что они двумя руками свою задницу найти не смогут — значит, сами дураки.
Но у «солдата в юбке» есть еще одно неоспоримое преимущество, которое Фельдман только что оценил в полной мере. Такого солдата действительно можно одеть в юбку (покороче) и блузку с вырезом (поглубже) и отправить на улицу — приманивать патрули. Этот ход подсказала прапорщик Андреева, вне службы — офицер полиции. Сама она неоднократно работала «подставой» — и встреча с Андреевой кончилась для трех серийных насильников и двух грабителей в Арабатской каторжной тюрьме.
В отличие от болтливой Кошкиной, Андреева переодевалась молча. Фельдман, не вовремя вторгшийся на склад бара, деликатно отвернулся. Но успел разглядеть достаточно. Под своей военной формой Андреева, наследница амазонок, носила кружевное белье…
Капитан Фельдман вспомнил Фариду…
Потом вспомнил инструкцию, строго-настрого запрещавшую сексуальные отношения между военнослужащими, один из которых находится в непосредственном подчинении у другого…
Потом он вспомнил о неминуемом смертельном риске и плюнул на Фариду и на инструкцию.
— Мэм, — спросил он, повернувшись, (Андреева была уже в футболке, на складе остались они одни) — А-а… э-э… Что это там у вас?
— Где, сэр? — приподняла бровь Валя Андреева.
— Здесь, — Фельдман слегка оттянул ворот своей тишэтки и показал на левое плечо. Андреева повторила его жест и как бы с удивлением глянула на кружевную лямку своего бра.
— Это такая портупея, сэр…— игриво ответила Андреева. — Я пользуюсь дополнительным вооружением.
— Э-э… довольно крупного калибра, — польстил Фельдман. — И бьете из него наповал.
— Ну, вы ведь тоже вооружены. Хотела бы я знать, чем…
— Обрезом, — быстро сказал Фельдман.
Прапорщик Андреева покраснела и рассмеялась. Капитан тоже перестал закусывать губы, удерживая улыбку.
— Что, если мы… когда все закончится… поужинаем вместе? — спросил Борис.
— С одним условием…
— ?
— Потом вместе позавтракать.
Она застегнула пояс с кобурой, заправила волосы под шлем и вышла вслед за командиром.
— Может, дадите мне разведчиц? — спросил подпоручик Батищев. — Очень эффективно работают.
— Потому и не отдам, — усмехнулся Фельдман. — А впрочем… забирайте Кошкину и Андрощука. Он уже вполне созрел и готов сотрудничать.
Прапорщик действительно созрел. У него был выбор: поехать с Батищевым в Синягино или быть запертым без одежды в холодной бойлерной. Он выбрал поездку в Синягино.
* * *
То же время, батарея береговой обороны на мысу Фонарь
Лейтенант Агеев очень быстро научился использовать минуты затишья для дела. У него осталось двадцать два человека, трое из них были ранены. У него была превосходная позиция — настоящая крепость. Наконец, у него здесь были пушки. А почему не использовать их — использовал же он вражеские пулеметные точки! Интуиция подсказывала быстрее что-то придумать — иначе белые придумают раньше…
Белые придумали раньше. Они начали палить по бронеколпакам ПТУРами. Пулеметы замолчали один за другим, один из пулеметчиков погиб на месте, другой был серьезно обожжен и кричал, пока не потерял сознание. Не дай Бог такую смерть, подумал Агеев, бросая орудия и спеша вниз, туда, где беляки прожигали теми же ПТУРами дверь в каземат.
За дверью открывался короткий коридор, который поворачивал на 90 градусов влево, а потом — на те же 90 градусов вправо, наподобие знака интеграла, но с прямыми углами. Преимущества такой планировки беляки смогли оценить в полной мере, когда первого, кто сунулся, просто вышвырнуло свинцом из коридора. Стрелять из двух амбразур можно было не глядя, наугад — узкий коридор простреливался только так, а если бы белые все же вышибли их оттуда, им пришлось бы атаковать еще один такой же поворот с такой же амбразурой.
Беляки, сунувшись раз и ошпарившись, отступили и дали Агееву передышку. Что дальше? — подумал он. Думай, Димоха, думай, тут уже не семейное счастье — жизнь на волоске!
Он точно знал, что разбил их ПТУР из КПВ. Другого у них не было — какое-то время они пробовали забросать казематы гранатами. Теперь ПТУР откуда-то появился — значит, к ним пришло подкрепление. Логично? Логично. Откуда? Что за подкрепление? Явно не большая группа — иначе был бы еще один ПТУР и кое-что посерьезнее гранатометов. Логично? Логично. Значит, самое вероятное — эта группа из Синягино или с другой батареи, на мысе Ак-Бурун. Ту батарею они уже взяли и теперь притащились сюда. Логично? Логично, мать ее так, эту логику. Значит, в лучшем случае их там рота. Против роты он какое-то время продержится, особенно если установит здесь, у амбразуры, крымский ручной пулемет — здесь как раз есть такой и немерено к нему патронов, настоящий арсенал.
Продержаться до утра, а там обязательно прибудет помощь. Не может быть, чтобы ее не было!
И лишь одно беспокоило лейтенанта. Такие укрепления — вроде барсучьей норы…
— Здесь должен быть подземный ход, — он невольно процитировал любимый фильм. — Соломатин, Корбан, бросьте все — ищите его!
* * *
— Я знаю тип этих укреплений. Сам строил на Ак-Бурун, — объяснял Григорьеву и прибывшему из Синягино Батищеву один из рядовых. — Там как пить дать есть подземный ход на случай если главный вход завалит или что-то еще…
…Раз на раз не приходится, подумал Батищев. В Синягино взяли батарею без боя — охрана спала, единственный трезвый — рядовой Баранаускас — отвлекся на разведчицу, командир был пьян. Зато здесь потеряли уже тринадцать человек и ПТУР. Хорошо мы батареи береговой обороны строим, на совесть. Сами потом взять не можем.
— И куда ведет этот ход? — спросил он.
— А шайт его знает! Каждый раз в другом месте. Это же от местности зависит, не везде одинаково строят. Я просто говорю, что он есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104