Он наблюдал, как я подходил к озеру и зачерпывал ладонями воду.
— Иоханнес — человек пустыни, — неожиданно обронил он.
— Возможно, — не возражал я, сухо добавив: — Пусть пустыня сама решит.
Мы сделали привал, и каждый отдыхал под собственной лошадью. Селмо готовил еду.
— Лошади, — сказал Рамон, — будут здесь.
Он быстро изобразил на песке контуры воображаемой карты, пометив места, где в настоящее время сделан привал и где мы обнаружим диких лошадей и тропинку между этими двумя точками.
— Здесь, — он ткнул пальцем, — горы. А здесь очень узкий проход. Дорога ведет к морю, — он посмотрел на меня, — в Лос-Анджелес. Там, — он махнул рукой на север, — долина Сан-Хуан. — Рамон показал на восток, направо. А там пустыня. — Он опять взглянул на меня. — Пустыню ты уже пересекал. Сколько вам нужно отловить лошадей? — спросил он.
— Четыреста, если получится, — ответил я. — Пятьсот, конечно, было бы еще лучше.
— Это много.
— Но нам и нужно много. Скоро в страну прибудет немало людей, и всем понадобятся лошади.
— Не сомневаюсь, — ответил Рамон и неожиданно спросил: — А ты умеешь читать книги?
— Умею.
— Я никогда не видел книгу, — признался он с тоской в голосе.
— Пустыня — та же книга, — ободряюще заметил я. — И в ней немало интересных страниц.
— Да, — согласился он. — И ни одна страница не похожа на другую.
— Вы живете недалеко отсюда, Рамон?
— Я живу везде, — ответил он. — Мой дом там, где я приклоню голову.
— А ваша семья? Ваше племя?
— Все умерли. Я остался один, — печально произнес Рамон.
Костер весело потрескивал, выбрасывая высоко в воздух искры и клубы дыма.
— Там был когда-то город. — Рамон махнул рукой в сторону пустыни. — И я жил в нем, когда был маленьким. Потом земля начала дрожать. Сначала слабо, потом все сильнее и сильнее, отчего большинство домов разрушилось. Много дней сотрясалась так земля. Некоторые жители вместе с близкими бежали в горы, среди них был и мой отец, он взял нас с собой.
Вскоре полили дожди, задули ветры. Пришла зима, и стало очень холодно. Мы с отцом пробрались к городским руинам, чтобы поискать еду, одежду и оружие. Другие не решились — боялись.
Дома у нас всегда хранился большой запас провизии; к счастью, он уцелел, и мы забрали его с собой. Но счастье это обернулось горем: когда мы вернулись, отца убили и захватили еду, которую мы принесли с собой. Мы с братом и сестрой и еще двое других, присоединившихся к нам, вынуждены были бежать и прятаться. Мы нашли небольшую ложбину среди скал, там бил родник, за ложбиной протекала река. Мы надежно укрылись, и нас не нашли. Зима была в тот год очень суровой, мы вырыли в холме пещеру, которая стала нашим убежищем. Выходя на охоту, встречали других людей, но не доверяли никому: только издали наблюдали за ними. Они не умели стрелять так же хорошо, как мы, потому что никогда не охотились.
— Индейцы, — удивился я, — и не охотились?
— Они жили в городе, — пояснил Рамон. — Ваши люди, живущие в городе, разве они ходят на охоту?
Вскоре мы построили еще одно убежище, место выбрали в узком каньоне среди деревьев, — там тоже бил родник, но не ходили туда, держали его про запас.
Весной одного задрала пятнистая кошка, которую вы называете ягуаром: в те годы их тут было великое множество. Пройдут годы, прежде чем встретишь хоть одну.
Втроем мы решили наведаться в город. Стены домов были когда-то выложены из кирпичей ила, поэтому не выдержали, разрушились. Не сохранилось ничего. Из построек.
Сплошные руины, что-то снесено водой, что-то засыпано пылью...
Когда мы вернулись назад, в свое убежище, то нашли двоих мертвых: кто-то пробрался и убил их, остальные убежали в пещеру каньона и спрятались там...
Ужин был готов, мы подошли к костру. Рамон ел неторопливо, не вспоминая больше о прошедших годах. Сколько же ему могло быть лет? Чем дольше я смотрел на него, тем старше он мне казался.
На второй день пути после первого привала мы с Рамоном впервые отправились к месту, где паслись лошади. Их были тысячи, пасущихся на зеленой равнине!.. Мы оставили наших лошадей в тени деревьев и пошли наблюдать за дикими. Поистине разбегались глаза. Мой взгляд с восхищением останавливался то на одной, то на другой, оценивая до достоинству и грациозность движений, и скорость, с которой они будто перелетали с места на место.
Табунами по сто или больше лошади скакали по равнине, описывая круги, и возвращались обратно. Они находились от нас на расстоянии менее ста ярдов, смотрели, изучали нас и уносились прочь со скоростью ветра.
Это было удивительно прекрасное и величественное зрелище, ничего подобного ранее мне не доводилось видеть. Казалось, по равнине мощно перекатывалась многоцветная волна, в которую вливались все табуны. Некоторые лошади стояли в стороне. Среди них особо выделялся черный жеребец с белой отметиной, весом уж никак не менее тысячи фунтов: в сравнении с ним все остальные казались младенцами.
Один табун несколько раз пронесся неподалеку, словно приглашая и нас присоединиться к захватывающему дух движению. Но мы не сделали никаких попыток приблизиться, давая возможность привыкнуть животным к нашему присутствию. Создавалось впечатление, будто на этих лошадей никто никогда не охотился, однако Селмо показал нам жеребца с тавром на бедре.
Неподалеку от подножия гор нам как-то повстречалось и стадо лосей, наверное, как мы решили, не менее чем в тысячу голов; и теперь будто многоцветная волна поменяла цвет — приняла нежно-коричневый оттенок лосиных рогов.
С приближением сумерек мы вернулись на то место, где еще днем решили разбить лагерь. Монте принес к ужину убитого лося, и мы стали обладателями нескольких сот фунтов мяса.
Попадались нам и волки, совершенно не обращавшие на нас никакого внимания, и тоже, очевидно, впервые встретившиеся с людьми. Волки, как серые кровожадные привидения, крались за стадом лосей, поджидая ослабевших или отставших от стада животных.
Вернувшись к месту стоянки, мы напоили своих лошадей и отпустили их пастись на траву, сами же занялись разбивкой и устройством лагеря. Рамон и мы с Франческо пошли осматривать окрестности. Вскоре к нам присоединился и Джакоб.
— Здесь у них водопой. — Рамон показал на следы копыт вдоль ручья.
Джакоб внимательно присматривался к деревьям и кустам.
— Нам нужно построить загон таким образом, чтобы туда попал ручей, — сказал он. — Тогда у лошадей будет вода. На всем пространстве между деревьями посадим кусты и привяжем к кустам жерди.
Мы продолжали изучать местность. И в конце концов пришли к выводу: выстроить что-то вроде тоннеля, по которому лошади могли бы подойти к воде. У самого загона тоннель должен сужаться, чтобы в любой момент можно было легко перекрыть его, когда в загоне наберется достаточное количество лошадей.
— Стройка отнимет немало времени, — решил Джакоб. — Ведь мы должны будем каждый вечер возвращаться в лагерь, чтобы позволить животным беспрепятственно подходить к воде. Когда они окончательно привыкнут, то станут приходить сюда и при нас. Пусть уходят, возвращаются, когда захотят: они должны будут в конце концов преодолеть страх. Только после этого мы закроем выход из загона и сможем отловить две или три сотни лошадей сразу.
Задуманный план был, конечно, не из простых, но мы и не искали легких путей.
Тотчас принялись за работу. Принесли топоры и лопаты. Высаживали кусты, рубили деревья, превращая их в доски и жерди. Словом, трудились не покладая рук, делая короткие передышки лишь на то, чтобы выпить немного кофе. Время от времени мы издали смотрели на лошадей, но по-прежнему не делали попыток приблизиться к ним. С наступлением вечера прекращали работу и возвращались в лагерь, все время опасаясь, что стук топоров и наши передвижения испугают животных.
Осуществляя задуманное, мы заботились не об одних лошадях: ведь в пустыне вода принадлежит всему живому. После нашего ухода появлялись не только лошади, двигавшиеся медленно и осторожно; вместе с ними приходили на водопой лоси, несколько оленей. Забираясь на скалы, мы наблюдали за ними, пока было светло. Приходили и волки: наутро нередко около ручья мы обнаруживали обглоданные кости.
Изредка мы убивали лося или оленя, но всегда старались делать это подальше от будущего загона и нашего лагеря. Один из нас, чаще всего я, отъезжал на несколько миль и охотился там, чтобы ничто не могло помешать исполнению нашего плана.
Работа была тяжелой, но чистый воздух, синее небо, великолепное зрелище, которое представляли собой дикие лошади, делали свое дело: дни пролетали незаметно, и однажды мы обнаружили, что загон и проход к нему готовы.
Мы отъехали миль на десять, основательно подкрепились, выпили кофе, потом сели на своих лошадей и, растянувшись в широкую шеренгу, поскакали вперед, постепенно приближаясь к загону. С первого дня нашего появления здесь мы старались не беспокоить лошадей. И вот результат: они перестали обращать на нас внимание, привыкли. И только теперь, когда мы оказались где-то в полумиле от них, они двинулись вперед, сохраняя дистанцию. Дикие лошади больше, чем мы предполагаем, привыкают к своему «дому», стараются не удаляться от тех мест, где родились: ведь это их родина, и они прожили здесь всю свою жизнь с момента появления на свет. Наверное, поэтому, когда лошади оказываются далеко от этих мест, они всегда возвращаются обратно.
По мере того как долина сужалась и мы приближались друг к другу, лошади приостанавливались и сбивались в кучки. Несколько старых опытных жеребцов проявляли беспокойство.
Наконец один из них, тревожно покрутив головой, обнаружил, что дорога впереди свободна, а мы оказались далеко в стороне. По всему было видно, животных не слишком беспокоило чье-то присутствие, но им просто не хотелось близко подпускать нас.
В конце концов лошади двинулись к воде. Черный жеребец, решив, что ему не по нраву такое скопище лошадей впереди, рванулся было обратно, но Алехандро и Мартин уже закрыли ворота.
На этот раз все произошло довольно легко и просто. Позже, когда лошади станут более осторожными и недоверчивыми, повторить подобное будет сложнее, но мы уже владели приличным табуном. Правда, не знали, сколько в нем голов, но предполагали, что триста есть наверняка.
В загоне была вода, и травы должно было хватить на несколько дней.
Глава 33
— В следующий раз так не получится, — заметил Монте. — Раньше лошади не видели людей, ведь никто прежде не пытался ловить их.
— И они всегда пили из ручья, который мы тоже пленили, — добавил Финней.
Сев на своих лошадей, мы поскакали к загону. Предстояло выбраковать пойманных животных, отпустить негодных на волю и начать объезжать остальных.
С первого же взгляда стало ясно, от кого придется отказаться, в большинстве своем лошади были в хорошей форме.
— Пройдет несколько лет, — задумчиво сказал Монте, — и придется тратить уйму времени, чтобы поймать хорошую дикую лошадь. Из этого загона мы выберем лучших. В следующий раз повторим то же самое. За нами придут другие охотники и тоже сделают выбраковку. Но вскоре случится так, что выбирать уже будет не из кого.
— Полагаете, мисс Нессельрод подумала и об этом? — поинтересовался я.
Джакоб пожал плечами.
— Может быть, да, а может, и нет. Я и наполовину не могу понять эту женщину. Знаю лишь, что в семи случаях из десяти она бывает права. Если делает ошибку, молча проглатывает обиду, никого в этом не обвиняя. А теперь, мой мальчик, чем быстрее мы начнем отбирать лошадей, тем лучше, поскольку оставшимся достанется больше травы.
Мы отошли подальше от загона, давая животным время, чтобы успокоиться.
— У диких лошадей очень интересные повадки, — как бы вслух размышлял Джакоб. — Люди думают, что табун держит жеребец. Верно, он собирает его, сражается с врагами и с другими, себе подобными, рвущимися занять его место. Но лошадям присуще и кое-что еще. Если отгоните жеребца, за него будет сражаться табун, чтоб не разлучаться с ним. Вожак и табун — одна семья. Или добрые соседи. Кому как больше нравится. И лошади хотят оставаться друзьями. Понаблюдайте-ка за ними, и все увидите сами.
Джакоб кивнул на черного жеребца.
— Этот жеребец — из породы смутьянов, чрезвычайно хитер. Думаю, поэтому нам придется его отпустить.
— Но, может, лучше, чтобы он остался? — выразил я не прямо свое тайное желание.
— Смотри, — предупредил Джакоб, — жеребцу около шести лет. Все это время он бегал свободным. Упрям, хитер, похож на воина. У тебя с ним будут одни проблемы.
— Он прав, Иоханнес, — подтвердил Монте.
— Все равно, я хочу, — настаивал я. — Оставьте его мне.
— Дело твое, — согласился Джакоб.
Погода держалась на редкость устойчивой: теплый солнечный день и прохладная безветренная ночь. Хотя нас никто не подгонял и не ждал, мы не вспоминали о календаре: будто совсем забыли про время, для всех существовал лишь восход и закат солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Иоханнес — человек пустыни, — неожиданно обронил он.
— Возможно, — не возражал я, сухо добавив: — Пусть пустыня сама решит.
Мы сделали привал, и каждый отдыхал под собственной лошадью. Селмо готовил еду.
— Лошади, — сказал Рамон, — будут здесь.
Он быстро изобразил на песке контуры воображаемой карты, пометив места, где в настоящее время сделан привал и где мы обнаружим диких лошадей и тропинку между этими двумя точками.
— Здесь, — он ткнул пальцем, — горы. А здесь очень узкий проход. Дорога ведет к морю, — он посмотрел на меня, — в Лос-Анджелес. Там, — он махнул рукой на север, — долина Сан-Хуан. — Рамон показал на восток, направо. А там пустыня. — Он опять взглянул на меня. — Пустыню ты уже пересекал. Сколько вам нужно отловить лошадей? — спросил он.
— Четыреста, если получится, — ответил я. — Пятьсот, конечно, было бы еще лучше.
— Это много.
— Но нам и нужно много. Скоро в страну прибудет немало людей, и всем понадобятся лошади.
— Не сомневаюсь, — ответил Рамон и неожиданно спросил: — А ты умеешь читать книги?
— Умею.
— Я никогда не видел книгу, — признался он с тоской в голосе.
— Пустыня — та же книга, — ободряюще заметил я. — И в ней немало интересных страниц.
— Да, — согласился он. — И ни одна страница не похожа на другую.
— Вы живете недалеко отсюда, Рамон?
— Я живу везде, — ответил он. — Мой дом там, где я приклоню голову.
— А ваша семья? Ваше племя?
— Все умерли. Я остался один, — печально произнес Рамон.
Костер весело потрескивал, выбрасывая высоко в воздух искры и клубы дыма.
— Там был когда-то город. — Рамон махнул рукой в сторону пустыни. — И я жил в нем, когда был маленьким. Потом земля начала дрожать. Сначала слабо, потом все сильнее и сильнее, отчего большинство домов разрушилось. Много дней сотрясалась так земля. Некоторые жители вместе с близкими бежали в горы, среди них был и мой отец, он взял нас с собой.
Вскоре полили дожди, задули ветры. Пришла зима, и стало очень холодно. Мы с отцом пробрались к городским руинам, чтобы поискать еду, одежду и оружие. Другие не решились — боялись.
Дома у нас всегда хранился большой запас провизии; к счастью, он уцелел, и мы забрали его с собой. Но счастье это обернулось горем: когда мы вернулись, отца убили и захватили еду, которую мы принесли с собой. Мы с братом и сестрой и еще двое других, присоединившихся к нам, вынуждены были бежать и прятаться. Мы нашли небольшую ложбину среди скал, там бил родник, за ложбиной протекала река. Мы надежно укрылись, и нас не нашли. Зима была в тот год очень суровой, мы вырыли в холме пещеру, которая стала нашим убежищем. Выходя на охоту, встречали других людей, но не доверяли никому: только издали наблюдали за ними. Они не умели стрелять так же хорошо, как мы, потому что никогда не охотились.
— Индейцы, — удивился я, — и не охотились?
— Они жили в городе, — пояснил Рамон. — Ваши люди, живущие в городе, разве они ходят на охоту?
Вскоре мы построили еще одно убежище, место выбрали в узком каньоне среди деревьев, — там тоже бил родник, но не ходили туда, держали его про запас.
Весной одного задрала пятнистая кошка, которую вы называете ягуаром: в те годы их тут было великое множество. Пройдут годы, прежде чем встретишь хоть одну.
Втроем мы решили наведаться в город. Стены домов были когда-то выложены из кирпичей ила, поэтому не выдержали, разрушились. Не сохранилось ничего. Из построек.
Сплошные руины, что-то снесено водой, что-то засыпано пылью...
Когда мы вернулись назад, в свое убежище, то нашли двоих мертвых: кто-то пробрался и убил их, остальные убежали в пещеру каньона и спрятались там...
Ужин был готов, мы подошли к костру. Рамон ел неторопливо, не вспоминая больше о прошедших годах. Сколько же ему могло быть лет? Чем дольше я смотрел на него, тем старше он мне казался.
На второй день пути после первого привала мы с Рамоном впервые отправились к месту, где паслись лошади. Их были тысячи, пасущихся на зеленой равнине!.. Мы оставили наших лошадей в тени деревьев и пошли наблюдать за дикими. Поистине разбегались глаза. Мой взгляд с восхищением останавливался то на одной, то на другой, оценивая до достоинству и грациозность движений, и скорость, с которой они будто перелетали с места на место.
Табунами по сто или больше лошади скакали по равнине, описывая круги, и возвращались обратно. Они находились от нас на расстоянии менее ста ярдов, смотрели, изучали нас и уносились прочь со скоростью ветра.
Это было удивительно прекрасное и величественное зрелище, ничего подобного ранее мне не доводилось видеть. Казалось, по равнине мощно перекатывалась многоцветная волна, в которую вливались все табуны. Некоторые лошади стояли в стороне. Среди них особо выделялся черный жеребец с белой отметиной, весом уж никак не менее тысячи фунтов: в сравнении с ним все остальные казались младенцами.
Один табун несколько раз пронесся неподалеку, словно приглашая и нас присоединиться к захватывающему дух движению. Но мы не сделали никаких попыток приблизиться, давая возможность привыкнуть животным к нашему присутствию. Создавалось впечатление, будто на этих лошадей никто никогда не охотился, однако Селмо показал нам жеребца с тавром на бедре.
Неподалеку от подножия гор нам как-то повстречалось и стадо лосей, наверное, как мы решили, не менее чем в тысячу голов; и теперь будто многоцветная волна поменяла цвет — приняла нежно-коричневый оттенок лосиных рогов.
С приближением сумерек мы вернулись на то место, где еще днем решили разбить лагерь. Монте принес к ужину убитого лося, и мы стали обладателями нескольких сот фунтов мяса.
Попадались нам и волки, совершенно не обращавшие на нас никакого внимания, и тоже, очевидно, впервые встретившиеся с людьми. Волки, как серые кровожадные привидения, крались за стадом лосей, поджидая ослабевших или отставших от стада животных.
Вернувшись к месту стоянки, мы напоили своих лошадей и отпустили их пастись на траву, сами же занялись разбивкой и устройством лагеря. Рамон и мы с Франческо пошли осматривать окрестности. Вскоре к нам присоединился и Джакоб.
— Здесь у них водопой. — Рамон показал на следы копыт вдоль ручья.
Джакоб внимательно присматривался к деревьям и кустам.
— Нам нужно построить загон таким образом, чтобы туда попал ручей, — сказал он. — Тогда у лошадей будет вода. На всем пространстве между деревьями посадим кусты и привяжем к кустам жерди.
Мы продолжали изучать местность. И в конце концов пришли к выводу: выстроить что-то вроде тоннеля, по которому лошади могли бы подойти к воде. У самого загона тоннель должен сужаться, чтобы в любой момент можно было легко перекрыть его, когда в загоне наберется достаточное количество лошадей.
— Стройка отнимет немало времени, — решил Джакоб. — Ведь мы должны будем каждый вечер возвращаться в лагерь, чтобы позволить животным беспрепятственно подходить к воде. Когда они окончательно привыкнут, то станут приходить сюда и при нас. Пусть уходят, возвращаются, когда захотят: они должны будут в конце концов преодолеть страх. Только после этого мы закроем выход из загона и сможем отловить две или три сотни лошадей сразу.
Задуманный план был, конечно, не из простых, но мы и не искали легких путей.
Тотчас принялись за работу. Принесли топоры и лопаты. Высаживали кусты, рубили деревья, превращая их в доски и жерди. Словом, трудились не покладая рук, делая короткие передышки лишь на то, чтобы выпить немного кофе. Время от времени мы издали смотрели на лошадей, но по-прежнему не делали попыток приблизиться к ним. С наступлением вечера прекращали работу и возвращались в лагерь, все время опасаясь, что стук топоров и наши передвижения испугают животных.
Осуществляя задуманное, мы заботились не об одних лошадях: ведь в пустыне вода принадлежит всему живому. После нашего ухода появлялись не только лошади, двигавшиеся медленно и осторожно; вместе с ними приходили на водопой лоси, несколько оленей. Забираясь на скалы, мы наблюдали за ними, пока было светло. Приходили и волки: наутро нередко около ручья мы обнаруживали обглоданные кости.
Изредка мы убивали лося или оленя, но всегда старались делать это подальше от будущего загона и нашего лагеря. Один из нас, чаще всего я, отъезжал на несколько миль и охотился там, чтобы ничто не могло помешать исполнению нашего плана.
Работа была тяжелой, но чистый воздух, синее небо, великолепное зрелище, которое представляли собой дикие лошади, делали свое дело: дни пролетали незаметно, и однажды мы обнаружили, что загон и проход к нему готовы.
Мы отъехали миль на десять, основательно подкрепились, выпили кофе, потом сели на своих лошадей и, растянувшись в широкую шеренгу, поскакали вперед, постепенно приближаясь к загону. С первого дня нашего появления здесь мы старались не беспокоить лошадей. И вот результат: они перестали обращать на нас внимание, привыкли. И только теперь, когда мы оказались где-то в полумиле от них, они двинулись вперед, сохраняя дистанцию. Дикие лошади больше, чем мы предполагаем, привыкают к своему «дому», стараются не удаляться от тех мест, где родились: ведь это их родина, и они прожили здесь всю свою жизнь с момента появления на свет. Наверное, поэтому, когда лошади оказываются далеко от этих мест, они всегда возвращаются обратно.
По мере того как долина сужалась и мы приближались друг к другу, лошади приостанавливались и сбивались в кучки. Несколько старых опытных жеребцов проявляли беспокойство.
Наконец один из них, тревожно покрутив головой, обнаружил, что дорога впереди свободна, а мы оказались далеко в стороне. По всему было видно, животных не слишком беспокоило чье-то присутствие, но им просто не хотелось близко подпускать нас.
В конце концов лошади двинулись к воде. Черный жеребец, решив, что ему не по нраву такое скопище лошадей впереди, рванулся было обратно, но Алехандро и Мартин уже закрыли ворота.
На этот раз все произошло довольно легко и просто. Позже, когда лошади станут более осторожными и недоверчивыми, повторить подобное будет сложнее, но мы уже владели приличным табуном. Правда, не знали, сколько в нем голов, но предполагали, что триста есть наверняка.
В загоне была вода, и травы должно было хватить на несколько дней.
Глава 33
— В следующий раз так не получится, — заметил Монте. — Раньше лошади не видели людей, ведь никто прежде не пытался ловить их.
— И они всегда пили из ручья, который мы тоже пленили, — добавил Финней.
Сев на своих лошадей, мы поскакали к загону. Предстояло выбраковать пойманных животных, отпустить негодных на волю и начать объезжать остальных.
С первого же взгляда стало ясно, от кого придется отказаться, в большинстве своем лошади были в хорошей форме.
— Пройдет несколько лет, — задумчиво сказал Монте, — и придется тратить уйму времени, чтобы поймать хорошую дикую лошадь. Из этого загона мы выберем лучших. В следующий раз повторим то же самое. За нами придут другие охотники и тоже сделают выбраковку. Но вскоре случится так, что выбирать уже будет не из кого.
— Полагаете, мисс Нессельрод подумала и об этом? — поинтересовался я.
Джакоб пожал плечами.
— Может быть, да, а может, и нет. Я и наполовину не могу понять эту женщину. Знаю лишь, что в семи случаях из десяти она бывает права. Если делает ошибку, молча проглатывает обиду, никого в этом не обвиняя. А теперь, мой мальчик, чем быстрее мы начнем отбирать лошадей, тем лучше, поскольку оставшимся достанется больше травы.
Мы отошли подальше от загона, давая животным время, чтобы успокоиться.
— У диких лошадей очень интересные повадки, — как бы вслух размышлял Джакоб. — Люди думают, что табун держит жеребец. Верно, он собирает его, сражается с врагами и с другими, себе подобными, рвущимися занять его место. Но лошадям присуще и кое-что еще. Если отгоните жеребца, за него будет сражаться табун, чтоб не разлучаться с ним. Вожак и табун — одна семья. Или добрые соседи. Кому как больше нравится. И лошади хотят оставаться друзьями. Понаблюдайте-ка за ними, и все увидите сами.
Джакоб кивнул на черного жеребца.
— Этот жеребец — из породы смутьянов, чрезвычайно хитер. Думаю, поэтому нам придется его отпустить.
— Но, может, лучше, чтобы он остался? — выразил я не прямо свое тайное желание.
— Смотри, — предупредил Джакоб, — жеребцу около шести лет. Все это время он бегал свободным. Упрям, хитер, похож на воина. У тебя с ним будут одни проблемы.
— Он прав, Иоханнес, — подтвердил Монте.
— Все равно, я хочу, — настаивал я. — Оставьте его мне.
— Дело твое, — согласился Джакоб.
Погода держалась на редкость устойчивой: теплый солнечный день и прохладная безветренная ночь. Хотя нас никто не подгонял и не ждал, мы не вспоминали о календаре: будто совсем забыли про время, для всех существовал лишь восход и закат солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66