И кто же
станет сидеть в этом ящике столько, чтобы воздух кончился!
Хор добровольцев и претендентов.
Тирин посмотрел на них насмешливым взглядом.
- С ума вы все посходили. Кому охота, чтобы его взаправду заперли в
такой дыре? Зачем?
Сделать тюрьму - была его идея, и этого ему было довольно; он не
понимал, что некоторым людям воображения недостаточно, они должны войти в
камеру, должны попытаться открыть дверь, которая не открывается.
- Я хочу попробовать, как это,- сказал Кадагв, широкогрудый,
серьезный, высокомерный двенадцатилетний мальчик.
- Думай головой! - ехидно сказал Тирин, но остальные поддержали
Кадагва. Шевек притащил из мастерской дрель, и они провертели в "двери" на
уровне носа сквозную двухсантиметровую дыру. Как Тирин и предсказывал, на
это ушел почти час.
- Сколько ты хочешь там пробыть, Кад? Час?
- Слушайте,- сказал Кадагв,- если я - заключенный, то я не могу
решать. Я не свободен. Это вы должны решить, когда меня выпустить.
- Верно,- сказал Шевек, которому от этой логики стало не по себе.
- Ты там не слишком засиживайся, Кад, я тоже хочу посидеть,- сказал
Гибеш, самый младший из них. Заключенный не удостоил его ответом. Он вошел
в камеру. Дверь подняли, с грохотом установили на место и заклинили
подпорками, причем все четыре тюремщика с энтузиазмом забивали их между
дверью и стеной. Потом все столпились у дырки для воздуха, чтобы посмотреть
на своего пленника, но ничего не увидели, потому что свет попадал в тюрьму
только через это отверстие.
- Смотри, не выдыши у бедного засранца весь воздух!
- Вдуй ему туда немножко воздуха!
- Вперни!
- Сколько мы его продержим?
- Час.
- Три минуты.
- Пять лет!
- До отбоя четыре часа. По-моему, этого хватит.
- Но я тоже хочу там посидеть!
- Ладно, мы тебя там на всю ночь оставим.
- Нет, я имел в виду - завтра.
Через четыре часа они вышибли подпорки и освободили Кадагва. Он вышел,
оставаясь таким же хозяином положения, как и когда входил, и сказал, что
хочет есть, и что это все ерунда, он почти все время проспал.
- А еще раз ты бы согласился? - с вызовом спросил Тирин.
- А то!
- Нет, теперь моя очередь!
- Да заткнись ты, Гиб. Ну, Кад? Войдешь прямо сейчас туда обратно, не
зная, когда мы тебя выпустим?
- А то!
- Без еды?
- Заключенных кормили,- сказал Шевек.- Это-то во всем этом и есть
самое нелепое.
Кадагв пожал плечами. У него был вид высокомерного долготерпения,
совершенно невыносимый.
- Слушайте,- сказал Шевек двум самым младшим мальчишкам,- сходите
на кухню, попросите остатков, да захватите воды - полную бутылку или
что-нибудь такое.- Он обернулся к Кадагву.- Мы тебе дадим целый мешок
еды, так что можешь сидеть в этой дыре, сколько захочешь.
- Сколько вы захотите,- поправил Кадагв.
- Ладно. Лезь! - Самоуверенность Кадагва пробудила в Тирине жилку
сатирического актера.- Ты - заключенный. Ты не имеешь права возражать.
Понял? Повернись кругом. Положи руки на голову.
- Зачем?
- Что, передумал?
Кадагв угрюмо повернулся к нему лицом.
- Ты не имеешь права спрашивать, почему. Потому что, если спросишь,
мы можем тебя побить, а тебе придется стерпеть это, и никто тебе не
поможет. Потому что мы можем тебе напинать по яйцам, а ты не имеешь права
дать нам сдачи. Потому что ты не свободен. Ну, как, хочешь довести это дело
до конца?
- А то! Стукни меня.
Тирин, Шевек и заключенный стояли лицом друг к другу,- странная
замершая группа вокруг фонаря, в темноте, среди тяжелых стен фундамента.
Тирин улыбнулся - дерзко, с наслаждением:
- Ты мне не указывай, что мне делать, спекулянт поганый. Заткнись и
лезь в камеру! - И, когда Кадагв повернулся, чтобы выполнить приказание,
Тирин выпрямленной рукой толкнул его в спину, так что он с размаху упал.
Кадагв резко охнул, то ли он неожиданности, то ли от боли, и сел, держась
за палец, ободранный или выбитый о заднюю стенку камеры. Шевек и Тирин
молчали. Они стояли неподвижно, с нич его не выражающим лицами, в роли
тюремщиков. Теперь уже не они играли эту роль, она сама владела ими.
Младшие мальчики вернулись, неся холумовый хлеб, дыню и бутылку воды; они
разговаривали между собой, но странное молчание у камеры сразу же охватило
и их. Еду и воду просунули в камеру, дверь подняли и заклинили. Кадагв
остался один в темноте. Остальные столпились вокруг фонаря. Гибеш
прошептал:
- А куда он будет писать?
- В постель,- сардонически-четко ответил Тирин.
- А если он какать захочет? - спросил Гибеш и вдруг звонко
засмеялся.
- Что смешного в том, что человек хочет какать?
- Я подумал... вдруг он не увидит... в темноте...- Гибеш не сумел
толком объяснить, что его так рассмешило. Они все начали хохотать - без
объяснений, захлебываясь смехом, пока не стали задыхаться. Все понимали,
что мальчику, запертому там, внутри, слышно, как они смеются.
В детском общежитии уже прошел отбой, свет погасили, и многие взрослые
уже тоже легли спать, хотя кое-где в бараках еще горел свет. Улица была
пуста. Мальчишки с хохотом неслись по ней, окликая друг друга, вне себя от
радостного сознания, что у них есть общая тайна, что они мешают другим, что
они озорничают. В своем общежитии они перебудили половину ребят, гоняясь
друг за другом по холлам и между кроватями. Никто из взрослых не вмешался;
постепенно шум затих.
Тирин и Шевек еще долго сидели на кровати Тирина и шептались. Они
решили, что Кадагв сам нарвался, и теперь пусть сидит в тюрьме целых две
ночи.
Во второй половине дня из группа собралась в мастерской регенерации
пиломатериалов, и мастер спросил, где Кадагв. Шевек переглянулся с Тирином.
Не ответив, он почувствовал себя умным, хитрым, могущественным. Но когда
Тирин спокойно ответил, что он, наверно, сегодня пошел в другую группу, эта
ложь неприятно поразила Шевека. Ему вдруг стало не по себе от своего
чувства тайного могущества: у него зачесались ноги, загорелись уши. Когда
мастер обратился к нему, он резко вздрогнул от страха, или тревоги, или от
какого-то подобного чувства, которого он раньше никогда не испытывал; это
было что-то вроде смущения, только хуже: глубоко внутри и мерзкое... Он
заделывал и шлифовал песком дырки от гвоздей в трехслойных холумовых досках
и сами доски шлифовал песком до шелковистой гладкости. И каждый раз, как он
заглядывал в свои мысли, в них оказывался Кадагв. Это было отвратительно.
Гибеш, которого они поставили часовым после обеда, с встревоженным
видом к Тирину и Шевеку.
- Мне послышалось, что Кад там что-то говорит. Каким-то чудным
голосом.
Все помолчали.
- Мы его выпустим,- сказал Шевек.
Тирин напустился на него:
- Да брось ты, Шев, чего ты сопли-то распустил. Не впадай в
альтруизм! Пусть досидит до конца, тогда сам себя потом уважать сможет.
- Какой, к черту, альтруизм. Я хочу себя уважать,- ответил Шевек и
направился к учебному центру. Тирин знал его; он больше не стал тратить
время на спор с ним, а пошел следом. Одиннадцатилетние плелись сзади. Они
проползли под зданием к камере. Шевек вышиб одну подпорку, Тирин - вторую.
Дверь тюрьмы с глухим грохотом упала наружу.
Кадагв лежал на земле на боку, свернувшись калачиком. Он сел, потом
очень медленно встал и вышел наружу. Он сутулился больше, чем было нужно
из-за низкого потолка, и часто-часто мигал от света фонаря, но выглядел,
как обычно. Воняло от него невероятно. Пока он сидел в камере, у него
неизвестно почему сделался понос. В камере было нагажено, на рубашке у него
были мазки желтого кала. Когда при свете фонаря он увидел это, он попытался
прикрыть их рукой. Никто ничего не сказал.
Когда они выползли из-под здания и повернули к общежитию, Кадагв
спросил:
- Сколько прошло-то?
- Около тридцати часов, считая первые четыре.
- Долго,- без особого убеждения сказал Кадагв.
Когда они отвели его в душевую отмываться, Шевек бегом кинулся в
уборную. Там он наклонился над унитазом, его стало рвать. Спазмы
прекратились только через четверть часа. Когда они прошли, он почувствовал
себя совершенно вымотанным, ноги у него дрожали. Он пошел в общую комнату
отдыха, немножко почитал физику и рано ле г спать. Ни один из всех пятерых
больше ни разу не подходил к тюрьме под учебным центром. Никто из них ни
разу не упомянул об этом случае, кроме Гибеша, который однажды похвастался
им нескольким мальчикам и девочкам постарше; но они ничего не поняли, и он
перестал говорить об этом.
Высоко над Региональным Институтом Благородных и Материальных Наук
Северного Склона стояла Луна. Четыре паренька лет пятнадцати-шестнадцати
сидели между островками колючей травы земляного холума и смотрели вниз на
Региональный Институт и вверх на Луну.
- Интересно,- сказал Тирин.- Я раньше никогда не думал...
Остальные трое должным образом прокомментировали очевидность этого
замечания.
- Я раньше никогда не думал,- невозмутимо продолжил Тирин,- о том,
что там, на Уррасе, сидят на холме люди, смотрят на Анаррес, на нас, и
говорят: "Глядите, вон Луна". Наша земля - их Луна, а наша Луна - их
земля.
- Так в чем же Истина? - продекламировал Бедап и зевнул.
- В этом холме, на котором мы сидим,- сказал Тирин.
Все они продолжали неотрывно смотреть вверх на сверкающий,
расплывчатый кусок бирюзы, не совсем круглый, уже начинавший убывать.
Северная ледовая шапка сверкала так, что глазам было больно.
- На севере погода ясная,- сказал Шевек.- Солнечная. А вон та
коричневая шишка - это А-Ио.
- Они там все валяются на солнце голые,- сказал Кветур,- с
драгоценными камнями в пупках, и волос на них нет.
Все помолчали.
На вершину холма они забрались, чтобы побыть в чисто мужской компании.
Присутствие женского пола их всех угнетало. Последнее время им казалось,
что мир полон девочек. Куда бы они не поглядели, наяву ли, во сне ли -
всюду они видели девочек. Все они пробовали совокупляться с девочками,
некоторые из них с отчаяния даже пробовали не совокупляться с девочками. Ни
то, ни другое не помогало. Все равно всюду были девочки.
Три дня назад на занятии по Истории Одонианского Движения они все
смотрели один и тот же видеоурок, и образ переливающихся всеми цветами
радуги драгоценных камней в гладкой ямке пупка на блестящих от масла
женских животах с тех пор тайно преследовал каждого из них.
А еще они видели мертвые тела детей, волосатые, как и их собственные
тела, сложенные на песчаном берегу моря штабелями, как металлолом,
негнущиеся и ржаво-рыжие, и люди обливали эти детские тела нефтью и
поджигали. "Голод в Провинции Бачифойл (государство Ту)" - сказал голос
комментатора.- "Трупы детей, умерших от голода и болезней, сжигают на
пляжах. А на пляжах Тиуса, в 700 км отсюда, в государстве А-Ио (тут-то и
показались на экране украшенные драгоценными камнями пупки) женщины,
которых содержат специально для удовлетворения сексуальных потребностей
мужчин класса имущих (комментатор употребил иотийские слова, так как в
правийском языке не было эквивалента ни для того, ни для другого термина),
лежат на песке весь день, пока люди из класса неимущих не принесут им
обед". Крупным планом - обедающие: нежные рты жуют и улыбаются, нежные
руки тянутся за деликатесами, влажными горками лежавшими в серебряных
чашах. И снова переключение на невидящее, бьющее по нервам лицо мертвого
ребенка, с открытым, пустым почерневшим, пересохшим ртом.- "Боко-бок",-
сказал спокойный голос.
Но образ, всплывший в сознании мальчиков подобно маслянистому,
радужному пузырьку, был всегда один и тот же.
- Сколько лет этим пленкам? - спросил Тирин.- Они сняты еще до
Заселения или современные? Они никогда не говорят.
- Не все ли равно? - возразил Кветур.- Так жили на Уррасе перед
Одонианской Революцией. Одониане все перебрались оттуда сюда, на Анаррес.
Так что, наверное, ничего не изменилось, они там,- он показал на огромную
зеленовато-голубую Луну,- продолжают в том же духе.
- Откуда мы знаем, что продолжают?
- Что ты хочешь этим сказать, Тир? - спросил Шевек.
- Если этим фильмам сто пятьдесят лет, то на Уррасе сейчас все может
быть совершенно по-другому. Я не говорю, что так оно и есть, но если бы это
и было так, то как бы мы об этом узнали? Мы туда не летаем, мы с ними не
разговариваем, никакой связи между планетами нет. Фактически мы и понятия
не имеем, как сейчас живут на Уррасе.
- Люди из КПР (Управление Координации Производства и Распределения)
знают. Они разговаривают с уррасти - с экипажами грузовых ракет, которые
приземляются в Анарресском Космопорте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
станет сидеть в этом ящике столько, чтобы воздух кончился!
Хор добровольцев и претендентов.
Тирин посмотрел на них насмешливым взглядом.
- С ума вы все посходили. Кому охота, чтобы его взаправду заперли в
такой дыре? Зачем?
Сделать тюрьму - была его идея, и этого ему было довольно; он не
понимал, что некоторым людям воображения недостаточно, они должны войти в
камеру, должны попытаться открыть дверь, которая не открывается.
- Я хочу попробовать, как это,- сказал Кадагв, широкогрудый,
серьезный, высокомерный двенадцатилетний мальчик.
- Думай головой! - ехидно сказал Тирин, но остальные поддержали
Кадагва. Шевек притащил из мастерской дрель, и они провертели в "двери" на
уровне носа сквозную двухсантиметровую дыру. Как Тирин и предсказывал, на
это ушел почти час.
- Сколько ты хочешь там пробыть, Кад? Час?
- Слушайте,- сказал Кадагв,- если я - заключенный, то я не могу
решать. Я не свободен. Это вы должны решить, когда меня выпустить.
- Верно,- сказал Шевек, которому от этой логики стало не по себе.
- Ты там не слишком засиживайся, Кад, я тоже хочу посидеть,- сказал
Гибеш, самый младший из них. Заключенный не удостоил его ответом. Он вошел
в камеру. Дверь подняли, с грохотом установили на место и заклинили
подпорками, причем все четыре тюремщика с энтузиазмом забивали их между
дверью и стеной. Потом все столпились у дырки для воздуха, чтобы посмотреть
на своего пленника, но ничего не увидели, потому что свет попадал в тюрьму
только через это отверстие.
- Смотри, не выдыши у бедного засранца весь воздух!
- Вдуй ему туда немножко воздуха!
- Вперни!
- Сколько мы его продержим?
- Час.
- Три минуты.
- Пять лет!
- До отбоя четыре часа. По-моему, этого хватит.
- Но я тоже хочу там посидеть!
- Ладно, мы тебя там на всю ночь оставим.
- Нет, я имел в виду - завтра.
Через четыре часа они вышибли подпорки и освободили Кадагва. Он вышел,
оставаясь таким же хозяином положения, как и когда входил, и сказал, что
хочет есть, и что это все ерунда, он почти все время проспал.
- А еще раз ты бы согласился? - с вызовом спросил Тирин.
- А то!
- Нет, теперь моя очередь!
- Да заткнись ты, Гиб. Ну, Кад? Войдешь прямо сейчас туда обратно, не
зная, когда мы тебя выпустим?
- А то!
- Без еды?
- Заключенных кормили,- сказал Шевек.- Это-то во всем этом и есть
самое нелепое.
Кадагв пожал плечами. У него был вид высокомерного долготерпения,
совершенно невыносимый.
- Слушайте,- сказал Шевек двум самым младшим мальчишкам,- сходите
на кухню, попросите остатков, да захватите воды - полную бутылку или
что-нибудь такое.- Он обернулся к Кадагву.- Мы тебе дадим целый мешок
еды, так что можешь сидеть в этой дыре, сколько захочешь.
- Сколько вы захотите,- поправил Кадагв.
- Ладно. Лезь! - Самоуверенность Кадагва пробудила в Тирине жилку
сатирического актера.- Ты - заключенный. Ты не имеешь права возражать.
Понял? Повернись кругом. Положи руки на голову.
- Зачем?
- Что, передумал?
Кадагв угрюмо повернулся к нему лицом.
- Ты не имеешь права спрашивать, почему. Потому что, если спросишь,
мы можем тебя побить, а тебе придется стерпеть это, и никто тебе не
поможет. Потому что мы можем тебе напинать по яйцам, а ты не имеешь права
дать нам сдачи. Потому что ты не свободен. Ну, как, хочешь довести это дело
до конца?
- А то! Стукни меня.
Тирин, Шевек и заключенный стояли лицом друг к другу,- странная
замершая группа вокруг фонаря, в темноте, среди тяжелых стен фундамента.
Тирин улыбнулся - дерзко, с наслаждением:
- Ты мне не указывай, что мне делать, спекулянт поганый. Заткнись и
лезь в камеру! - И, когда Кадагв повернулся, чтобы выполнить приказание,
Тирин выпрямленной рукой толкнул его в спину, так что он с размаху упал.
Кадагв резко охнул, то ли он неожиданности, то ли от боли, и сел, держась
за палец, ободранный или выбитый о заднюю стенку камеры. Шевек и Тирин
молчали. Они стояли неподвижно, с нич его не выражающим лицами, в роли
тюремщиков. Теперь уже не они играли эту роль, она сама владела ими.
Младшие мальчики вернулись, неся холумовый хлеб, дыню и бутылку воды; они
разговаривали между собой, но странное молчание у камеры сразу же охватило
и их. Еду и воду просунули в камеру, дверь подняли и заклинили. Кадагв
остался один в темноте. Остальные столпились вокруг фонаря. Гибеш
прошептал:
- А куда он будет писать?
- В постель,- сардонически-четко ответил Тирин.
- А если он какать захочет? - спросил Гибеш и вдруг звонко
засмеялся.
- Что смешного в том, что человек хочет какать?
- Я подумал... вдруг он не увидит... в темноте...- Гибеш не сумел
толком объяснить, что его так рассмешило. Они все начали хохотать - без
объяснений, захлебываясь смехом, пока не стали задыхаться. Все понимали,
что мальчику, запертому там, внутри, слышно, как они смеются.
В детском общежитии уже прошел отбой, свет погасили, и многие взрослые
уже тоже легли спать, хотя кое-где в бараках еще горел свет. Улица была
пуста. Мальчишки с хохотом неслись по ней, окликая друг друга, вне себя от
радостного сознания, что у них есть общая тайна, что они мешают другим, что
они озорничают. В своем общежитии они перебудили половину ребят, гоняясь
друг за другом по холлам и между кроватями. Никто из взрослых не вмешался;
постепенно шум затих.
Тирин и Шевек еще долго сидели на кровати Тирина и шептались. Они
решили, что Кадагв сам нарвался, и теперь пусть сидит в тюрьме целых две
ночи.
Во второй половине дня из группа собралась в мастерской регенерации
пиломатериалов, и мастер спросил, где Кадагв. Шевек переглянулся с Тирином.
Не ответив, он почувствовал себя умным, хитрым, могущественным. Но когда
Тирин спокойно ответил, что он, наверно, сегодня пошел в другую группу, эта
ложь неприятно поразила Шевека. Ему вдруг стало не по себе от своего
чувства тайного могущества: у него зачесались ноги, загорелись уши. Когда
мастер обратился к нему, он резко вздрогнул от страха, или тревоги, или от
какого-то подобного чувства, которого он раньше никогда не испытывал; это
было что-то вроде смущения, только хуже: глубоко внутри и мерзкое... Он
заделывал и шлифовал песком дырки от гвоздей в трехслойных холумовых досках
и сами доски шлифовал песком до шелковистой гладкости. И каждый раз, как он
заглядывал в свои мысли, в них оказывался Кадагв. Это было отвратительно.
Гибеш, которого они поставили часовым после обеда, с встревоженным
видом к Тирину и Шевеку.
- Мне послышалось, что Кад там что-то говорит. Каким-то чудным
голосом.
Все помолчали.
- Мы его выпустим,- сказал Шевек.
Тирин напустился на него:
- Да брось ты, Шев, чего ты сопли-то распустил. Не впадай в
альтруизм! Пусть досидит до конца, тогда сам себя потом уважать сможет.
- Какой, к черту, альтруизм. Я хочу себя уважать,- ответил Шевек и
направился к учебному центру. Тирин знал его; он больше не стал тратить
время на спор с ним, а пошел следом. Одиннадцатилетние плелись сзади. Они
проползли под зданием к камере. Шевек вышиб одну подпорку, Тирин - вторую.
Дверь тюрьмы с глухим грохотом упала наружу.
Кадагв лежал на земле на боку, свернувшись калачиком. Он сел, потом
очень медленно встал и вышел наружу. Он сутулился больше, чем было нужно
из-за низкого потолка, и часто-часто мигал от света фонаря, но выглядел,
как обычно. Воняло от него невероятно. Пока он сидел в камере, у него
неизвестно почему сделался понос. В камере было нагажено, на рубашке у него
были мазки желтого кала. Когда при свете фонаря он увидел это, он попытался
прикрыть их рукой. Никто ничего не сказал.
Когда они выползли из-под здания и повернули к общежитию, Кадагв
спросил:
- Сколько прошло-то?
- Около тридцати часов, считая первые четыре.
- Долго,- без особого убеждения сказал Кадагв.
Когда они отвели его в душевую отмываться, Шевек бегом кинулся в
уборную. Там он наклонился над унитазом, его стало рвать. Спазмы
прекратились только через четверть часа. Когда они прошли, он почувствовал
себя совершенно вымотанным, ноги у него дрожали. Он пошел в общую комнату
отдыха, немножко почитал физику и рано ле г спать. Ни один из всех пятерых
больше ни разу не подходил к тюрьме под учебным центром. Никто из них ни
разу не упомянул об этом случае, кроме Гибеша, который однажды похвастался
им нескольким мальчикам и девочкам постарше; но они ничего не поняли, и он
перестал говорить об этом.
Высоко над Региональным Институтом Благородных и Материальных Наук
Северного Склона стояла Луна. Четыре паренька лет пятнадцати-шестнадцати
сидели между островками колючей травы земляного холума и смотрели вниз на
Региональный Институт и вверх на Луну.
- Интересно,- сказал Тирин.- Я раньше никогда не думал...
Остальные трое должным образом прокомментировали очевидность этого
замечания.
- Я раньше никогда не думал,- невозмутимо продолжил Тирин,- о том,
что там, на Уррасе, сидят на холме люди, смотрят на Анаррес, на нас, и
говорят: "Глядите, вон Луна". Наша земля - их Луна, а наша Луна - их
земля.
- Так в чем же Истина? - продекламировал Бедап и зевнул.
- В этом холме, на котором мы сидим,- сказал Тирин.
Все они продолжали неотрывно смотреть вверх на сверкающий,
расплывчатый кусок бирюзы, не совсем круглый, уже начинавший убывать.
Северная ледовая шапка сверкала так, что глазам было больно.
- На севере погода ясная,- сказал Шевек.- Солнечная. А вон та
коричневая шишка - это А-Ио.
- Они там все валяются на солнце голые,- сказал Кветур,- с
драгоценными камнями в пупках, и волос на них нет.
Все помолчали.
На вершину холма они забрались, чтобы побыть в чисто мужской компании.
Присутствие женского пола их всех угнетало. Последнее время им казалось,
что мир полон девочек. Куда бы они не поглядели, наяву ли, во сне ли -
всюду они видели девочек. Все они пробовали совокупляться с девочками,
некоторые из них с отчаяния даже пробовали не совокупляться с девочками. Ни
то, ни другое не помогало. Все равно всюду были девочки.
Три дня назад на занятии по Истории Одонианского Движения они все
смотрели один и тот же видеоурок, и образ переливающихся всеми цветами
радуги драгоценных камней в гладкой ямке пупка на блестящих от масла
женских животах с тех пор тайно преследовал каждого из них.
А еще они видели мертвые тела детей, волосатые, как и их собственные
тела, сложенные на песчаном берегу моря штабелями, как металлолом,
негнущиеся и ржаво-рыжие, и люди обливали эти детские тела нефтью и
поджигали. "Голод в Провинции Бачифойл (государство Ту)" - сказал голос
комментатора.- "Трупы детей, умерших от голода и болезней, сжигают на
пляжах. А на пляжах Тиуса, в 700 км отсюда, в государстве А-Ио (тут-то и
показались на экране украшенные драгоценными камнями пупки) женщины,
которых содержат специально для удовлетворения сексуальных потребностей
мужчин класса имущих (комментатор употребил иотийские слова, так как в
правийском языке не было эквивалента ни для того, ни для другого термина),
лежат на песке весь день, пока люди из класса неимущих не принесут им
обед". Крупным планом - обедающие: нежные рты жуют и улыбаются, нежные
руки тянутся за деликатесами, влажными горками лежавшими в серебряных
чашах. И снова переключение на невидящее, бьющее по нервам лицо мертвого
ребенка, с открытым, пустым почерневшим, пересохшим ртом.- "Боко-бок",-
сказал спокойный голос.
Но образ, всплывший в сознании мальчиков подобно маслянистому,
радужному пузырьку, был всегда один и тот же.
- Сколько лет этим пленкам? - спросил Тирин.- Они сняты еще до
Заселения или современные? Они никогда не говорят.
- Не все ли равно? - возразил Кветур.- Так жили на Уррасе перед
Одонианской Революцией. Одониане все перебрались оттуда сюда, на Анаррес.
Так что, наверное, ничего не изменилось, они там,- он показал на огромную
зеленовато-голубую Луну,- продолжают в том же духе.
- Откуда мы знаем, что продолжают?
- Что ты хочешь этим сказать, Тир? - спросил Шевек.
- Если этим фильмам сто пятьдесят лет, то на Уррасе сейчас все может
быть совершенно по-другому. Я не говорю, что так оно и есть, но если бы это
и было так, то как бы мы об этом узнали? Мы туда не летаем, мы с ними не
разговариваем, никакой связи между планетами нет. Фактически мы и понятия
не имеем, как сейчас живут на Уррасе.
- Люди из КПР (Управление Координации Производства и Распределения)
знают. Они разговаривают с уррасти - с экипажами грузовых ракет, которые
приземляются в Анарресском Космопорте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42