Его
привели на Площадь Капитолия и показали высокие бронзовые двери
Директората, резиденции Правительства А-Ио; ему разрешили присутствовать на
дебатах в Сенате и на заседании одного из комитетов Совета Директоров. Его
водили в Зоопарк, в Национальный Музей, в Музей Науки и Промышленности. Его
водили в школу, где очаровательные дети в голубой с белым форме спели ему
Национальный Гимн А-Ио. Его провели по всей фабрике электронных деталей, по
полностью автоматизированному сталелитейному заводу и по ядерной
электростанции, чтобы он увидел, как собственническая экономика справляется
с производством и энергоснабжением. Его повезли на строительство нового
жилого массива, чтобы он увидел, как Государство заботится о своем народе.
Его повезли на теплоходную экскурсию вниз по дельте реки Суа, забитой
кораблями со всей планеты, к морю. Его водили в Верховный Суд, и он целый
день присутствовал при слушании гражданских и уголовных дал, и это привело
его в ужас; но его спутники настаивали, чтобы он посмотрел все, что следует
посмотреть, побывал всюду, где ему бы хотелось побывать. Когда он немного
смущенно спросил, нельзя ли ему увидеть место, где похоронена Одо, его тут
же отвезли прямехонько на старое кладбище за рекой Суа; и даже позволили
репортерам из низкопробных газет фотографировать его, пока он стоял в тени
огромных старых ив и смотрел на ухоженную могильную плиту:
Лаиа Асиэо Одо 698-769 Быть целым - значит быть частью; истинное
путешествие есть возвращение.
Его возили в Родарред, резиденцию Совета Правительств Планеты,
выступать с речью перед пленарным советом этой организации. Он надеялся
встретить или хотя бы увидеть там инопланетян, послов Терры или Хейна, но
программа была для этого слишком насыщенной. Он очень старательно готовился
к своему выступлению, пропагандировавшему свободное общение и взаимное
признание между Новым и Старым Мирами. Когда он кончил говорить, все встали
и разразились десятиминутной овацией. Респектабельные еженедельники
одобрительно отозвались о его речи, назвав ее "бескорыстным нравственным
жестом братства между людьми, сделанным великим ученым"; но ни они, ни
популярные газеты ничего из нее не процитировали. Собственно говоря,
несмотря на овацию, у Шевека было странное чувство, что никто ее не слушал.
Он получил много привилегий и допусков: в Научно-Исследовательскую
Лабораторию Света, в Национальный Архив, в Лабораторию Ядерной Технологии,
в Национальную Библиотеку в Нио, на Ускоритель в Меафеде, в Фонд
Космических Исследований в Дрио. Хотя все, что он видел на Уррасе, вызывало
у него желание увидеть еще больше, нескольких недель такой туристской жизни
ему хватило: все было так захватывающее, поразительно и чудесно, что в
конце концов совершенно его подавило. Ему захотелось на некоторое время
осесть в Университете, и работать, и обдумать все это. Но напоследок он
попросил, чтобы ему показали Фонд Космических Исследований. Когда Паэ
услышал эту просьбу, у него сделалс я очень довольный вид.
Многое из того, что Шевек увидел за это время, вызывало у него
благоговение, потому что было таким старым, существовало веками, даже
тысячелетиями. Фонд же, напротив, был новым: он был построен в последнее
десятилетие, со свойственными этому периоду размахом и изяществом.
Архитектура его была преувеличенно-эффектной, обилие и яркость красок били
в глаза. Здания были слишком высокими, расстояния между ними - слишком
большими. Лаборатории были просторные, там было много воздуха, приданные
Фонду Заводы и цеха располагались за великолепными, состоявшими из арок и
колонн портиками в нео-саэтанском стиле. Ангары представляли собой большие
разноцветные купола, прозрачные и фантастические. работавшие в них люди,
например, были очень спокойными и серьезными. Они увели Шевека от его
обычных сопровождающих и показали ему весь Фонд, в том числе все до одной
стадии разработки экспериментальной системы межзвездных полетов, начиная с
компьютеров и чертежных досок и кончая наполов ину построенным звездолетом,
казавшимся огромным и сюрреалистическим в оранжевом, фиолетовом и желтом
свете внутри огромного геодезического ангара.
- У вас столько всего,- сказал Шевек человеку по имени Оэгео,
инженеру, который взял его на свое попечение.- У вас столько всего, чем
можно работать, и вы так хорошо всем этим работаете. Это великолепно:
координация, согласованность всех работ, ве личие всего этого предприятия.
- В ваших краях, небось, так не развернешься, а? - усмехаясь,
спросил инженер.
- Космические корабли? Наш космофлот состоит из кораблей, на которых
прилетели с Урраса Первопоселенцы, построенных здесь, на Уррасе, почти два
века назад. Чтобы построить просто корабль, который возит зерно через море,
баржу, приходится целый год планировать, нужно большое усилие нашей
экономики.
Оэгео кивнул.
- Ну, нам-то это все нипочем. Но ведь вы, знаете ли, как раз тот, кто
скажет нам, когда можно будет все это дело выкинуть, пустить на металлолом.
- Выкинуть? Что вы имеете в виду?
- Полеты быстрее света,- сказал Оэгео.- Нуль-транспортировку.
Старая физика утверждает, что это невозможно. Террийцы утверждают, что это
невозможно. Но хейниты - а именно они, в конце концов, изобрели двигатель,
который мы сейчас применяем - говорят, что это возможно, только не знают,
как это сделать, потому что они еще только учатся от нас темпоральной
физике. Совершенно очевидно, что если это решение вообще у кого-то есть,-
у когото в известных нам мирах - то именно у вас, д-р Шевек.
Шевек посмотрел на него отстраняющим, жестким взглядом светлых, ясных
глаз.
- Я - теоретик, Оэгео. Не конструктор.
- Если вы дадите теорию, объединение Последовательности и
Одновременности в общей теории временного поля, мы сконструируем корабли. И
прилетим на Терру, или на Хейн, или в соседнюю галактику, в тот самый миг,
как покинем Уррас! Это корыто,- и он взглянул в другой конец ангара, где в
лучах фиолетового и оранжевого света плавал огромный остов недостроенного
корабля,- окажется таким же устаревшим, как запряженная волами телега.
- Ваши мечты так же грандиозны, как то, что вы строите,- сказал
Шевек, все еще ушедший в себя и суровый. Оэгео и остальные хотели показать
ему еще многое, но вскоре он сказал с такой простотой, что ее нельзя было
принять за иронию:
- Я думаю, вам следует отвести меня обратно к сторожам.
Так они и сделали; прощание было теплым. Шевек сел в машину и снова
вышел из нее.
- Я забыл,- сказал он,- есть ли время увидеть в Дрио еще только
одну вещь?
- В Дрио больше ничего нет,- ответил Паэ, вежливо, как всегда, и изо
всех сил стараясь скрыть раздражение, вызванное тем, что Шевек на пять
часов сбежал к инженерам.
- Я хотел бы видеть форт.
- Какой форт, сударь?
- Старый замок, времен королей. Позже он служил тюрьмой.
- Все здания такого рода снесены. Фонд полностью перестроил город.
Когда они уже сидели в автомобиле, и шофер закрывал двери, Чифойлиск
(который, вероятно, и был источником дурного настроения Паэ) спросил:
- Зачем вы хотели увидеть еще один замок, Шевек? Я-то думал, что вы
повидали уже столько старых развалин, что вам должно бы на некоторое время
хватить.
- Форт в Дрио - место, где Одо провела девять лет,- ответил Шевек.
После разговора с Оэгео его лицо так и осталось застывшим.
- После восстания 747-го года. Там она написала "Письма из Тюрьмы". И
"Аналогию".
- Боюсь, что его снесли,- сочувственно сказал Паэ.- Дрио как город
был уже при последнем издыхании, и Фонд просто-напросто стер его с лица
земли и построил заново.
Шевек кивнул. Но когда машина ехала по шоссе вдоль реки по направлению
к повороту на Иеу-Эун, она проезжала мимо утеса на излучине реки Сейссе, и
на вершине утеса стояли развалины здания, тяжелого, гнетущего,
непримиримого, с разрушенными башнями из черного камня. Невозможно было
представить себе что-либо более несхожее с роскошными, веселыми зданиями
Фонда Космических Исследований, с эффектными куполами, разноцветными
заводами, аккуратными газонами и дорожками. И ничто другое не могло придать
им такое сходство с кусочками цветной бумаги.
- Это, по-моему, и есть тот самый Форт,- заметил Чифойлиск довольным
голосом, как всегда, когда ему удавалось сказать бестактность в самый
неподходящий момент.
- Сплошные развалины,- сказал Паэ.- Должно быть, он пустой.
- Шевек, хотите остановиться и посмотреть? - спросил Чифойлиск,
приготовившись постучать в стекло, отделявшее их от шофера.
- Нет,- ответил Шевек.
Он увидел то, что хотел увидеть. В Дрио все еще был Форт. Ему не было
необходимости входить в него и разыскивать камеру, в которой Одо провела
девять лет. Он знал, как выглядит тюремная камера.
Шевек взглянул вверх, на массивные темные стены, нависшие теперь почти
над самой машиной. Лицо его было по-прежнему неподвижным и холодным. "Я
здесь уже давно,- говорил Форт,- и я все еще здесь".
Когда он вернулся в свои комнаты, пообедав в Преподавательской
Столовой Факультета, он сел один у незатопленного камина. В А-Ио было лето,
приближался самый длинный день года, и хотя был уже девятый час, еще не
стемнело. Небо за сводчатыми окнами все еще отливало своим дневным цветом
- чистой, нежной голубизной. Теплый воздух был напоен ароматом скошенной
травы и мокрой от дождя земли. В Часовне, за рощей, горел свет, и слабый
ветерок доносил едва слышные звуки музыки. Не птичьего пения, а музыки,
созданной человеком. Шевек прислушался. Кто-то разучивал в Часовне на
фисгармонии Числовые Гармонии. Шевеку он и были так же знакомы, как любому
уррасти. Одо, обновляя отношения между людьми, не попыталась обновить
основные соотношения в музыке. К необходимому она всегда относилась с
уважением. Анарресские Первопоселенцы оставили на Уррасе законы, созданные
людьми, но взяли с собой законы гармонии.
В просторной, спокойной, полной теней и тишины комнате становилось все
темнее. Шевек оглядел ее: идеальные двойные дуги окон, слабо поблескивающий
за краями ковра паркет, смутно различимый изгиб каменного камина, обшитые
панелями стены, восхитительны е своей пропорциональностью. Это была очень
красивая и человечная комната. Это была очень старинная комната. Этот Дом
Преподавателей Факультета, как ему сказали, был построен в 540-м году,
четыреста лет назад, за двести тридцать лет до Заселения Анарреса. Целые
поколения ученых жили, работали, беседовали, умирали в этой комнате еще до
того, как родилась Одо. Звуки Числовых Гармоний веками доносились сюда
через газон, сквозь те мную листву рощи. "Я здесь уже давно,- говорила эта
комната Шевеку,- и я все еще здесь. А ты-то что здесь делаешь?"
Ему было нечего ответить. Он не имеет права на все изящество и
изобилие этого мира, достигнутое, заслуженное и хранимое трудом,
преданностью, верностью его народа. Рай - для тех, кто создает Рай. Он
здесь чужой. Он - переселенец, один из племени, отрекшегося от своего
прошлого, от своей истории. Анарресские Первопоселенцы отвернулись от
Старого Мира и его прошлого, выбрали будущее - и только лишь будущее. Но
так же неизбежно, как будущее становится прошлым, прошлое становится
будущим. Отречься - не значит достигнуть. Одониане, покинувшие Уррас, были
не правы в своей отчаянной и мужественной решимости отречься от своей
истории, отказаться от возможности возвращения. Путешественник, который не
хочет вернуться или послать обратно свои корабли, чтобы рассказать о том,
что он сумел увидеть и узнать,- не путешественник, а всего лишь искатель
приключений, и сыновья его рождаются в изгнании.
Он полюбил Уррас; но что толку от его томительной любви? Он - не
часть Урраса. Но и не часть того мира, в котором родился.
Одиночество, несомненность изоляции, которую он ощутил в первый час
пребывания на борту "Внимательного", снова вспыхнули в нем, и он понял, что
это - его истинное состояние, истинное и безусловное, как бы он его не
игнорировал и сколько бы ни подавлял.
Здесь он был одинок, потому что прибыл из общества, добровольно
избравшего изгнание. В своем собственном мире он всегда был одинок, потому
что сам себя изгнал из своего общества. Первопоселенцы сделали один шаг
прочь. Он сделал два. Он был сам по себе, потому что пошел на
метафизический риск.
И он был настолько глуп, что вообразил, будто сможет помочь сблизить
два мира, к которым не принадлежит.
Взгляд его привлекла синева ночного неба за окном. За расплывчатыми
темными пятнами листвы и башни Часовни, над темной линией холмов, которые
ночью всегда уменьшались и отдалялись, появился и все усиливался свет,
разливалось мягкое сияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
привели на Площадь Капитолия и показали высокие бронзовые двери
Директората, резиденции Правительства А-Ио; ему разрешили присутствовать на
дебатах в Сенате и на заседании одного из комитетов Совета Директоров. Его
водили в Зоопарк, в Национальный Музей, в Музей Науки и Промышленности. Его
водили в школу, где очаровательные дети в голубой с белым форме спели ему
Национальный Гимн А-Ио. Его провели по всей фабрике электронных деталей, по
полностью автоматизированному сталелитейному заводу и по ядерной
электростанции, чтобы он увидел, как собственническая экономика справляется
с производством и энергоснабжением. Его повезли на строительство нового
жилого массива, чтобы он увидел, как Государство заботится о своем народе.
Его повезли на теплоходную экскурсию вниз по дельте реки Суа, забитой
кораблями со всей планеты, к морю. Его водили в Верховный Суд, и он целый
день присутствовал при слушании гражданских и уголовных дал, и это привело
его в ужас; но его спутники настаивали, чтобы он посмотрел все, что следует
посмотреть, побывал всюду, где ему бы хотелось побывать. Когда он немного
смущенно спросил, нельзя ли ему увидеть место, где похоронена Одо, его тут
же отвезли прямехонько на старое кладбище за рекой Суа; и даже позволили
репортерам из низкопробных газет фотографировать его, пока он стоял в тени
огромных старых ив и смотрел на ухоженную могильную плиту:
Лаиа Асиэо Одо 698-769 Быть целым - значит быть частью; истинное
путешествие есть возвращение.
Его возили в Родарред, резиденцию Совета Правительств Планеты,
выступать с речью перед пленарным советом этой организации. Он надеялся
встретить или хотя бы увидеть там инопланетян, послов Терры или Хейна, но
программа была для этого слишком насыщенной. Он очень старательно готовился
к своему выступлению, пропагандировавшему свободное общение и взаимное
признание между Новым и Старым Мирами. Когда он кончил говорить, все встали
и разразились десятиминутной овацией. Респектабельные еженедельники
одобрительно отозвались о его речи, назвав ее "бескорыстным нравственным
жестом братства между людьми, сделанным великим ученым"; но ни они, ни
популярные газеты ничего из нее не процитировали. Собственно говоря,
несмотря на овацию, у Шевека было странное чувство, что никто ее не слушал.
Он получил много привилегий и допусков: в Научно-Исследовательскую
Лабораторию Света, в Национальный Архив, в Лабораторию Ядерной Технологии,
в Национальную Библиотеку в Нио, на Ускоритель в Меафеде, в Фонд
Космических Исследований в Дрио. Хотя все, что он видел на Уррасе, вызывало
у него желание увидеть еще больше, нескольких недель такой туристской жизни
ему хватило: все было так захватывающее, поразительно и чудесно, что в
конце концов совершенно его подавило. Ему захотелось на некоторое время
осесть в Университете, и работать, и обдумать все это. Но напоследок он
попросил, чтобы ему показали Фонд Космических Исследований. Когда Паэ
услышал эту просьбу, у него сделалс я очень довольный вид.
Многое из того, что Шевек увидел за это время, вызывало у него
благоговение, потому что было таким старым, существовало веками, даже
тысячелетиями. Фонд же, напротив, был новым: он был построен в последнее
десятилетие, со свойственными этому периоду размахом и изяществом.
Архитектура его была преувеличенно-эффектной, обилие и яркость красок били
в глаза. Здания были слишком высокими, расстояния между ними - слишком
большими. Лаборатории были просторные, там было много воздуха, приданные
Фонду Заводы и цеха располагались за великолепными, состоявшими из арок и
колонн портиками в нео-саэтанском стиле. Ангары представляли собой большие
разноцветные купола, прозрачные и фантастические. работавшие в них люди,
например, были очень спокойными и серьезными. Они увели Шевека от его
обычных сопровождающих и показали ему весь Фонд, в том числе все до одной
стадии разработки экспериментальной системы межзвездных полетов, начиная с
компьютеров и чертежных досок и кончая наполов ину построенным звездолетом,
казавшимся огромным и сюрреалистическим в оранжевом, фиолетовом и желтом
свете внутри огромного геодезического ангара.
- У вас столько всего,- сказал Шевек человеку по имени Оэгео,
инженеру, который взял его на свое попечение.- У вас столько всего, чем
можно работать, и вы так хорошо всем этим работаете. Это великолепно:
координация, согласованность всех работ, ве личие всего этого предприятия.
- В ваших краях, небось, так не развернешься, а? - усмехаясь,
спросил инженер.
- Космические корабли? Наш космофлот состоит из кораблей, на которых
прилетели с Урраса Первопоселенцы, построенных здесь, на Уррасе, почти два
века назад. Чтобы построить просто корабль, который возит зерно через море,
баржу, приходится целый год планировать, нужно большое усилие нашей
экономики.
Оэгео кивнул.
- Ну, нам-то это все нипочем. Но ведь вы, знаете ли, как раз тот, кто
скажет нам, когда можно будет все это дело выкинуть, пустить на металлолом.
- Выкинуть? Что вы имеете в виду?
- Полеты быстрее света,- сказал Оэгео.- Нуль-транспортировку.
Старая физика утверждает, что это невозможно. Террийцы утверждают, что это
невозможно. Но хейниты - а именно они, в конце концов, изобрели двигатель,
который мы сейчас применяем - говорят, что это возможно, только не знают,
как это сделать, потому что они еще только учатся от нас темпоральной
физике. Совершенно очевидно, что если это решение вообще у кого-то есть,-
у когото в известных нам мирах - то именно у вас, д-р Шевек.
Шевек посмотрел на него отстраняющим, жестким взглядом светлых, ясных
глаз.
- Я - теоретик, Оэгео. Не конструктор.
- Если вы дадите теорию, объединение Последовательности и
Одновременности в общей теории временного поля, мы сконструируем корабли. И
прилетим на Терру, или на Хейн, или в соседнюю галактику, в тот самый миг,
как покинем Уррас! Это корыто,- и он взглянул в другой конец ангара, где в
лучах фиолетового и оранжевого света плавал огромный остов недостроенного
корабля,- окажется таким же устаревшим, как запряженная волами телега.
- Ваши мечты так же грандиозны, как то, что вы строите,- сказал
Шевек, все еще ушедший в себя и суровый. Оэгео и остальные хотели показать
ему еще многое, но вскоре он сказал с такой простотой, что ее нельзя было
принять за иронию:
- Я думаю, вам следует отвести меня обратно к сторожам.
Так они и сделали; прощание было теплым. Шевек сел в машину и снова
вышел из нее.
- Я забыл,- сказал он,- есть ли время увидеть в Дрио еще только
одну вещь?
- В Дрио больше ничего нет,- ответил Паэ, вежливо, как всегда, и изо
всех сил стараясь скрыть раздражение, вызванное тем, что Шевек на пять
часов сбежал к инженерам.
- Я хотел бы видеть форт.
- Какой форт, сударь?
- Старый замок, времен королей. Позже он служил тюрьмой.
- Все здания такого рода снесены. Фонд полностью перестроил город.
Когда они уже сидели в автомобиле, и шофер закрывал двери, Чифойлиск
(который, вероятно, и был источником дурного настроения Паэ) спросил:
- Зачем вы хотели увидеть еще один замок, Шевек? Я-то думал, что вы
повидали уже столько старых развалин, что вам должно бы на некоторое время
хватить.
- Форт в Дрио - место, где Одо провела девять лет,- ответил Шевек.
После разговора с Оэгео его лицо так и осталось застывшим.
- После восстания 747-го года. Там она написала "Письма из Тюрьмы". И
"Аналогию".
- Боюсь, что его снесли,- сочувственно сказал Паэ.- Дрио как город
был уже при последнем издыхании, и Фонд просто-напросто стер его с лица
земли и построил заново.
Шевек кивнул. Но когда машина ехала по шоссе вдоль реки по направлению
к повороту на Иеу-Эун, она проезжала мимо утеса на излучине реки Сейссе, и
на вершине утеса стояли развалины здания, тяжелого, гнетущего,
непримиримого, с разрушенными башнями из черного камня. Невозможно было
представить себе что-либо более несхожее с роскошными, веселыми зданиями
Фонда Космических Исследований, с эффектными куполами, разноцветными
заводами, аккуратными газонами и дорожками. И ничто другое не могло придать
им такое сходство с кусочками цветной бумаги.
- Это, по-моему, и есть тот самый Форт,- заметил Чифойлиск довольным
голосом, как всегда, когда ему удавалось сказать бестактность в самый
неподходящий момент.
- Сплошные развалины,- сказал Паэ.- Должно быть, он пустой.
- Шевек, хотите остановиться и посмотреть? - спросил Чифойлиск,
приготовившись постучать в стекло, отделявшее их от шофера.
- Нет,- ответил Шевек.
Он увидел то, что хотел увидеть. В Дрио все еще был Форт. Ему не было
необходимости входить в него и разыскивать камеру, в которой Одо провела
девять лет. Он знал, как выглядит тюремная камера.
Шевек взглянул вверх, на массивные темные стены, нависшие теперь почти
над самой машиной. Лицо его было по-прежнему неподвижным и холодным. "Я
здесь уже давно,- говорил Форт,- и я все еще здесь".
Когда он вернулся в свои комнаты, пообедав в Преподавательской
Столовой Факультета, он сел один у незатопленного камина. В А-Ио было лето,
приближался самый длинный день года, и хотя был уже девятый час, еще не
стемнело. Небо за сводчатыми окнами все еще отливало своим дневным цветом
- чистой, нежной голубизной. Теплый воздух был напоен ароматом скошенной
травы и мокрой от дождя земли. В Часовне, за рощей, горел свет, и слабый
ветерок доносил едва слышные звуки музыки. Не птичьего пения, а музыки,
созданной человеком. Шевек прислушался. Кто-то разучивал в Часовне на
фисгармонии Числовые Гармонии. Шевеку он и были так же знакомы, как любому
уррасти. Одо, обновляя отношения между людьми, не попыталась обновить
основные соотношения в музыке. К необходимому она всегда относилась с
уважением. Анарресские Первопоселенцы оставили на Уррасе законы, созданные
людьми, но взяли с собой законы гармонии.
В просторной, спокойной, полной теней и тишины комнате становилось все
темнее. Шевек оглядел ее: идеальные двойные дуги окон, слабо поблескивающий
за краями ковра паркет, смутно различимый изгиб каменного камина, обшитые
панелями стены, восхитительны е своей пропорциональностью. Это была очень
красивая и человечная комната. Это была очень старинная комната. Этот Дом
Преподавателей Факультета, как ему сказали, был построен в 540-м году,
четыреста лет назад, за двести тридцать лет до Заселения Анарреса. Целые
поколения ученых жили, работали, беседовали, умирали в этой комнате еще до
того, как родилась Одо. Звуки Числовых Гармоний веками доносились сюда
через газон, сквозь те мную листву рощи. "Я здесь уже давно,- говорила эта
комната Шевеку,- и я все еще здесь. А ты-то что здесь делаешь?"
Ему было нечего ответить. Он не имеет права на все изящество и
изобилие этого мира, достигнутое, заслуженное и хранимое трудом,
преданностью, верностью его народа. Рай - для тех, кто создает Рай. Он
здесь чужой. Он - переселенец, один из племени, отрекшегося от своего
прошлого, от своей истории. Анарресские Первопоселенцы отвернулись от
Старого Мира и его прошлого, выбрали будущее - и только лишь будущее. Но
так же неизбежно, как будущее становится прошлым, прошлое становится
будущим. Отречься - не значит достигнуть. Одониане, покинувшие Уррас, были
не правы в своей отчаянной и мужественной решимости отречься от своей
истории, отказаться от возможности возвращения. Путешественник, который не
хочет вернуться или послать обратно свои корабли, чтобы рассказать о том,
что он сумел увидеть и узнать,- не путешественник, а всего лишь искатель
приключений, и сыновья его рождаются в изгнании.
Он полюбил Уррас; но что толку от его томительной любви? Он - не
часть Урраса. Но и не часть того мира, в котором родился.
Одиночество, несомненность изоляции, которую он ощутил в первый час
пребывания на борту "Внимательного", снова вспыхнули в нем, и он понял, что
это - его истинное состояние, истинное и безусловное, как бы он его не
игнорировал и сколько бы ни подавлял.
Здесь он был одинок, потому что прибыл из общества, добровольно
избравшего изгнание. В своем собственном мире он всегда был одинок, потому
что сам себя изгнал из своего общества. Первопоселенцы сделали один шаг
прочь. Он сделал два. Он был сам по себе, потому что пошел на
метафизический риск.
И он был настолько глуп, что вообразил, будто сможет помочь сблизить
два мира, к которым не принадлежит.
Взгляд его привлекла синева ночного неба за окном. За расплывчатыми
темными пятнами листвы и башни Часовни, над темной линией холмов, которые
ночью всегда уменьшались и отдалялись, появился и все усиливался свет,
разливалось мягкое сияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42