- Я не плачу. Это ты плачешь. Это твои слезы.

- Мне холодно. Лунный свет холодный.

- Ляг.

Когда она обняла его, он резко вздрогнул.

- Мне страшно, Таквер,- прошептал он.

- Брат, милый, молчи.

Эту ночь, как и много других ночей, они проспали, обнявшись.

Глава седьмая УРРАС

В кармане новой, подбитой курчавым мехом куртки, которую Шевек заказал
к зиме в магазине на кошмарной улице, он нашел письмо. Он не представлял
себе, как оно туда попало. Его совершенно точно не было в почте, которую
ему доставляли дважды в день, состоявшей исключительно из рукописей и
оттисков от физиков со всего Урраса, приглашений на приемы и бесхитростных
посланий от школьников. Это был кусок тонкой бумаги, сложенный текстом
внутрь, без конверта; на нем не было ни марки, ни штампа какой-либо из трех
конкурирующих почтовых компаний.

Смутно предчувствуя недоброе, Шевек вскрыл его и прочел: "Если ты -
архист, то почему ты сотрудничаешь с системой власти, предавая свою планету
и Одонианскую Надежду, тогда как должен нести нам эту Надежду. Страдая от
несправедливости и угнетения, мы следим за Планетой-Сестрой, светом свободы
в темной ночи. Присоединяйся к нам твоим братьям!" Ни подписи, ни адреса не
было.

Это письмо потрясло Шевека и морально, и интеллектуально. Он
почувствовал не удивление, а что-то вроде паники. Теперь он знал, что они
здесь есть - но где? Он до сих пор не встречал ни одного, он вообще до сих
пор не сталкивался ни с одним бедняком... Он допустил, чтобы вокруг него
возвели стену, и даже не заметил этого. Он принял предоставленное убежище,
как собственник. Его кооптировали - в точности, как сказал тогда
Чифойлиск.

Но как сломать стену, Шевек не знал. А если он ее и сломает, куда ему
идти? Паника охватила его еще сильнее. К кому он мог бы обратиться за
помощью? Со всех сторон он окружен улыбками богачей.

- Эфор, я хотел бы поговорить с вами.

- Да, господин. Извините, господин, я делаю место поставить сюда это.

Слуга умело управлялся с тяжелым подносом, он ловко снял крышки с
блюд, налил горький шоколад так, что пена поднялась до края чашки, и ни
капли не брызнуло, не пролилось. Ему явно доставляли удовольствие и сам
ритуал завтрака, и то, как он умело его выполняет, и столь же явно он не
желал, чтобы ему в этом мешали. Он часто говорил по-иотийски совершенно
грамотно, но сейчас, стоило Шевеку сказать, что он хочет поговорить с ним,
как Эфор перешел на отрывистый городской диалект. Шевек научился немного
понимать его; в замене звуков можно было разобраться, уловив ее принципы,
но усеченные фразы он почти не понимал. Половина слов пропускалась. "Это,
как код",- думал он: словно "ниоти", как они себя называли, не хотели,
чтобы их понимали посторонние.

Слуга стоял, ожидая приказаний. Он знал - он в первую же неделю узнал
и запомнил все идиосинкразии Шевека - что Шевек не хочет, чтобы он
отодвигал для него стул или прислуживал ему за едой. Он стоял очень прямо,
в позе, которая выражала внимание и убивала всякую надежду на неофициальный
разговор.

- Садитесь, Эфор.

- Если вам угодно, господин,- ответил слуга и чуть подвинул стул, но
не сел.

- Вот о чем я хотел поговорить. Вы знаете, что я не люблю приказывать
вам.

- Стараюсь делать, как вы любите, без приказаний.

- Я это вижу... я не об этом. Знаете, у меня на родине никто никому
не приказывает.

- Я об этом слыхал, господин.

- Ну, вот, я хочу познакомиться с вами, как с равным, как с братом.
Вы единственный из всех, кого я здесь знаю, не богатый... не владелец. Я
очень хочу разговаривать с вами, хочу узнать, как вы живете...

Шевек в отчаянии умолк, увидев на морщинистом лице Эфора презрение. Он
сделал все возможные ошибки, Эфор считает его дураком, который смотрит на
него свысока и сует нос не в свои дела.

Безнадежным жестом он уронил руки на стол и сказал:

- Ох, черт, извините меня, Эфор! Я не умею выразить то, что хочу
сказать. Пожалуйста, не обращайте внимания.

- Как прикажете, господин.

Эфор вышел из комнаты.

Тем дело и кончилось. "Класс неимущих" остался для него таким же
далеким, как тогда, когда он читал о нем в учебнике истории в Региональном
Институте Северного Склона.

Еще до этого он обещал Оииэ провести у них неделю между зимней и
весенней четвертью.

После того, как Шевек в первый раз побывал у них в гостях, Оииэ
несколько раз приглашал его на обед, всегда - несколько официальным тоном,
словно выполняя долг гостеприимства или, быть может, приказ правительства.
Но у себя дома он держался с Шевеком с неподдельным дружелюбием, хотя
всегда оставался чуть настороженным. Ко второму визиту Шевека оба сына Оииэ
решили, что он их старый друг, и их уверенность в том, что Шевек тоже так
считает, явно озадачивала их отца. Она тревожила его, он не мог
по-настоящему одобрять такое отношение, но и не мог назвать его
неоправданным. Шевек вел себя с ними, как старый друг, как старший брат.
Они относились к нему с восхищением, а младший, Ини, просто обожал его.
Шевек был добрым, серьезным, честным и очень интересно рассказывал про
Луну, но дело было не только в этом. Для Ини он представлял что-то, чего
малыш не мог выразить словами. Это детское обожание глубоко и
загадочно повлияло на дальнейшую жизнь Ини, но, даже став намного
старше, он не нашел для этого подходящих слов - только слова, в которых
было эхо этого: слово "странник", слово "изгнание".

Единственный в эту зиму сильный снегопад случился именно в ту неделю.
Шевек ни разу не видел слоя снега толще дюйма или около того. От
сумасбродства метели, от обилия снега его охватила радость. Он ликовал от
того, что всего этого было слишком много. Снег был слишком бел, слишком
холоден, нем и равнодушен, чтобы даже самый искренний одонианин смог
назвать его экскрементальным: увидеть в нем что-то иное, кроме невинного
великолепия, свидетельствовало бы о душевном убожестве. Как только небо
прояснилось, он вышел в сад с мальчиками, которые радовались снегу так же,
как он.

Сэва Оииэ стояла у окна со своей свояченицей Вэйей и смотрела, как
играют дети, взрослый мужчина и маленькая выдра. Выдра устроила себе горку
из одной стены снежного замка и раз за разом возбужденно скатывалась с нее
на брюхе. Щеки мальчиков пылали. Взрослый мужчина обрывком бечевки связал
сзади свои длинные, серовато-коричневые волосы; от холода у него покраснели
уши; он с азартом прокладывал в снегу туннели. Высокие, звонкие голоса
мальчиков не умолкали: "Не сюда!" - "Вон туда копайте!" - "Где лопата?"
- "У меня лед в кармане!"

- Вот он, наш Инопланетянин,- с улыбкой сказала Сэва.

- Величайший из современных физиков,- сказала свояченица.- Как
забавно!

Когда Шевек вошел, пыхтя и топая ногами, чтобы сбить снег с сапог, и
излучая те свежие, холодные силу и бодрость, какие бывают только у людей,
только что пришедших с мороза и снега, его представили свояченице. Он
протянул Вэйе большую, твердую, холодную руку и дружелюбно посмотрел на нее
сверху вниз.

- Вы - сестра Демаэре? - спросил он и добавил: - Да, вы на него
похожи.

И это замечание доставило Вэйе огромное удовольствие, хотя в устах
любого другого оно показалось бы ей пустым. Весь остаток дня она думала:
"Он - мужчина. Настоящий мужчина. Что же это в нем такое?"

Ее звали Вэйя Доэм Оииэ, как принято по иотийскому обычаю. Ее муж,
Доэм, возглавлял большой промышленный комбинат; ему приходилось много
ездить и ежегодно по полгода проводить за рубежом в качестве делового
представителя правительства. Все это Шевеку объяснили, пока он смотрел на
нее. Хрупкость, светлые волосы и овальные черные глаза Демаэре Оииэ у Вэйи
стали прекрасными. Груди, плечи и руки у нее были круглые, нежные и очень
белые. За обедом Шевеком сидел рядом с ней. Он то и дело смотрел на ее
обнаженные груди, приподнятые жестким ко рсажем. То, что она в мороз ходит
вот так, полуголой, казалось ему сумасбродством, таким же сумасбродством,
как этот снег, и ее маленькие груди были так же невинно белы, как этот
снег. Изгиб ее шеи плавно переходил в очертания гордой, бритой, изящной
головки.

"Она действительно очень привлекательна",- сообщил себе Шевек.-
"Она, как здешние постели: мягкая. Но ломака. Почему она так жеманно
говорит?"

Он ухватился за ее довольно тонкий голос и жеманную манеру держаться,
как утопающий - за спасательный круг, но не замечал этого, не понимал, что
тонет. После обеда она должна была поездом вернуться в Нио-Эссейя, она
приехала только на один день, и он ее больше никогда не увидит.

Оииэ был простужен, Сэва была занята детьми.

- Шевек, вы не могли бы проводить Вэйю на станцию?

- Боже милостивый, Дэмаэре! Не заставляй этого несчастного защищать
меня! Уж не думаешь ли ты, что по улицам рыщут волки? Или дикие минграды
ворвутся в город и утащат меня в свои гаремы? Что меня завтра утром найдут
на крыльце начальника станции замерзшей, с примерзшими к ресницам
слезинками и с букетиком увядших цветов в маленьких окоченевших ручках? О,
это мне даже нравится! - Смех Вэйи накрыл ее звонкую болтовню, как волна,
темная, гладкая, мощная волна, которая смывает все, оставляя за собой
пустой прибрежный песок. Она смеялась не своим словам, а над собой, и
темный смех тела стирал слова.

Шевек вышел в холл, надел куртку и стал ждать ее у двери.

Полквартала они прошли молча. Снег похрустывал и скрипел у них под
ногами.

- Право, вы слишком любезны для...

- Для чего?

- Для анархиста,- сказала она своим тонким голосом, жеманно
растягивая слова (точно с такой же интонацией разговаривал Паэ, и Оииэ,
когда бывал в Университете - тоже).- Я разочарована. Я думала, что вы
окажетесь опасным и неотесанным.

- Я такой и есть.

Она взглянула на него искоса, снизу вверх. Голова ее была повязана
алой шалью; на фоне этого яркого цвета и окружавшей их белизны снега ее
глаза казались черными и блестящими.

- Но ведь вы так послушно и кротко провожаете меня на станцию, д-р
Шевек.

- Шевек,- мягко сказал он.- Без "доктора".

- Это ваше полное имя? И имя, и фамилия?

Он с улыбкой кивнул. Ему было хорошо, он чувствовал себя сильным, ему
были приятны пронизанный светом воздух, тепло его хорошо сшитой куртки,
красота идущей рядом женщины. Сегодня его не одолевали ни тревоги, ни
тяжкие думы.

- А правда, что вам дает имена компьютер?

- Да.

- Какая тоска - получить имя от машины!

- Почему тоска?

- Это так механически, так безлично.

- Но что может быть менее безлично, чем имя, которое не носит ни один
из живущих одновременно с тобой людей?

- Больше никто? Вы - единственный Шевек?

- Пока я жив. До меня были и другие.

- Вы имеете в виду родственников?

- Мы не особенно интересуемся родством. Видите ли, мы все -
родственники. Я не знаю, кто они были, кроме одной, в первые годы
заселения. Она изобрела такой подшипник для тяжелых машин, который
применяют до сих пор, он так и называется - "шевек".- Он опять улыбнулся,
еще шире.- Вот настоящее бессмертие!

Вэйя покачала головой.

- Господи! - сказала она.- Как же вы отличаете мужчин от женщин?

- Ну... мы изобрели некоторые способы...

Спустя секунду раздался ее негромкий, густой смех. Она вытерла
слезившиеся от холода глаза.

- Да, пожалуй, вы правда неотесанный!... Значит, они все приняли
придуманные имена и выучили придуманный язык - все новое?

- Первопоселенцы Анарреса? Да. Я думаю, они были романтиками.

- А вы - нет?

- Нет. Мы очень прагматичны.

- Можно быть и тем, и другим одновременно,- заметила она. Шевек не
ожидал, что она окажется сколько-нибудь проницательной.

- Да, это верно,- сказал он.

- Что может быть романтичнее того, что вы прилетели сюда, совершенно
один, без гроша в кармане, чтобы выступать за свой народ?

- И чтобы меня, пока я здесь, избаловали всевозможной роскошью.

- Роскошью? В университетской квартире? Господи Боже! Бедняжка! Они
вам хоть показали что-нибудь приличное?

- Я был во многих местах, но все одинаковое. Я хотел бы лучше узнать
Нио-Эссейя. Я видел в городе только то, что снаружи - упаковку.

Он употребил это сравнение потому, что его с самого начала восхитил
обычай уррасти заворачивать все в чистую, красивую бумагу, или пластик, или
картон, или фольгу. Белье из прачечной, книги, овощи, одежда, лекарства -
все было запаковано в бесчисленные слои обертки. Даже пачки бумаги были
завернуты в несколько слоев бумаги. Ничего не должно было ни с чем
соприкасаться. Он уже начал ощущать, что он тоже тщательно упакован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42