У некоторых из нас он еще есть… — Она отвела глаза, потянувшись за одеждой, так как ей тоже стало холодно.
— Я видел что-то подобное в Зале совета. Этот знак был… спрятан.
— Ты видел? — Она обернулась, чтобы взглянуть на меня. Улыбка вернулась к ней, став еще шире. — «Конечно», — сказали ее мысли. Она положила голову мне на плечо.
— Что ты имеешь в виду?
— Это был… линпод. — Она пожала плечами, не найдя эквивалента этому слову в человеческом языке. — Не каждый видит их. Кое-кто может прожить всю свою жизнь, так ни одного и не увидев.
Я удивленно покачал головой и вспомнил взгляд, которым в тот день одарил меня Хэньен, войдя во двор и увидев меня там. Я поцеловал ее в полуоткрытые губы, а она ласкала меня, гладя руками поверх рубашки, по коже, не останавливаясь, когда пальцы ее встречали старые шрамы или недолеченные раны, изучая каждую мою частичку. Но когда рука ее достигла моего бедра, она остановилась. — Что это? — пробормотала она, касаясь татуировки на моем бедре. — Прошлой ночью я чувствовала это.
— Чувствовала?
Она кивнула и снова пожала плечами, словно это ее чувство нельзя было выразить словами. Я уловил туманный образ энергии, к которой был слеп.
Я отодвинул в сторону одеяла, разворачиваясь так, чтобы она увидела рисунок дракона-ящерицы с ореолом пламени.
— Татуировка. У меня тоже есть татуировка, но она ничего не значит.
— (Дракон?) — Я услышал, как прервалось на время ее дыхание. — Почему ты носишь знак Дракона?
Я лег обратно, вздрогнув от боли.
— Я не ношу, — сказал я. — В смысле, я не знаю. Я даже не помню, как она у меня оказалась. Тогда я был одурманен наркотиками.
Она посмотрела на меня, нахмурившись.
— Это ничего не значит, — повторил я. — Ничего. — Я накинул на себя одеяла и полез за брюками. Мы оделись в тишине.
Но когда она поднялась, чтобы идти за Джеби, я схватил ее за руку, увлекая на постель рядом с собой.
— Что же на самом деле случилось с Наох и Наву? Что так исказило ее мысли? Покажи мне, Мийа. У меня есть право узнать.
Она села на одеяла, скрестив ноги, откинув растрепанные волосы с лица, приглаживая их рукой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
— Наох… — Она говорила вслух, как и я, словно воспоминания ее были слишком расплывчатыми, чтобы передавать их из мозга в мозг. — Наох стала диковатой и резкой после смерти наших родителей. — Она глубоко вздохнула. — И после того, как мы узнали, что не сможем иметь детей. Хэньен пытался помочь ей, но не мог добраться до ее мыслей — она была слишком сильна. Она винила наших родителей в их собственной смерти. Она винила общину за то, что она беспомощна перед Федерацией… — Она неровно вздохнула. — Наох стала одним из продавцов наркотиков, поставляемых Боросэйжем. Сама она никогда не пользовалась ими, но продавала… — Она покачала головой, беспокойно перебирая волосы пальцами. — И затем она встретила Наву, нашла своего нэшиертах… Он был лидером, патриотом, как наши родители. Когда они нашли друг друга, Наох прекратила свои дела с наркотиками. К ней вернулась гордость за наше наследие, вернулась вера в то, за что погибли отец и мать. Но когда она попыталась прекратить торговать наркотиками, Боросэйж арестовал их обоих. Потом он выпустил Наох, а Наву оставил. Он сказал ей, чтобы она продолжала продавать наркотики, а то никогда больше не увидит Наву. Он продержал Наву в тюрьме год. К тому времени, когда Наву освободили, он уже стал наркоманом… — Я прижал руки к глазам, но призрачные цвета боли не исчезли. — Наох продолжала продавать наркотики и могла обеспечить ими Наву. — Взгляд Мийи ушел в глубину синих стен, когда я снова поднял глаза. — Но… но он стал другим. Они сломали его. Потом и Наох… изменилась. Она бросила торговать наркотиками и попыталась отучить от них Наву. Ты видел, что из этого получилось. — Слова ее были ровными, без всяких эмоций. — Наконец она направила свой гнев на тех, кто был виновен в этом, — на землян. Я училась у ойазин, и Наох присоединилась ко мне. И затем… Затем Наох пришло видение. Она поверила в то, что может спасти нас, что все свои страдания она пережила для того, чтобы стать сильнее.
— Боже мой, — выдохнул я, и мы замолчали. Смех Джеби и писк таку эхом доносились из соседней комнаты. Наконец я сказал:
— Мийа? — Она подняла голову. — Почему ты не ненавидишь человечество?
Она долго смотрела на меня, наклонив голову набок.
«А ты?» — ответила она.
Шли дни. Джеби ходил, и смеялся, и пел для таку, которые следовали за ним повсюду, как чувствительные заводные игрушки. Его речь и его мысли с каждым днем становились все чище и сложнее. Одна его улыбка заслоняла от нашего взора тень смерти и освещала наше существование.
Каждое утро я просыпался в удивлении, что мы прожили еще один день. Лежа рядом с Мийей и Джеби, делясь с ними теплом своего тела, я знал, что мы семья. И я знал, что больше ничего не хочу от жизни, только, чтобы Тау никогда не нашел нас.
Но я знал, что орбитальные спутники Службы безопасности Тау ищут нас, настроенные на вычисление таких аномалий, как три источника тепла в заброшенном монастыре, со смешением генетических кодов человека и гидрана. Они рано или поздно найдут нас. Мийа тоже знала это. Знала, что каждое мгновение, украденное нами у судьбы, является еще одной победой для нас и для потерянного маленького мальчика, у кого, возможно, никогда не будет больше и дня такой свободы. Но что бы ни случилось, когда-нибудь наше время пребывания здесь истечет.
Мийа каждые несколько дней совершала путешествие во Фриктаун, чтобы запастись продовольствием, другими необходимыми вещами и свежими новостями. День за днем не было ни малейшего признака того, что наше послание достигло Испланески, что оно вообще вышло за пределы этого мира. Наох и патриоты скрывались, и Мийа не могла долго находиться в городе, чтобы узнать, где они.
Тау прибавляла новые запреты к санкциям против гидранов с каждым днем, оставившим его требования не выполненными. Даже Тау не могла стереть Фриктаун с лица планеты карательным ударом, зато она могла прекратить все поставки городу, пока гидраны не вымрут. Мы сейчас никак не могли остановить это, изменить, даже если бы мы отдались в их руки. Наох предвидела это. Она оставила нам песочные часы, наполненные днями, и шанс жить, пока не убегут последние дни-песчинки.
Мы с Мийей ели и спали, и бродили по лабиринту коридоров монастыря с Джеби, следующим за нами по пятам, сопровождаемым летающим цирком таку. Мийа рассказала мне все, что знала об истории нашего народа в перерывах между играми, которые мы устраивали, чтобы Джеби лучше контролировал свой мозг и тело. Временами Мийа поднимала глаза с таким выражением на лице, которое говорило мне, что я погрузился в детскую игру глубже, чем Джеби.
Когда нам казалось тесно в стенах монастыря, Мийа телепортировала нас во внутренние земли Отчизны. Я думал, что там уже ничего нет с тех пор, как облачные киты оставили рифы и унесли с собой дожди. Но останки прошлого лежали повсюду. Она показала нам больше десятка городов, где лежали, преданные ветру, изъеденные временем вещи, напоминавшие о цивилизации гидранов.
Некоторые из вещей, которые встречались нам, были полны тайны для глаза и для мозга — вещи, чьего назначения не знала даже Мийа: башенки, поднимающиеся ступень за ступенью к небесам, как паломники, дюжины будок, по форме напоминавшие муравейник из неизвестного материала, каждая в метр высотой, расставленные клином посреди пустого места. Некоторые из построек земляне никогда не узнали бы — остатки башен, домов, которые могут быть исследованы в научных центрах только на базе той давно забытой технологии, с помощью которой и были построены эти здания. Теперь они стали просто руинами, забитыми шелухой разбитых старых вещей.
Временами, пока спали Мийа и Джеби, я сидел один в пыльных комнатах монастыря, разбирая вещи, найденные нами. Я мечтал передать их экспедиции, чтобы их можно было изучить в хорошо оборудованной лаборатории Тау. И затем я снова вспоминал, что это невозможно. Я больше никогда не увижу никого из команды, никогда не увижу Хэньена, единственного гидрана из тех, кого я знаю, который мог бы хоть что-нибудь рассказать мне о том, как действовала техника общины.
Но больше того, что мы приносили с собой, меня преследовала одна идея. Она пришла ко мне, когда я стоял в разрушенном здании в центре мертвого города. Может быть, то место было правительственным центром, как Зал совета во Фриктауне. С таким же успехом оно могло быть чем-нибудь более легкомысленным или же чем-то более эксцентричным. А теперь это здание напоминало скелет, пустую клетку для бог знает чего. Органичные формы арок тянулись вверх, вздымались к небу, пренебрегая гравитацией, — дом ан лирр — со шпилями, завершающимися чем-то сверкающим, как золото на солнце. Здание было пустым сейчас, чем бы оно ни было ранее. Узоры света проникали сквозь незаметные глазу окна, расписывая пол, даря ему третье измерение. Арки были почти круговыми, бриллиантовые шпили были чуть овальной формы. Полотно изумительных узоров простиралось вверх на три этажа.
Повсюду открывались ошеломляющие виды неба, словно было задумано так, чтобы каждый, кто входил сюда, часто глядел вверх и вспоминал. Куда бы я ни взглянул, небо везде было совершенно чистым и синим, как стены монастыря. Не видно было ни единого облачка. Когда ан лирр покинули Отчизну, они забрали с собой кровь этой земли, так же как их уход опустошил души людей.
Стоя, вглядываясь вверх, в это синее совершенство, во вселенную за ним, я думал о тех гидранах, которые покинули Убежище и облачных китов, устремившись к звездам, чтобы распространять дар и общину на расстояния в световые года. Я думал, есть ли какая-то связь между потерей контакта с ан лирр — потерей чего-то, настолько необходимого для их духовного самосознания, — и их отказом от бытия межзвездной цивилизацией…
«Мийа, — позвал я, и она обернулась, чтобы взглянуть на меня через мерцающую арку. — А если ан лирр вернутся в Отчизну?»
Она долго глядела на меня, я чувствовал, как она прокручивает этот вопрос снова и снова в своем мозгу, не находя ответа. Наконец она тряхнула головой и мысленно подозвала Джеби.
— Пора идти, — сказала она, и это было все, что она произнесла, перед тем как перенести нас обратно.
Мы занимались любовью, где только могли, зная, что для нас теперь не могло быть секретов и скрытых желаний, хотя часть меня постоянно была на страже, ограждая Мийю от моего прошлого — от темных вожделений, от черных страхов и ядовитых воспоминаний, спрятанных, подобно несущим смерть аномалиям в рифах мыслей нашего слияния. Потому что временами в жаре любви она кричала от боли, а не от удовольствия — от моей боли, когда мое наслаждение переливалось через невидимую глазу границу в страну ночи, где извращенность безымянного незнакомца ранила ее незащищенное сердце, словно шрапнелью.
И по мере того, как ночи проходили одна за другой, как становился ближе их неизбежный конец, как все теснее сближались мы, я чаще выпадал из мягкой безопасности наших снов и просыпался, уверенный, что я в другом месте и другом времени, весь в липком поту ночного кошмара. Приподнимаясь из ее объятий, я чувствовал, что она успокаивает меня как ребенка, и снова засыпал, не объяснив ей ничего, и видел непонимание в ее глазах.
Однажды ночью я уселся выпрямившись, как столб в бледном свете луны, и понял, что меня разбудила Мийа. Она лежала рядом со мной, тихие рыдания сотрясали ее тело, пальцы ее мертвой хваткой сомкнулись на одеялах, которые она прижимала ко рту, чтобы заглушить звук.
«Мийа», — я едва чувствовал ее в своем сознании, словно она пыталась приглушить и мысли. Но я увидел то, что видела она, — Джеби, себя, меня — образы, искаженные болью. Все мы мертвые — нет, хуже, — все мы живые, но каждый из нас одинок, и мы в руках легионеров. Я обнял ее, поняв наконец: когда я старался не показать ей свою тюрьму страха, она была заперта в соседней камере.
Я сидел в темноте, украшенной лунным светом, наблюдая за ней, наблюдая за Джеби, пока ко мне возвращался нормальный пульс. Я накрепко закрыл свой мозг, боясь прикоснуться к ним: я боялся прошлого, боялся будущего, боялся принести им боль. Боялся…
Наконец она взглянула на меня, и хотя из глаз ее все еще лились слезы, в них не было страха, и рука ее, протянутая ко мне, была тверда, как ее вера.
Тело мое бездумно расслабилось. Я опустил голову, не желая встречать ее взгляд, и натянул одежду. Я встал с циновки и вышел из комнаты.
Я двигался по темным коридорам монастыря, мечтая затеряться в лабиринте проходов, выйти в другое измерение и раствориться там.
Я поднял глаза, проходя мимо комнаты, которую видел почти каждый день и не замечал в ней ничего необычного. Но на этот раз лунный свет, легко пройдя через стену, осветил дверь, которую я раньше принимал просто за неровную поверхность стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Я видел что-то подобное в Зале совета. Этот знак был… спрятан.
— Ты видел? — Она обернулась, чтобы взглянуть на меня. Улыбка вернулась к ней, став еще шире. — «Конечно», — сказали ее мысли. Она положила голову мне на плечо.
— Что ты имеешь в виду?
— Это был… линпод. — Она пожала плечами, не найдя эквивалента этому слову в человеческом языке. — Не каждый видит их. Кое-кто может прожить всю свою жизнь, так ни одного и не увидев.
Я удивленно покачал головой и вспомнил взгляд, которым в тот день одарил меня Хэньен, войдя во двор и увидев меня там. Я поцеловал ее в полуоткрытые губы, а она ласкала меня, гладя руками поверх рубашки, по коже, не останавливаясь, когда пальцы ее встречали старые шрамы или недолеченные раны, изучая каждую мою частичку. Но когда рука ее достигла моего бедра, она остановилась. — Что это? — пробормотала она, касаясь татуировки на моем бедре. — Прошлой ночью я чувствовала это.
— Чувствовала?
Она кивнула и снова пожала плечами, словно это ее чувство нельзя было выразить словами. Я уловил туманный образ энергии, к которой был слеп.
Я отодвинул в сторону одеяла, разворачиваясь так, чтобы она увидела рисунок дракона-ящерицы с ореолом пламени.
— Татуировка. У меня тоже есть татуировка, но она ничего не значит.
— (Дракон?) — Я услышал, как прервалось на время ее дыхание. — Почему ты носишь знак Дракона?
Я лег обратно, вздрогнув от боли.
— Я не ношу, — сказал я. — В смысле, я не знаю. Я даже не помню, как она у меня оказалась. Тогда я был одурманен наркотиками.
Она посмотрела на меня, нахмурившись.
— Это ничего не значит, — повторил я. — Ничего. — Я накинул на себя одеяла и полез за брюками. Мы оделись в тишине.
Но когда она поднялась, чтобы идти за Джеби, я схватил ее за руку, увлекая на постель рядом с собой.
— Что же на самом деле случилось с Наох и Наву? Что так исказило ее мысли? Покажи мне, Мийа. У меня есть право узнать.
Она села на одеяла, скрестив ноги, откинув растрепанные волосы с лица, приглаживая их рукой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
— Наох… — Она говорила вслух, как и я, словно воспоминания ее были слишком расплывчатыми, чтобы передавать их из мозга в мозг. — Наох стала диковатой и резкой после смерти наших родителей. — Она глубоко вздохнула. — И после того, как мы узнали, что не сможем иметь детей. Хэньен пытался помочь ей, но не мог добраться до ее мыслей — она была слишком сильна. Она винила наших родителей в их собственной смерти. Она винила общину за то, что она беспомощна перед Федерацией… — Она неровно вздохнула. — Наох стала одним из продавцов наркотиков, поставляемых Боросэйжем. Сама она никогда не пользовалась ими, но продавала… — Она покачала головой, беспокойно перебирая волосы пальцами. — И затем она встретила Наву, нашла своего нэшиертах… Он был лидером, патриотом, как наши родители. Когда они нашли друг друга, Наох прекратила свои дела с наркотиками. К ней вернулась гордость за наше наследие, вернулась вера в то, за что погибли отец и мать. Но когда она попыталась прекратить торговать наркотиками, Боросэйж арестовал их обоих. Потом он выпустил Наох, а Наву оставил. Он сказал ей, чтобы она продолжала продавать наркотики, а то никогда больше не увидит Наву. Он продержал Наву в тюрьме год. К тому времени, когда Наву освободили, он уже стал наркоманом… — Я прижал руки к глазам, но призрачные цвета боли не исчезли. — Наох продолжала продавать наркотики и могла обеспечить ими Наву. — Взгляд Мийи ушел в глубину синих стен, когда я снова поднял глаза. — Но… но он стал другим. Они сломали его. Потом и Наох… изменилась. Она бросила торговать наркотиками и попыталась отучить от них Наву. Ты видел, что из этого получилось. — Слова ее были ровными, без всяких эмоций. — Наконец она направила свой гнев на тех, кто был виновен в этом, — на землян. Я училась у ойазин, и Наох присоединилась ко мне. И затем… Затем Наох пришло видение. Она поверила в то, что может спасти нас, что все свои страдания она пережила для того, чтобы стать сильнее.
— Боже мой, — выдохнул я, и мы замолчали. Смех Джеби и писк таку эхом доносились из соседней комнаты. Наконец я сказал:
— Мийа? — Она подняла голову. — Почему ты не ненавидишь человечество?
Она долго смотрела на меня, наклонив голову набок.
«А ты?» — ответила она.
Шли дни. Джеби ходил, и смеялся, и пел для таку, которые следовали за ним повсюду, как чувствительные заводные игрушки. Его речь и его мысли с каждым днем становились все чище и сложнее. Одна его улыбка заслоняла от нашего взора тень смерти и освещала наше существование.
Каждое утро я просыпался в удивлении, что мы прожили еще один день. Лежа рядом с Мийей и Джеби, делясь с ними теплом своего тела, я знал, что мы семья. И я знал, что больше ничего не хочу от жизни, только, чтобы Тау никогда не нашел нас.
Но я знал, что орбитальные спутники Службы безопасности Тау ищут нас, настроенные на вычисление таких аномалий, как три источника тепла в заброшенном монастыре, со смешением генетических кодов человека и гидрана. Они рано или поздно найдут нас. Мийа тоже знала это. Знала, что каждое мгновение, украденное нами у судьбы, является еще одной победой для нас и для потерянного маленького мальчика, у кого, возможно, никогда не будет больше и дня такой свободы. Но что бы ни случилось, когда-нибудь наше время пребывания здесь истечет.
Мийа каждые несколько дней совершала путешествие во Фриктаун, чтобы запастись продовольствием, другими необходимыми вещами и свежими новостями. День за днем не было ни малейшего признака того, что наше послание достигло Испланески, что оно вообще вышло за пределы этого мира. Наох и патриоты скрывались, и Мийа не могла долго находиться в городе, чтобы узнать, где они.
Тау прибавляла новые запреты к санкциям против гидранов с каждым днем, оставившим его требования не выполненными. Даже Тау не могла стереть Фриктаун с лица планеты карательным ударом, зато она могла прекратить все поставки городу, пока гидраны не вымрут. Мы сейчас никак не могли остановить это, изменить, даже если бы мы отдались в их руки. Наох предвидела это. Она оставила нам песочные часы, наполненные днями, и шанс жить, пока не убегут последние дни-песчинки.
Мы с Мийей ели и спали, и бродили по лабиринту коридоров монастыря с Джеби, следующим за нами по пятам, сопровождаемым летающим цирком таку. Мийа рассказала мне все, что знала об истории нашего народа в перерывах между играми, которые мы устраивали, чтобы Джеби лучше контролировал свой мозг и тело. Временами Мийа поднимала глаза с таким выражением на лице, которое говорило мне, что я погрузился в детскую игру глубже, чем Джеби.
Когда нам казалось тесно в стенах монастыря, Мийа телепортировала нас во внутренние земли Отчизны. Я думал, что там уже ничего нет с тех пор, как облачные киты оставили рифы и унесли с собой дожди. Но останки прошлого лежали повсюду. Она показала нам больше десятка городов, где лежали, преданные ветру, изъеденные временем вещи, напоминавшие о цивилизации гидранов.
Некоторые из вещей, которые встречались нам, были полны тайны для глаза и для мозга — вещи, чьего назначения не знала даже Мийа: башенки, поднимающиеся ступень за ступенью к небесам, как паломники, дюжины будок, по форме напоминавшие муравейник из неизвестного материала, каждая в метр высотой, расставленные клином посреди пустого места. Некоторые из построек земляне никогда не узнали бы — остатки башен, домов, которые могут быть исследованы в научных центрах только на базе той давно забытой технологии, с помощью которой и были построены эти здания. Теперь они стали просто руинами, забитыми шелухой разбитых старых вещей.
Временами, пока спали Мийа и Джеби, я сидел один в пыльных комнатах монастыря, разбирая вещи, найденные нами. Я мечтал передать их экспедиции, чтобы их можно было изучить в хорошо оборудованной лаборатории Тау. И затем я снова вспоминал, что это невозможно. Я больше никогда не увижу никого из команды, никогда не увижу Хэньена, единственного гидрана из тех, кого я знаю, который мог бы хоть что-нибудь рассказать мне о том, как действовала техника общины.
Но больше того, что мы приносили с собой, меня преследовала одна идея. Она пришла ко мне, когда я стоял в разрушенном здании в центре мертвого города. Может быть, то место было правительственным центром, как Зал совета во Фриктауне. С таким же успехом оно могло быть чем-нибудь более легкомысленным или же чем-то более эксцентричным. А теперь это здание напоминало скелет, пустую клетку для бог знает чего. Органичные формы арок тянулись вверх, вздымались к небу, пренебрегая гравитацией, — дом ан лирр — со шпилями, завершающимися чем-то сверкающим, как золото на солнце. Здание было пустым сейчас, чем бы оно ни было ранее. Узоры света проникали сквозь незаметные глазу окна, расписывая пол, даря ему третье измерение. Арки были почти круговыми, бриллиантовые шпили были чуть овальной формы. Полотно изумительных узоров простиралось вверх на три этажа.
Повсюду открывались ошеломляющие виды неба, словно было задумано так, чтобы каждый, кто входил сюда, часто глядел вверх и вспоминал. Куда бы я ни взглянул, небо везде было совершенно чистым и синим, как стены монастыря. Не видно было ни единого облачка. Когда ан лирр покинули Отчизну, они забрали с собой кровь этой земли, так же как их уход опустошил души людей.
Стоя, вглядываясь вверх, в это синее совершенство, во вселенную за ним, я думал о тех гидранах, которые покинули Убежище и облачных китов, устремившись к звездам, чтобы распространять дар и общину на расстояния в световые года. Я думал, есть ли какая-то связь между потерей контакта с ан лирр — потерей чего-то, настолько необходимого для их духовного самосознания, — и их отказом от бытия межзвездной цивилизацией…
«Мийа, — позвал я, и она обернулась, чтобы взглянуть на меня через мерцающую арку. — А если ан лирр вернутся в Отчизну?»
Она долго глядела на меня, я чувствовал, как она прокручивает этот вопрос снова и снова в своем мозгу, не находя ответа. Наконец она тряхнула головой и мысленно подозвала Джеби.
— Пора идти, — сказала она, и это было все, что она произнесла, перед тем как перенести нас обратно.
Мы занимались любовью, где только могли, зная, что для нас теперь не могло быть секретов и скрытых желаний, хотя часть меня постоянно была на страже, ограждая Мийю от моего прошлого — от темных вожделений, от черных страхов и ядовитых воспоминаний, спрятанных, подобно несущим смерть аномалиям в рифах мыслей нашего слияния. Потому что временами в жаре любви она кричала от боли, а не от удовольствия — от моей боли, когда мое наслаждение переливалось через невидимую глазу границу в страну ночи, где извращенность безымянного незнакомца ранила ее незащищенное сердце, словно шрапнелью.
И по мере того, как ночи проходили одна за другой, как становился ближе их неизбежный конец, как все теснее сближались мы, я чаще выпадал из мягкой безопасности наших снов и просыпался, уверенный, что я в другом месте и другом времени, весь в липком поту ночного кошмара. Приподнимаясь из ее объятий, я чувствовал, что она успокаивает меня как ребенка, и снова засыпал, не объяснив ей ничего, и видел непонимание в ее глазах.
Однажды ночью я уселся выпрямившись, как столб в бледном свете луны, и понял, что меня разбудила Мийа. Она лежала рядом со мной, тихие рыдания сотрясали ее тело, пальцы ее мертвой хваткой сомкнулись на одеялах, которые она прижимала ко рту, чтобы заглушить звук.
«Мийа», — я едва чувствовал ее в своем сознании, словно она пыталась приглушить и мысли. Но я увидел то, что видела она, — Джеби, себя, меня — образы, искаженные болью. Все мы мертвые — нет, хуже, — все мы живые, но каждый из нас одинок, и мы в руках легионеров. Я обнял ее, поняв наконец: когда я старался не показать ей свою тюрьму страха, она была заперта в соседней камере.
Я сидел в темноте, украшенной лунным светом, наблюдая за ней, наблюдая за Джеби, пока ко мне возвращался нормальный пульс. Я накрепко закрыл свой мозг, боясь прикоснуться к ним: я боялся прошлого, боялся будущего, боялся принести им боль. Боялся…
Наконец она взглянула на меня, и хотя из глаз ее все еще лились слезы, в них не было страха, и рука ее, протянутая ко мне, была тверда, как ее вера.
Тело мое бездумно расслабилось. Я опустил голову, не желая встречать ее взгляд, и натянул одежду. Я встал с циновки и вышел из комнаты.
Я двигался по темным коридорам монастыря, мечтая затеряться в лабиринте проходов, выйти в другое измерение и раствориться там.
Я поднял глаза, проходя мимо комнаты, которую видел почти каждый день и не замечал в ней ничего необычного. Но на этот раз лунный свет, легко пройдя через стену, осветил дверь, которую я раньше принимал просто за неровную поверхность стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68