Или дать жизнь?
- Не знаю,- сказал Шевек. Он взялся за голову, до боли потер лоб.-
Да, конечно. Да. Но это... Но я...
- Брат, милый,- сказала Таквер. Она стиснула руки на коленях, но не
потянулась к нему.- Не важно, какое на книге имя. Люди поймут. Истина -
сама книга.
- Эта книга - я,- сказал он. Потом закрыл глаза и замер. Тогда
Таквер подошла к нему, робко, касаясь его так осторожно и ласково, точно
прикасалась к ране.
В начале 164 г. в Аббенае был издан первый, неполный, жестко
отредактированный вариант "Принципов Одновременности", соавторами которого
числились Сабул и Шевек. КПР печатало только самые важные протоколы и
директивы, но Сабул имел влияние в Федерации Печати и убедил их в высокой
пропагандистской ценности этой книги за пределами Анарреса. Уррас, сказал
он, ликует от того, что на Анарресе - засуха и угроза голода; последняя
партия доставленных с Урраса журналов полна предсказаний неминуемого краха
одонианской экономики. Какое опровержение было бы весомее этого,- говорил
Сабул; весомее, чем публикация крупной, чисто теоретической работы,
монументального научного труда, который, как он писал во втором варианте
своей рецензии, "возвышается над материальными невзгодами, доказывая
неистощимую жизнеспособность Одонианского Общества и его торжество над
анархской собственнической идеологией во всех областях человеческой мысли".
Поэтому работа была напечатана; и пятнадцать из трехсот экземпляров
отправились на борт иотийского грузового планетолета "Внимательный". Шевек
даже не открыл печатный материал книги. Но в посылку, предназначенную для
экспорта, он вложил рукописный экземпляр исходного, полного варианта. На
обложке он написал, что автор просит передать эту рукопись и его привет
д-ру Атро на Факультет Благородной Науки Иеу-Эунского Университета. Не было
сомнения, что Сабул, который должен был окончательно разрешить отправление
посылки, заметил это добавление. Вынул ли он рукопись или оставил, Шевек не
знал. Он мог конфисковать ее просто назло; мог и пропустить ее, зная, что
сокращенный и оскопленный им вариант не произведет на уррасских физиков
желаемого впечатления. Шевеку он ничего не сказал про рукопись. Шевек о ней
не спросил.
Той весной Шевек вообще мало разговаривал. Он добровольно отправился
на строительство нового водорегенерационного завода в Южном Аббенае и
большую часть дня либо проводил на этой работе, либо преподавал. Он
вернулся с своим субатомным исследованиям и часто проводил вечера в
Институте - на ускорителе или в лабораториях, со специалистами по
частицам. С Таквер и с друзьями он держался спокойно, серьезно, ласково и
холодно.
У Таквер сделался очень большой живот и походка человека, который
несет большую, тяжелую корзину, полную белья. Она не бросала работу в
рыбных лабораториях, пока не нашла и не обучила подходящую замену себе,
после чего отправилась домой и начала рожать, на декаду с лишним позже
срока. Шевек вернулся домой перед вечером.
- Сходи-ка за акушеркой,- сказала Таквер.- Скажи ей, что схватки -
через каждые четыре-пять минут, но особенно не учащаются, так что можешь не
очень спешить.
Но он заспешил; а когда оказалось, что акушерки нет на месте, его
охватила паника. Не было ни акушерки, ни квартального медика, и они не
оставили на двери записки, где их искать, хотя обычно оставляли. У Шевека
больно заколотилось сердце, и все стало ему ужасающе ясно. Он понял, что
это отсутствие помощи - дурной знак. Он отдалился от Таквер с этой зимы, с
тех пор, как принял решение о книге. А она становилась все тише, все
пассивнее, все терпеливее. Теперь он понял эту пассивность: так она
готовилась к смерти. Она отдалилась от него, а он даже не попытался
последовать за ней. Он обращал внимание только на свою обид у, на свою
боль, а ее страха - или мужества - не замечал. Он оставил ее в покое,
потому что хотел, чтобы оставили в покое его, и она пошла одна, и ушла
далеко, слишком далеко, и так и будет идти дальше одна, всегда, вечно.
Он побежал в квартальную клинику и прибежал туда, задыхаясь, шатаясь,
так что там подумали, что у него сердечный припадок. Он объяснил. Они
передали вызов другой акушерке и велели ему идти домой - партнерше сейчас
нужно, чтобы с ней кто-нибудь был. Он пошел домой, и с каждым шагом в нем
росла паника, ужас, уверенность, что он ее потеряет.
Но, придя домой, он не смог опуститься перед Таквер на колени и
попросить у нее прощения, хотя ему отчаянно хотелось сделать это. У Таквер
не было времени на эмоциональные сцены; она была занята. Пока он ходил, она
убрала со спального помоста все, кроме чистой простыни, и теперь работала
- рожала ребенка. Она не выла и не визжала, потому что ей не было больно,
но каждую потугу она регулировала, управляя мышцами и дыханием, а потом
шумно отдувалась: "Уфф",- как человек, который со страшным усилием
поднимает большую тяжесть. Шевек впервые в жизни увидел работу, на которую
до такой степени уходили все силы организма.
Он не мог смотреть на такую работу, не пытаясь помочь в ней. Во время
потуг оказалось очень удобно держаться за него руками и упираться в него
ногами. Они очень быстро дошли до этого методом проб и ошибок и продолжали
пользоваться этим способом и после прихода акушерки. Таквер родила, сидя на
корточках, прижавшись лицом к бедру Шевека, вцепившись руками в его
напрягшиеся руки.
- Вот и готово,- спокойно сказала акушерка под хриплое, как пыхтение
паровоза, учащенное дыхание Таквер, и подхватила появившееся на свет
существо, покрытое слизью, но явно человеческого происхождения. За ним
хлынула струю крови и выпала бесформенная масса чего-то неживого, не
похожего на человека. Панический страх, уже забытый Шевеком, вернулся и
удвоился. То, что он увидел - была смерть. Таквер отпустила его руки и
обмякшим комочком лежала у его ног. Он нагнулся к ней, оцепенев от ужаса и
горя.
- Правильно,- сказала акушерка,- помоги ее отодвинуть, чтобы я
могла убрать все это.
- Я хочу вымыться,- слабым голосом сказала Таквер.
- Ну-ка, помоги ей помыться. Вон там стерильное белье.
- Уаа, уаа, уаа,- сказал другой голос.
Казалось, в комнате полно людей.
- Ну, вот,- сказала акушерка.- Давай-ка положи младенца обратно к
ней, к груди, чтобы остановить кровотечение. Мне надо отнести эту плаценту
в клинику, в морозилку. Я через десять минут вернусь.
- А где... где... это...
- В кроватке! - ответила акушерка, выходя из комнаты. Шевек отыскал
взглядом очень маленькую кроватку, которая уже четыре декады стояла в углу
наготове, и младенца в ней. Среди всех этих нахлынувших событий акушерка
каким-то образом нашла время привести младенца в порядок и даже надеть на
него рубашечку, так что теперь он был уже не такой скользкий и
рыбообразный, как когда Шевек увидел его впервые. Уже стемнело - с той же
странной быстротой, как будто время прошло мгновенно. Лампа была включена.
Шевек взял ребенка на руки, чтобы отнести Таквер. Личико у него было
неправдоподобно
- Поэтому делиться ими особенно легко,- сказал Шевек.
- Дай сюда,- говорила Таквер.- Ну скорее же, пожалуйста, дай же мне
его.
Он пронес младенца по комнате и очень осторожно отпустил его на живот
Таквер.
- Ах! - сказала она; это был вздох чистого торжества.
- А кто оно? - сонно спросила она немного спустя.
Шевек сидел рядом с ней на краю спального помоста. Он провел
тщательное исследование, несколько оторопев от длины рубашки по сравнению с
крайне короткими ногами существа.
- Девочка.
Вернулась акушерка, стала наводить порядок.
- Сработали вы оба первоклассно,- заметила она. Они кротко
согласились.
- Я утром загляну,- пообещала она, уходя. Младенец и Таквер уже
спали. Шевек положил голову рядом с головой Таквер. Он привык к приятному
мускусному запаху ее кожи. Теперь запах изменился, в густой и слабый
аромат, сонно-густой. Таквер лежала на боку, младенец - у ее груди. Шевек
очень осторожно обнял ее одной рукой. Он уснул в комнате, где воздух был
пропитан жизнью.
Одонианин вступает в моногамию точно так же, как в любое другое
совместное предприятие, будь то балет, мыловаренная фабрика или еще
какое-нибудь производство. Партнерство для одониан - добровольно
образованная федерация, такая же, как любая другая. Пока в нем все ладится,
оно действует, а если не ладится - оно перестает существовать. Оно - не
институт, а функция. Единственная его санкция - санкция личной совести.
Это вполне согласуется с одонианской социальной теорией. Ценность
обещания, даже обещания с неопределенным сроком, глубоко укоренилась в
мышлении Одо; казалось бы, то, что она так упорно настаивает, что каждый
человек свободен в своем праве изменяться, должно было бы обесценить идею
обещания или обета, однако, фактически эта свобода наполняла обещание
смыслом. Обещание есть взятое направление, добровольно избранное
самоограничение. Как подчеркивала Одо, если направление не выбрано, если
человек никуда не идет, то не произойдет никаких изменений. Его свобода
выбирать и изменяться останется не использованной, точно так, как если бы
он был в тюрьме, им же самим построенной, в лабиринте, где любой путь не
лучше любого другого. Так Одо пришла к пониманию того, что обещание,
обязательство, идея верности - существенные компоненты сложнейшего понятия
"свобода".
Многие считали, что эта идея верности неприменима к половой жизни. Они
говорили, что женская натура Одо склонила ее к отказу от истинной
сексуальной свободы; это, пусть даже только это, Одо написала не для
мужчин. Это критическое замечание высказывали не только мужчины, но в
равной мере и женщины, поэтому можно было считать, что Одо не понимала не
мужскую психологию, а психологию целого типа или слоя человечества, людей,
для которых вся суть сексуального наслаждения заключена в эксперименте.
Хотя Одо, быть может, и не понимала людей, склонных к беспорядочным
связям, и, вероятно, считала такую склонность собственническим отклонением
от нормы, все же ее учение больше подходило для них, чем для тех, кто хотел
вступить в длительное партнерст во, поскольку люди - вид, связывающийся
скорее на время, чем попарно. Никакие занятия сексом любого вида не
ограничивались ни законом, ни наказанием, ни неодобрением, за исключением
изнасилования ребенка или женщины. В этих случаях, если насильник сам
быстренько не отдавал себя в более ласковые руки одного из лечебных
центров, его соседи обычно подвергали его скорому возмездию. Но в обществе,
где полное удовлетворение всех желаний с момента полового созревания
являлось нормой, и единственным, притом мягким, социальным ограничением в
отношении сексуальной активности было требование уединения - некий вид
стыдливости, обусловленный общинной жизнью - изнасилования были крайне
редки.
С другой стороны, те, кто решил создать и поддерживать партнерство,
неважно, гомосексуальное или гетеросексуальное, сталкивались с проблемами,
неведомыми тем, кого устраивает первый попавшийся партнер. Им приходилось
иметь дело не только с ревностью, собственническим инстинктом и другими
болезненными проявлениями страсти, для которых моногамный союз служит такой
прекрасной почвой, но и с внешним и трудностями, обусловленными социальной
организацией. Вступая в партнерство, каждая пара знала, что их в любую
минуту могут разлучить потребности распределения рабочей силы.
РРС - управление распределения рабочей силы - старалось держать пары
вместе и по их просьбе воссоединять их при первой же возможности, но это не
всегда удавалось, особенно при экстренных мобилизациях; да никто и не ждал
от РРС, что оно ради этого будет заново составлять все списки и менять
программы в компьютерах. Каждый анаррести знал: для того, чтобы выжить,
чтобы жизнь шла нормально, он должен быть готов отправиться туда, где он
нужен, и делать то, что нужно. Он рос в сознании того, что распределение
рабочей силы - один из основных факторов жизни, непосредственная,
постоянная социальная необходимость, тогда как партнерство - всего лишь
личная проблема.
Но когда ты добровольно выбрал какое-то направление и беззаветно
следуешь ему, то может показаться, что все способствует этому. Так,
возможность и реальность разлуки часто укрепляли преданность партнеров друг
другу. Хранить неподдельную добровольную верность в обществе, не имеющем ни
юридических, ни моральных санкций против неверности, хранить ее в
добровольной разлуке, которая может начаться в любой момент и длиться, быть
может, годы - это было своего рода испытание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
- Не знаю,- сказал Шевек. Он взялся за голову, до боли потер лоб.-
Да, конечно. Да. Но это... Но я...
- Брат, милый,- сказала Таквер. Она стиснула руки на коленях, но не
потянулась к нему.- Не важно, какое на книге имя. Люди поймут. Истина -
сама книга.
- Эта книга - я,- сказал он. Потом закрыл глаза и замер. Тогда
Таквер подошла к нему, робко, касаясь его так осторожно и ласково, точно
прикасалась к ране.
В начале 164 г. в Аббенае был издан первый, неполный, жестко
отредактированный вариант "Принципов Одновременности", соавторами которого
числились Сабул и Шевек. КПР печатало только самые важные протоколы и
директивы, но Сабул имел влияние в Федерации Печати и убедил их в высокой
пропагандистской ценности этой книги за пределами Анарреса. Уррас, сказал
он, ликует от того, что на Анарресе - засуха и угроза голода; последняя
партия доставленных с Урраса журналов полна предсказаний неминуемого краха
одонианской экономики. Какое опровержение было бы весомее этого,- говорил
Сабул; весомее, чем публикация крупной, чисто теоретической работы,
монументального научного труда, который, как он писал во втором варианте
своей рецензии, "возвышается над материальными невзгодами, доказывая
неистощимую жизнеспособность Одонианского Общества и его торжество над
анархской собственнической идеологией во всех областях человеческой мысли".
Поэтому работа была напечатана; и пятнадцать из трехсот экземпляров
отправились на борт иотийского грузового планетолета "Внимательный". Шевек
даже не открыл печатный материал книги. Но в посылку, предназначенную для
экспорта, он вложил рукописный экземпляр исходного, полного варианта. На
обложке он написал, что автор просит передать эту рукопись и его привет
д-ру Атро на Факультет Благородной Науки Иеу-Эунского Университета. Не было
сомнения, что Сабул, который должен был окончательно разрешить отправление
посылки, заметил это добавление. Вынул ли он рукопись или оставил, Шевек не
знал. Он мог конфисковать ее просто назло; мог и пропустить ее, зная, что
сокращенный и оскопленный им вариант не произведет на уррасских физиков
желаемого впечатления. Шевеку он ничего не сказал про рукопись. Шевек о ней
не спросил.
Той весной Шевек вообще мало разговаривал. Он добровольно отправился
на строительство нового водорегенерационного завода в Южном Аббенае и
большую часть дня либо проводил на этой работе, либо преподавал. Он
вернулся с своим субатомным исследованиям и часто проводил вечера в
Институте - на ускорителе или в лабораториях, со специалистами по
частицам. С Таквер и с друзьями он держался спокойно, серьезно, ласково и
холодно.
У Таквер сделался очень большой живот и походка человека, который
несет большую, тяжелую корзину, полную белья. Она не бросала работу в
рыбных лабораториях, пока не нашла и не обучила подходящую замену себе,
после чего отправилась домой и начала рожать, на декаду с лишним позже
срока. Шевек вернулся домой перед вечером.
- Сходи-ка за акушеркой,- сказала Таквер.- Скажи ей, что схватки -
через каждые четыре-пять минут, но особенно не учащаются, так что можешь не
очень спешить.
Но он заспешил; а когда оказалось, что акушерки нет на месте, его
охватила паника. Не было ни акушерки, ни квартального медика, и они не
оставили на двери записки, где их искать, хотя обычно оставляли. У Шевека
больно заколотилось сердце, и все стало ему ужасающе ясно. Он понял, что
это отсутствие помощи - дурной знак. Он отдалился от Таквер с этой зимы, с
тех пор, как принял решение о книге. А она становилась все тише, все
пассивнее, все терпеливее. Теперь он понял эту пассивность: так она
готовилась к смерти. Она отдалилась от него, а он даже не попытался
последовать за ней. Он обращал внимание только на свою обид у, на свою
боль, а ее страха - или мужества - не замечал. Он оставил ее в покое,
потому что хотел, чтобы оставили в покое его, и она пошла одна, и ушла
далеко, слишком далеко, и так и будет идти дальше одна, всегда, вечно.
Он побежал в квартальную клинику и прибежал туда, задыхаясь, шатаясь,
так что там подумали, что у него сердечный припадок. Он объяснил. Они
передали вызов другой акушерке и велели ему идти домой - партнерше сейчас
нужно, чтобы с ней кто-нибудь был. Он пошел домой, и с каждым шагом в нем
росла паника, ужас, уверенность, что он ее потеряет.
Но, придя домой, он не смог опуститься перед Таквер на колени и
попросить у нее прощения, хотя ему отчаянно хотелось сделать это. У Таквер
не было времени на эмоциональные сцены; она была занята. Пока он ходил, она
убрала со спального помоста все, кроме чистой простыни, и теперь работала
- рожала ребенка. Она не выла и не визжала, потому что ей не было больно,
но каждую потугу она регулировала, управляя мышцами и дыханием, а потом
шумно отдувалась: "Уфф",- как человек, который со страшным усилием
поднимает большую тяжесть. Шевек впервые в жизни увидел работу, на которую
до такой степени уходили все силы организма.
Он не мог смотреть на такую работу, не пытаясь помочь в ней. Во время
потуг оказалось очень удобно держаться за него руками и упираться в него
ногами. Они очень быстро дошли до этого методом проб и ошибок и продолжали
пользоваться этим способом и после прихода акушерки. Таквер родила, сидя на
корточках, прижавшись лицом к бедру Шевека, вцепившись руками в его
напрягшиеся руки.
- Вот и готово,- спокойно сказала акушерка под хриплое, как пыхтение
паровоза, учащенное дыхание Таквер, и подхватила появившееся на свет
существо, покрытое слизью, но явно человеческого происхождения. За ним
хлынула струю крови и выпала бесформенная масса чего-то неживого, не
похожего на человека. Панический страх, уже забытый Шевеком, вернулся и
удвоился. То, что он увидел - была смерть. Таквер отпустила его руки и
обмякшим комочком лежала у его ног. Он нагнулся к ней, оцепенев от ужаса и
горя.
- Правильно,- сказала акушерка,- помоги ее отодвинуть, чтобы я
могла убрать все это.
- Я хочу вымыться,- слабым голосом сказала Таквер.
- Ну-ка, помоги ей помыться. Вон там стерильное белье.
- Уаа, уаа, уаа,- сказал другой голос.
Казалось, в комнате полно людей.
- Ну, вот,- сказала акушерка.- Давай-ка положи младенца обратно к
ней, к груди, чтобы остановить кровотечение. Мне надо отнести эту плаценту
в клинику, в морозилку. Я через десять минут вернусь.
- А где... где... это...
- В кроватке! - ответила акушерка, выходя из комнаты. Шевек отыскал
взглядом очень маленькую кроватку, которая уже четыре декады стояла в углу
наготове, и младенца в ней. Среди всех этих нахлынувших событий акушерка
каким-то образом нашла время привести младенца в порядок и даже надеть на
него рубашечку, так что теперь он был уже не такой скользкий и
рыбообразный, как когда Шевек увидел его впервые. Уже стемнело - с той же
странной быстротой, как будто время прошло мгновенно. Лампа была включена.
Шевек взял ребенка на руки, чтобы отнести Таквер. Личико у него было
неправдоподобно
- Поэтому делиться ими особенно легко,- сказал Шевек.
- Дай сюда,- говорила Таквер.- Ну скорее же, пожалуйста, дай же мне
его.
Он пронес младенца по комнате и очень осторожно отпустил его на живот
Таквер.
- Ах! - сказала она; это был вздох чистого торжества.
- А кто оно? - сонно спросила она немного спустя.
Шевек сидел рядом с ней на краю спального помоста. Он провел
тщательное исследование, несколько оторопев от длины рубашки по сравнению с
крайне короткими ногами существа.
- Девочка.
Вернулась акушерка, стала наводить порядок.
- Сработали вы оба первоклассно,- заметила она. Они кротко
согласились.
- Я утром загляну,- пообещала она, уходя. Младенец и Таквер уже
спали. Шевек положил голову рядом с головой Таквер. Он привык к приятному
мускусному запаху ее кожи. Теперь запах изменился, в густой и слабый
аромат, сонно-густой. Таквер лежала на боку, младенец - у ее груди. Шевек
очень осторожно обнял ее одной рукой. Он уснул в комнате, где воздух был
пропитан жизнью.
Одонианин вступает в моногамию точно так же, как в любое другое
совместное предприятие, будь то балет, мыловаренная фабрика или еще
какое-нибудь производство. Партнерство для одониан - добровольно
образованная федерация, такая же, как любая другая. Пока в нем все ладится,
оно действует, а если не ладится - оно перестает существовать. Оно - не
институт, а функция. Единственная его санкция - санкция личной совести.
Это вполне согласуется с одонианской социальной теорией. Ценность
обещания, даже обещания с неопределенным сроком, глубоко укоренилась в
мышлении Одо; казалось бы, то, что она так упорно настаивает, что каждый
человек свободен в своем праве изменяться, должно было бы обесценить идею
обещания или обета, однако, фактически эта свобода наполняла обещание
смыслом. Обещание есть взятое направление, добровольно избранное
самоограничение. Как подчеркивала Одо, если направление не выбрано, если
человек никуда не идет, то не произойдет никаких изменений. Его свобода
выбирать и изменяться останется не использованной, точно так, как если бы
он был в тюрьме, им же самим построенной, в лабиринте, где любой путь не
лучше любого другого. Так Одо пришла к пониманию того, что обещание,
обязательство, идея верности - существенные компоненты сложнейшего понятия
"свобода".
Многие считали, что эта идея верности неприменима к половой жизни. Они
говорили, что женская натура Одо склонила ее к отказу от истинной
сексуальной свободы; это, пусть даже только это, Одо написала не для
мужчин. Это критическое замечание высказывали не только мужчины, но в
равной мере и женщины, поэтому можно было считать, что Одо не понимала не
мужскую психологию, а психологию целого типа или слоя человечества, людей,
для которых вся суть сексуального наслаждения заключена в эксперименте.
Хотя Одо, быть может, и не понимала людей, склонных к беспорядочным
связям, и, вероятно, считала такую склонность собственническим отклонением
от нормы, все же ее учение больше подходило для них, чем для тех, кто хотел
вступить в длительное партнерст во, поскольку люди - вид, связывающийся
скорее на время, чем попарно. Никакие занятия сексом любого вида не
ограничивались ни законом, ни наказанием, ни неодобрением, за исключением
изнасилования ребенка или женщины. В этих случаях, если насильник сам
быстренько не отдавал себя в более ласковые руки одного из лечебных
центров, его соседи обычно подвергали его скорому возмездию. Но в обществе,
где полное удовлетворение всех желаний с момента полового созревания
являлось нормой, и единственным, притом мягким, социальным ограничением в
отношении сексуальной активности было требование уединения - некий вид
стыдливости, обусловленный общинной жизнью - изнасилования были крайне
редки.
С другой стороны, те, кто решил создать и поддерживать партнерство,
неважно, гомосексуальное или гетеросексуальное, сталкивались с проблемами,
неведомыми тем, кого устраивает первый попавшийся партнер. Им приходилось
иметь дело не только с ревностью, собственническим инстинктом и другими
болезненными проявлениями страсти, для которых моногамный союз служит такой
прекрасной почвой, но и с внешним и трудностями, обусловленными социальной
организацией. Вступая в партнерство, каждая пара знала, что их в любую
минуту могут разлучить потребности распределения рабочей силы.
РРС - управление распределения рабочей силы - старалось держать пары
вместе и по их просьбе воссоединять их при первой же возможности, но это не
всегда удавалось, особенно при экстренных мобилизациях; да никто и не ждал
от РРС, что оно ради этого будет заново составлять все списки и менять
программы в компьютерах. Каждый анаррести знал: для того, чтобы выжить,
чтобы жизнь шла нормально, он должен быть готов отправиться туда, где он
нужен, и делать то, что нужно. Он рос в сознании того, что распределение
рабочей силы - один из основных факторов жизни, непосредственная,
постоянная социальная необходимость, тогда как партнерство - всего лишь
личная проблема.
Но когда ты добровольно выбрал какое-то направление и беззаветно
следуешь ему, то может показаться, что все способствует этому. Так,
возможность и реальность разлуки часто укрепляли преданность партнеров друг
другу. Хранить неподдельную добровольную верность в обществе, не имеющем ни
юридических, ни моральных санкций против неверности, хранить ее в
добровольной разлуке, которая может начаться в любой момент и длиться, быть
может, годы - это было своего рода испытание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42