— Распрягай! — Байбарин держал его под прицелом.
Мужик стал суетливо выпрягать взмыленного коня, с удил срывалась кровавая пена. Лёжа на дороге ничком, раненный в надпашье стонал; он, видимо, в бреду; руки шарят по подмороженной грязи, а ноги не шевельнутся. Другой раненый сел на земле, рот, дёргаясь, приоткрылся, по подбородку потекла кровь, голова склонилась на грудь.
В коляске причитала, охала за полстью Варвара Тихоновна. Стёпа то и дело отбегал от повозок в поле, глядя в сторону деревни. Появятся вооружённые мужики — и конец придёт не только хозяину, но и ему. Он не провинился ни перед красными, ни перед белыми и, при всей симпатии к Проклу Петровичу, не желал терять жизнь за чужие счёты. Стёпа мысленно клял себя за то, что подрядился ехать.
Хозяин указал:
— Гляди — овцы разбегутся!
Когда велел привязать к задку таратайки крестьянского коня, работник заметил:
— Прибавить бы надо — за риск!
Прокл Петрович произнёс не без обиды:
— Неужели я забуду?!
Поехали, оставив возле раненых возницу с подводой. Он неожиданно кинул вдогонку:
— Отплата будет!
Байбарин остановил запряжку. Взбешённый, шёл назад, поднимая руку с револьвером. Варвара Тихоновна высунулась из-за полсти:
— Упаси тя Бог, батюшка! Брось ты его, отец!
Мужик прятался за телегой. Хорунжий плюнул и вернулся к лошадям.
На пути темнела осиновая роща, густая даже без листвы. За осинником оказалось перепутье: одна дорога вела на северо-запад, другая уходила к югу. Байбарин разнуздал чужого коня, шлёпнул его ладонью по крупу: гуляй! Обернулся к работнику:
— Решат — мы в станицы повстанцев спешим, — показал на северо-запад. — А мы кружным путём поедем.
За обочиной раскинулась огромная лужа, покрытая ледком. Прокл Петрович выдернул затворы из отобранных ружей, забросил в разные стороны, а винтовки швырнул в лужу: ледок проломился, и они легли на дно.
14
Дорога пролегала по косогору, с которого уже сошёл снег. Низко стлались сумерки, как будто пространство заволакивал дым. Вдали на возвышенности виднелся верховой, по войлочной шляпе Байбарин признал башкира. Всадник пересёк дорогу и пустил коня торопким шагом по дну яра, далеко объезжая встречных. С воза Стёпа крикнул хозяину:
— Ну и лисица — башкирец! Боится, как бы не подстрелили!
Прокл Петрович подумал: “А ведь и впрямь подстрелят...” Для красных этот всадник — вероятный “буржуазный националист”, для белых — инородец, не желающий, скорее всего, воевать на их стороне.
Взошла ущербная луна, обоз приближался к замершему в темноте маленькому селению. Там так тихо, что подумалось: уж не покинуто ли оно? Но вот несмело забрехала дворняжка, метнулась за полуразвалившуюся постройку. В другом строении Стёпа разглядел едва теплившийся огонёк — повернули туда. Вокруг избы торчало несколько кольев — остатки плетня; труба над крышей дымила. Пригнувшись в дверном проёме, вышел хозяин.
— Живём в нужда, хорош человек! Конь нет, быки нет... — Это был старик-башкир.
Прокл Петрович поклонился ему в пояс и попросился переночевать. Чего башкир не ожидал, так это поклона. Стоял безмолвно и недвижимо, затем, опомнившись, поклонился сам до земли, показывая руками на дверь. Стёпа, стаскивая с воза торбы с овсом, обронил:
— Загон-то вон, а коней всамделе не видать.
Байбарин провёл в избу смертельно уставшую Варвару Тихоновну, он и сам едва переступал от утомления. Посреди помещения в грубо сложенном из дикого камня открытом очаге догорали, сильно дымя и почти не давая света, кизячные лепёхи: дым утягивало в расположенный над очагом дымоход. У огня сидела на корточках женщина, трое ребятишек возились на постланных на земляной пол овчинах.
— Господи, бедность-то какая... — перекрестившись, Варвара Тихоновна прилегла на лавку, что тянулась вдоль бревенчатой стены.
Башкиры, в не столь давнем прошлом кочевой народ, приноровились умело рубить избы, нередко украшая их искусной резьбой, но жилище, где нашли приют путники, оказалось не из таких.
Старик бережно положил в очаг дрова, они быстро разгорелись, затрещали, и в избёнке стало светлее. В ней почти ничего не было; на прибитой к стене полке стояло несколько деревянных мисок и чашек. Прокл Петрович увидел: у женщины симпатичное лицо, из-под платка спускаются на спину две толстые чёрные косы. Она вскипятила котёл воды и бросила в неё немного измельчённого в порошок вяленого мяса. Стёпа, коверкая язык, как обычно делают русские из простых в разговоре с инородцами, спросил башкира:
— Почему баран не резал? Почему нет свежий мяса?
Старик испуганно, жалобно поглядел на Байбарина, и тот поспешно сказал:
— Не надо мяса! У нас всё есть! — Послал работника к повозке за припасами, принялся раздавать принесённую снедь хозяевам, детям. Ребятишки стали жадно есть, старик и женщина (очевидно, молодая жена) сдерживались, но было видно, что и они не избалованы сытостью. Стёпа взглянул на башкира, осенённый догадкой:
— Может, тебя кто мал-мал грабил?
Тот закивал, возбуждённо заговорил на родном языке. Байбарин и работник, немного понимавшие по-башкирски, узнали: с осени на посёлок нападали дважды, потому в нём и не осталось почти никого — люди бежали в большие сёла. Банда убила несколько мужчин. Один из бандитов выстрелил в дочь старика — девушку, когда она, перепуганная, бросилась в поле. Трое суток она мучилась от раны, пока умерла. У семьи забрали лошадей, коров, жирных баранов — оставили дюжину овец... Женщина отвернулась, плечи вздрагивали от плача.
У Байбарина тонко, переливчато зазвенело в ушах — подскочило кровяное давление. Он сидел на овчине у очага, смотрел на свои ладони и не вытер побежавшую по щеке слезу. Душила ненависть к бандитам, изводило сознание своей беспомощности. Спросил башкира:
— Кто грабил... у них шашки были?
— Рус грабил! Шашка — нет. Ружьё был. У всех был ружьё. Морда чёрный был. Сажа.
“Не казаки! Казак без шашки не поедет, — отметил про себя Прокл Петрович. — И не станет сажей мазаться: прикроет низ лица платком”.
Стёпа, понимая его мысли, сказал:
— Переселенцы делают! Распоясались мужики. Сколько их пришло с войны с оружием!
Сладко зевнул и лёг спать, завернувшись в тулуп, раздался могучий храп. Прокл Петрович думал — волнение не даст уснуть. Но тоже провалился в сон как в смерть.
Когда наутро собрались ехать, Байбарин сказал хозяину, что оставляет ему лошадь из запасных и корову. Тот долго не понимал, но и когда как будто бы понял — сохранял насторожённость, предполагая коварство. Щупал бабки у молодой рослой кобылы, осматривал корову, а Прокл Петрович повторял:
— Отгони в лес и там паси, чтобы не отобрали.
Старик в немом напряжении глядел вслед уезжающим.
Когда ближе к полудню расположились на привал, Стёпа высказал с завистью:
— Коня и корову подарить чужому башкирцу!.. Простите меня за слово, но верно говорят — блаженный вы, Петрович!
Байбарин стал горячо говорить о справедливости — разнервничался. Показывал рукой на север, на пологие, а местами крутые холмы — отроги Уральских гор, — показывал на юг, куда уходило широко раскинувшееся поле, поворачивался лицом на восток:
— Всё это раздолье принадлежало башкирам, они — исконные хозяева этого огромного края! Я читал книги путешественников, да и старики вспоминали — какое невероятное было изобилие зверей, птиц, рыб... Роскошные пастбища, леса: оленей, лосей, косуль, кабанов, белок, лисиц — несметно! Все породы диких гусей, уток, куликов плодились тут и там... На лесистых холмах — пропасть тетеревов, в степи в великом множестве — дрофы, стрепеты, кроншнепы. Табуны башкирские ходили — взглядом не окинуть их. А как понаехали государевы чиновники (каждый второй — немец, — отчего и взялось название “Оренбург”), как полез народ с истощённых расейских земель, как стали хватать да гадить! Нынче поверь-ка, что водилась в здешних речках форель? В лесах нет ни оленя, ни кабана, ни медведя, ни диких пчёл, да и сами-то леса посократились изрядно. Сейчас поедем — будет бор. В мою молодость по нему катили целый день. А в прошлом году я был — и часу бором не ехал. И разор дальше идёт! Да притом как поступают с башкирами?
Работник пытался понять, к чему ведёт хозяин.
— Насчёт разора вы верно... Но по-чудному выражаете: вроде сами вы нерусский.
Прокл Петрович махнул рукой:
— Уже слыхал я это! Подумай над стихом — я прочту тебе. Его написал о здешних землях русский человек, в старину ещё написал: “Край вольных пастырей и паств! Прервут твой век благословенный добытчики чужих богатств. Нахлынут жадными толпами, твоё раздолье полюбя, и не узнаешь ты себя под их нечистыми руками! Тук сей земли неистощённой всосут чужие семена, чужие снимут племена их плод, сторицей возвращённый!” — Байбарин с настойчивостью обратился к Стёпе: — Подумай, кто был здесь чужим в старое время? Переселенцы, что имели денежку на взятки чиновникам: россияне из-под Вязьмы, из-под Калуги, Курска, Твери!
Степуган догадался:
— Ага-ага! А вы — казацкого рода. Вы — на особицу.
Байбарин в досаде издал что-то похожее на рык.
— Мои предки — такие же незваные гости здесь! На мне — те же грехи!
Работник аж крякнул: не подозревал в хозяине этой страстишки — “представляться”, валять дурака.
15
Спустя два дня беглецы достигли местности, куда уже распространялась власть белых повстанцев. Поздним вечером обоз остановился в большой деревне русских переселенцев. Здесь они должны были быть смирными.
Байбарин попросился на ночлег к хозяину просторного, под железной крышей, дома. Высокий, с какой-то уклончивостью и будто бы апатией в облике поселянин увидел, что перед ним не нищие, и выказал гостеприимство. Его работник-парнишка, поймав выразительный вгляд, распахнул надёжные, навек сколоченные ворота. Хозяин велел пустить байбаринскую скотину в стойло.
Прокл Петрович, тёртый человек, предложил заранее рассчитаться, но поселянин хитро отводил взгляд:
— Чай, нас не гонят. Наедите, напьёте, животина подкормится — утречком и сосчитаемся.
Байбарин вслух, при хозяине, прикинул, какая может быть сумма, и протянул деньги. Мужик с вниманием глянул на царские рубли, но не отступил:
— Как так? Я не понимаю! Ничего этого не нужно, — обеими руками отталкивал руку с деньгами, посмеивался.
В горнице жена уже поставила на стол бутылку самогона, заткнутую капустной кочерыжкой. Хозяин, усаживая Байбариных, зыркнул вопросительно, покосившись на Степугана.
— С нами сядет! — приказал Прокл Петрович.
— Лишь бы как лучше дорогим гостям! — проговорил крестьянин со сладостью, бросил жене: — Щи уже простыли — живо согрей! — и опять улыбнулся Байбарину. — Уж мы знаем, как принять.
Взвизгнул поросёнок — лежал у печи на сермяжной подстилке. Хозяин пояснил: болен-де, отпаиваем овечьим молоком. Велел бабе позаботиться о поросёнке — чугун со щами принёс сам. Батрак тем временем слазил в подпол за студнем, сбегал в курятник за яйцами — жарить глазунью с салом. Варвара Тихоновна посетовала, обратясь к хозяину:
— Не такие уж мы, землячок, прожорливые. И грех ведь — пост!
Он возразил:
— Ничего-ничего, какие теперь посты? В дороге, коли выпало угощение — едят от пуза! — Сам не ел, не пил: помогал освободившейся жене обслуживать путников.
Степуган накрошил в миску со щами варёное мясо, так что щи едва не перелились через край, хватил стакан самогона и навалился на еду. “И умещается!” — поражался Прокл Петрович, в то время как Стёпа с неослабным усердием поглощал одно, другое, третье...
Изба была щедро протоплена, и гостей прошиб пот. Варвара Тихоновна, довольная, сказала:
— Уж как иззяблась в дороге! Теперь лицу тепло, а кости ещё только отогреваются. — Попросила прощения, что хочет лечь пораньше.
Хозяйка предложила ей спать на печи. Пока Варваре Тихоновне помогали на неё влезть, Степуган захрапел на тулупе. Прокл Петрович присел на лавку, где ему постелили постель. Подошёл, держа подмышкой толстую Библию, хозяин, опустился на табуретку.
— Вы, сударь, как грамотный и обходительный, то я смею вас по вашему образованию спросить... Вы как казак лишены через красных земли и спасаетесь?
Байбарин кивнул, и поселянин, сдерживая чувства, договорил:
— Значит, правда отнимают землю у казаков.
Прокл Петрович поправил:
— Не у казаков отнимают, а у всех мало-мальски состоятельных хозяев! Вот у вас сколько десятин?
Мужик с неохотой сказал:
— Что обо мне говорить?.. Ну, сыновей я отделил... и осталось у нас на двоих сорок десятин с небольшим.
“Насколько убавил?” — подумал Байбарин.
— И вы надеетесь, что на вас, двоих едоков, сорок десятин оставят?
Хозяин, не веря казаку, пробормотал не без насмешки:
— И то назвать — богатое имение: сорок-то десятин!.. — ему хотелось переменить тему, и он раскрыл Библию. — Я всё разбираюсь и давно за жизнью слежу по Писанию, — прищурившись, стал читать: — Один овен стоит у реки... с запада шёл козёл и, приблизившись к овну, рассвирепел на него и поразил овна, поверг его на землю и растоптал его, и не было никого, кто мог бы спасти овна от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61