— удивленно допытывалась она.
— Что все мужчины были от нее без ума, — начал он, глядя куда-то вдаль. — Что она лишала их рассудка своей красотой и…
Он вдруг осекся, словно очнувшись и поняв, что именно и кому говорит.
И своим вероломством, едва не докончил Гай, но разве можно открыть ужасную правду этой милой невинной девочке, которая даже не успела осознать собственную силу.
Никто и никогда не беседовал с Магдаленой о матери. Окружающие в лучшем случае упоминали ее имя. И теперь перед ней открылись новые горизонты. Она успела заметить выражение лица Гая, услышать странную интонацию его речей, и даже его внезапное молчание сказало о многом.
— Не понимаю, — нерешительно пробормотала она. — Хорошо это или плохо — быть похожей на собственную мать?
Гай сосредоточенно нахмурился.
— Все мы дети своих родителей, — спокойно ответил он, — и ничего тут не поделаешь. У тебя рот Джона Гонта, его решимость и надменность. Кое-что ты унаследовала и от матери.
С этими словами он повернулся и пошел советоваться со своими вассальными рыцарями, стоит ли разбивать лагерь под стенами враждебного города.
Магдалена направилась к реке, обуреваемая странным, медленно растекавшимся по всему телу возбуждением, словно надолго затянувшаяся неопределенность наконец вот-вот разрешится. Что бы общего у нее ни было с матерью, именно это что-то заставляло трепетать Гая де Жерве, делало его мягким как воск. Куда девалась его обычная отчужденность?!
На крутом берегу реки раскинули шатры, и в воздухе скоро разнеслись ароматы жареного оленьего окорока и говяжьих туш, захваченных еще из Англии. На траве расставили длинные раскладные столы, и дружная компания уселась ужинать под вечерним небом. Блюда подавали со всеми полагающимися за высоким столом церемониями, совсем как в поместье Хэмптон: пажи стояли за спинами рыцарей, наливая вино, слуги разносили тяжелые блюда со снятым прямо с жаровни мясом, менестрели наигрывали сладостные мелодии. Вся эта живописная сцена освещалась факелами, разогнавшими мрак.
Магдалена, взяв большую ложку, налила в корку от каравая, служившую тарелкой, побольше мясного сока. Она так проголодалась, что совершенно забыла правила поведения, предписывавшие дамам клевать как птички, и, почти не жуя, проглотила хлеб, прежде чем отрезать маленьким кинжальчиком кусок жареной говядины.
— Уж и не помню, когда так хотела есть, — призналась она Гаю, с виноватым видом вытирая пальцы платочком. — Наверное, потому что не обедала сегодня.
— Пост — лучшее средство для возбуждения аппетита, — серьезно заметил он, осушив чашу с вином, переданную соседом. — Но я рад, что ты окончательно выздоровела.
— Да, и завтра намерена ехать верхом, — непререкаемым тоном объявила она. — Больше я этой тряски не вынесу. Кроме того, так путешествуют только простолюдины!
Гай рассмеялся.
— Мне бы не хотелось оказаться на твоем месте, — признался он. — Но если ты намерена сесть в седло, пожалуй, лучше лечь спать пораньше.
— Как по-твоему, здесь водятся волки? — неожиданно спросила Магдалена, разглядывая темные пространства, окружавшие их маленький лагерь.
— Может быть. Но они не подойдут к огню, а я выставил часовых для охраны.
Магдалена вздрогнула.
— Я бы предпочла скорее встретиться с монахом-убийцей, чем с волками.
Гай проницательно взглянул на нее.
— Тебе нет нужды никого и ничего бояться, крошка.
— Но ты не считаешь странным совпадением, что кто-то дважды нападал на меня? Те разбойники, что пытались похитить меня в Вестминстере, а теперь и недавнее покушение?
— Мы живем в страшные, беззаконные времена, — небрежно заметил он. — Тогда, в Вестминстере, мы пустились в путь к вечеру, без надежного эскорта. Сами и напросились на неприятности. А та ночь… — Гай пожал плечами. — Весь город предавался буйному веселью, а грабители всегда извлекают пользу из хаоса.
Магдалена кивнула, перекатывая между пальцами хлебную крошку.
— Но не нужно забывать и об Эдмунде.
— Эдмунд оказался один в лесу, который, как известно, кишит всяким отребьем.
— Да… думаю, тут ты прав. Она поднесла ладошку ко рту, чтобы заглушить зевок.
— Пойдем, я отведу тебя в шатер, где уже ждут женщины, — предложил Гай, вставая. — Шатер слишком мал для троих, но они могут спать на свежем воздухе.
Магдалена нахмурилась.
— Ты не боишься, что их обесчестят?
Она обвела красноречивым взглядом лагерь: воинов, суетившихся у жаровен, чистивших доспехи, ужинавших, передававших друг другу фляги с медовухой и элем. Обстановка казалась спокойной, но кто знает, что случится, когда погаснут огни?
— Сомневаюсь, что они будут так уж сопротивляться, — сухо обронил он, вспомнив, в каком виде вернулись служанки Магдалены.
Та, весело хмыкнув, осторожно просунула в его ладонь свою. Гай на секунду застыл, словно собираясь отнять руку, но тут же смирился. В конце концов жест казался таким естественным!
Но вскоре Гай искренне раскаялся в том, что позволил Магдалене такую вольность. Ее мизинец принялся чертить крошечные кружочки на его ладони. Он и не ожидал, что это простое движение окажется столь чувственным намеком на куда более вольные, тайные и разнузданные ласки, дозволенные только любовникам.
Он хотел что-то сказать, но она повернула к нему лицо, очевидно, распознав женской интуицией, какое воздействие производит на него ее коварная игра. Он ощутил, что снова скользит в заманчиво разверзшуюся пропасть, вернее, летит очертя голову туда, где Магдалена успела раскинуть свою паутину. От кого она научилась подобным далеко не невинным вещам? Впрочем, откуда ему знать степень ее невинности? Она никогда не скрывала, чего хочет от него, и знала, что он желает от нее того же самого. Такие решимость и упорство в достижении подобной цели отнюдь не свойственны невинным душам. Возможно, она с самого рождения не была невинна. Разве женщины посланы на землю не для того, чтобы искушать мужчин? А ведь сам Джон Гонт сказал, что Магдалена явилась в мир в момент зла и предательства. И принесла с собой двойную опасность.
Но в разгар его мрачных мыслей и тщетных стараний удержать себя на краю, не упасть в бездну порока она снова усмехнулась, тихо, лукаво, чувственно, и Гай понял, что пропал. Что безуспешно пытается выиграть время. Тем не менее он проводил ее до шатра и поспешно распрощался, пожелав спокойной ночи.
Шатер действительно был очень мал и вмещал всего лишь один соломенный тюфяк. Было слишком холодно, чтобы спать обнаженной, как привыкла Магдалена, поэтому она, не сняв рубашку, заползла под меховую полость и долго лежала, прислушиваясь к звукам затихающего лагеря. Завыла одичавшая собака, и протяжные звуки были подхвачены всей стаей. У Магдалены мурашки пробежали по коже. В этом призыве слышалось нечто буйное, первобытное, настойчивое, будившее в душе некий странный отклик, которому, как оказалось, нужно было совсем немного, чтобы родиться и окрепнуть. Постепенно огромная приливная волна подхватила ее, понесла куда-то, наполняя тело непонятной страстной потребностью, обдавая жаром, несмотря на ночной холодок.
Она с безусловной ясностью поняла, что время настало, хотя так и не смогла придумать подходящего предлога.
Закутавшись в полость, она украдкой вышла из шатра. Часовой дремал на посту. Эрин и Марджери мирно похрапывали на земле.
Легким призраком она прошла по лагерю. Темный мех и темные волосы сливались с ночной тьмой. Впереди смутно поблескивали огоньки еще не погасших факелов, обозначивших границы их лагеря. Привязанные к колышкам лошади фыркали и переминались, пощипывая травку. Все вокруг было тихо и мирно, ничто не тревожило покоя дремлющего лагеря.
Дракон де Жерве трепетал над шатром Гая в легком ветерке. Магдалена медленно продвигалась вперед, чувствуя под босыми ступнями жесткую, мокрую от росы траву. Никто не видел ее, кроме полусонного пажа, который объелся зелеными яблоками из попавшегося по пути сада и теперь страдал от последствий. Но парнишка принял ее за видение, вызванное его недомоганием, иначе говоря, болями в животе и поносом, и прошептал молитву святому Христофору, когда мимо проплыло полупрозрачное привидение.
Гаю так и не удалось заснуть. В шатре тускло мигал масляный светильник. Его обуревали безумные мечты. Тело томилось неудовлетворенными желаниями. И это он, который всегда считал себя человеком воздержанным! Он был верен Гвендолен, если не считать редких случаев во время очередной жестокой войны, когда смертельная опасность и запах смерти будили неукротимое вожделение, вскипавшее словно нарыв на коже, который требовалось вскрыть быстро и решительно, чтобы он не загноился и не отравил его разум и тело. Со времени кончины жены он довольствовался продажными женщинами, и только в случае крайней необходимости. После Гвендолен ему никого не было нужно.
До сих пор его страсть к девушке была плотской, мощной, лихорадочной одержимостью тела, но не только. Будь это одним лишь вожделением, он сумел бы найти облегчение, успокоить разгоряченную плоть и обратиться мыслями к более важным вещам. Но дочь Изольды излучала дыхание страсти, опасности и призыва, завлекшего его в прозрачную, но крепкую паутину. Его влекла ее изменчивая натура: надменность и решимость, веселый смех, безоговорочная преданность цели или человеку — качества, наполнявшие Гая безотчетным восторгом.
Он уловил присущий только ей аромат парного молока и меда еще до того, как во входном отверстии шатра возник легкий силуэт. И сознание неумолимой неизбежности замкнуло ему рот, сделав невозможным любой протест.
Уронив на землю меховое покрывало, она смело улеглась рядом с ним.
— Я боялась спать одна, среди собак, волков и монахов с ножами.
— Почему же не позвала служанок? — усмехнулся Гай, снимая с нее рубашку.
— Звала, но никто не пришел, — объявила она, потянувшись.
— Мадам, по-моему, вы лжете.
— Лгу, — согласилась Магдалена, целуя его подбородок, дотрагиваясь кончиком языка до уголка губ. — Но что еще прикажешь делать в таких обстоятельствах?
Он притянул ее к себе и крепко обнял. В тех местах, где соприкасались их тела, разливался жар, и Гай откинул полость, обнажив ее плечо, отливавшее кремовым в неясном свете и невольно притягивавшее взор к белоснежному холмику, прошитому голубыми венами. Гай провел пальцем по всем изгибам и впадинам, от розового ушка до узкой ступни, наслаждаясь изысканными ощущениями. Его ладонь накрыла выпуклость бедра, распласталась чуть ниже.
Магдалена закрыла глаза, когда он поднял ее ногу и уложил на себя, открывая тайны ее тела. Дрожа, она отдавалась лихорадочным, непривычно интимным ласкам. Ее губы скользили по его плечу, язык проник под мышку, обвел солоновато-сладкую впадину, бедра терлись о мускулистые мужские ноги. Она ощутила, как он приподнялся над ней, и протянула руку, чтобы сжать восставшее древко, гладя, лаская, исследуя складки его тела, подражая его примеру.
Страстные, исступленные, бурные любовные игры задернули за ними занавес прошлого, открывая новые, неизведанные просторы будущего. Когда он был в ней, она словно оказалась заключенной в его плоти, и ничто не могло разделить их, ибо они стали единым целым в своем прекрасном соитии. Но как только все кончилось и он вышел из нее, Магдалена испытала столь огромное чувство потери, что на глаза навернулись слезы, а руки крепко сжали плечи Гая, как будто этим она могла навеки привязать его к себе.
Он понял причину ее слез и, не выпуская из объятий, лег на тюфяк. Она тихо всхлипывала, не поднимая головы, и он вдруг осознал, насколько она беззащитна, хотя минуту назад ее безумный пыл ничуть не уступал его собственному.
Магдалена заснула, так и не осушив слез, припав щекой к его влажному плечу. А Гай еще долго лежал без сна, переполненный радостью и любовью.
Глава 6
— Вряд ли я могу чем-то еще помочь ему, отец настоятель.
Стоявший на коленях монах с трудом встал с каменного пола маленькой комнаты с каменными же стенами рядом с монастырским лазаретом.
— Если повелит Господь, он не переживет сегодняшней ночи.
Аббат устремил взор на изломанное тело, неподвижно лежавшее на соломенном тюфяке, и бессознательным жестом схватился за висевшее на шее распятие, словно в поисках поддержки, цели и верного решения.
— Его соборовали и причастили. Он готов к встрече с Богом.
Нагнувшись над раненым, он приложил крест к посиневшим губам.
— Отойди с миром, сын мой, если тебе так суждено.
Дыхания почти не было слышно. Лицо неизвестного было таким же холодным и влажным, как глина после дождя.
Монах-лекарь взял чашу теплого вина с травами и поднес ко рту мужчины. Жидкость потекла по подбородку. Брат Арман вытер красные капли и положил смоченную отваром лаванды тряпочку на широкий лоб, где у самого виска багровела большая шишка.
— Пришли за мной, если он очнется. Человеку трудно умирать безымянным и среди чужих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Что все мужчины были от нее без ума, — начал он, глядя куда-то вдаль. — Что она лишала их рассудка своей красотой и…
Он вдруг осекся, словно очнувшись и поняв, что именно и кому говорит.
И своим вероломством, едва не докончил Гай, но разве можно открыть ужасную правду этой милой невинной девочке, которая даже не успела осознать собственную силу.
Никто и никогда не беседовал с Магдаленой о матери. Окружающие в лучшем случае упоминали ее имя. И теперь перед ней открылись новые горизонты. Она успела заметить выражение лица Гая, услышать странную интонацию его речей, и даже его внезапное молчание сказало о многом.
— Не понимаю, — нерешительно пробормотала она. — Хорошо это или плохо — быть похожей на собственную мать?
Гай сосредоточенно нахмурился.
— Все мы дети своих родителей, — спокойно ответил он, — и ничего тут не поделаешь. У тебя рот Джона Гонта, его решимость и надменность. Кое-что ты унаследовала и от матери.
С этими словами он повернулся и пошел советоваться со своими вассальными рыцарями, стоит ли разбивать лагерь под стенами враждебного города.
Магдалена направилась к реке, обуреваемая странным, медленно растекавшимся по всему телу возбуждением, словно надолго затянувшаяся неопределенность наконец вот-вот разрешится. Что бы общего у нее ни было с матерью, именно это что-то заставляло трепетать Гая де Жерве, делало его мягким как воск. Куда девалась его обычная отчужденность?!
На крутом берегу реки раскинули шатры, и в воздухе скоро разнеслись ароматы жареного оленьего окорока и говяжьих туш, захваченных еще из Англии. На траве расставили длинные раскладные столы, и дружная компания уселась ужинать под вечерним небом. Блюда подавали со всеми полагающимися за высоким столом церемониями, совсем как в поместье Хэмптон: пажи стояли за спинами рыцарей, наливая вино, слуги разносили тяжелые блюда со снятым прямо с жаровни мясом, менестрели наигрывали сладостные мелодии. Вся эта живописная сцена освещалась факелами, разогнавшими мрак.
Магдалена, взяв большую ложку, налила в корку от каравая, служившую тарелкой, побольше мясного сока. Она так проголодалась, что совершенно забыла правила поведения, предписывавшие дамам клевать как птички, и, почти не жуя, проглотила хлеб, прежде чем отрезать маленьким кинжальчиком кусок жареной говядины.
— Уж и не помню, когда так хотела есть, — призналась она Гаю, с виноватым видом вытирая пальцы платочком. — Наверное, потому что не обедала сегодня.
— Пост — лучшее средство для возбуждения аппетита, — серьезно заметил он, осушив чашу с вином, переданную соседом. — Но я рад, что ты окончательно выздоровела.
— Да, и завтра намерена ехать верхом, — непререкаемым тоном объявила она. — Больше я этой тряски не вынесу. Кроме того, так путешествуют только простолюдины!
Гай рассмеялся.
— Мне бы не хотелось оказаться на твоем месте, — признался он. — Но если ты намерена сесть в седло, пожалуй, лучше лечь спать пораньше.
— Как по-твоему, здесь водятся волки? — неожиданно спросила Магдалена, разглядывая темные пространства, окружавшие их маленький лагерь.
— Может быть. Но они не подойдут к огню, а я выставил часовых для охраны.
Магдалена вздрогнула.
— Я бы предпочла скорее встретиться с монахом-убийцей, чем с волками.
Гай проницательно взглянул на нее.
— Тебе нет нужды никого и ничего бояться, крошка.
— Но ты не считаешь странным совпадением, что кто-то дважды нападал на меня? Те разбойники, что пытались похитить меня в Вестминстере, а теперь и недавнее покушение?
— Мы живем в страшные, беззаконные времена, — небрежно заметил он. — Тогда, в Вестминстере, мы пустились в путь к вечеру, без надежного эскорта. Сами и напросились на неприятности. А та ночь… — Гай пожал плечами. — Весь город предавался буйному веселью, а грабители всегда извлекают пользу из хаоса.
Магдалена кивнула, перекатывая между пальцами хлебную крошку.
— Но не нужно забывать и об Эдмунде.
— Эдмунд оказался один в лесу, который, как известно, кишит всяким отребьем.
— Да… думаю, тут ты прав. Она поднесла ладошку ко рту, чтобы заглушить зевок.
— Пойдем, я отведу тебя в шатер, где уже ждут женщины, — предложил Гай, вставая. — Шатер слишком мал для троих, но они могут спать на свежем воздухе.
Магдалена нахмурилась.
— Ты не боишься, что их обесчестят?
Она обвела красноречивым взглядом лагерь: воинов, суетившихся у жаровен, чистивших доспехи, ужинавших, передававших друг другу фляги с медовухой и элем. Обстановка казалась спокойной, но кто знает, что случится, когда погаснут огни?
— Сомневаюсь, что они будут так уж сопротивляться, — сухо обронил он, вспомнив, в каком виде вернулись служанки Магдалены.
Та, весело хмыкнув, осторожно просунула в его ладонь свою. Гай на секунду застыл, словно собираясь отнять руку, но тут же смирился. В конце концов жест казался таким естественным!
Но вскоре Гай искренне раскаялся в том, что позволил Магдалене такую вольность. Ее мизинец принялся чертить крошечные кружочки на его ладони. Он и не ожидал, что это простое движение окажется столь чувственным намеком на куда более вольные, тайные и разнузданные ласки, дозволенные только любовникам.
Он хотел что-то сказать, но она повернула к нему лицо, очевидно, распознав женской интуицией, какое воздействие производит на него ее коварная игра. Он ощутил, что снова скользит в заманчиво разверзшуюся пропасть, вернее, летит очертя голову туда, где Магдалена успела раскинуть свою паутину. От кого она научилась подобным далеко не невинным вещам? Впрочем, откуда ему знать степень ее невинности? Она никогда не скрывала, чего хочет от него, и знала, что он желает от нее того же самого. Такие решимость и упорство в достижении подобной цели отнюдь не свойственны невинным душам. Возможно, она с самого рождения не была невинна. Разве женщины посланы на землю не для того, чтобы искушать мужчин? А ведь сам Джон Гонт сказал, что Магдалена явилась в мир в момент зла и предательства. И принесла с собой двойную опасность.
Но в разгар его мрачных мыслей и тщетных стараний удержать себя на краю, не упасть в бездну порока она снова усмехнулась, тихо, лукаво, чувственно, и Гай понял, что пропал. Что безуспешно пытается выиграть время. Тем не менее он проводил ее до шатра и поспешно распрощался, пожелав спокойной ночи.
Шатер действительно был очень мал и вмещал всего лишь один соломенный тюфяк. Было слишком холодно, чтобы спать обнаженной, как привыкла Магдалена, поэтому она, не сняв рубашку, заползла под меховую полость и долго лежала, прислушиваясь к звукам затихающего лагеря. Завыла одичавшая собака, и протяжные звуки были подхвачены всей стаей. У Магдалены мурашки пробежали по коже. В этом призыве слышалось нечто буйное, первобытное, настойчивое, будившее в душе некий странный отклик, которому, как оказалось, нужно было совсем немного, чтобы родиться и окрепнуть. Постепенно огромная приливная волна подхватила ее, понесла куда-то, наполняя тело непонятной страстной потребностью, обдавая жаром, несмотря на ночной холодок.
Она с безусловной ясностью поняла, что время настало, хотя так и не смогла придумать подходящего предлога.
Закутавшись в полость, она украдкой вышла из шатра. Часовой дремал на посту. Эрин и Марджери мирно похрапывали на земле.
Легким призраком она прошла по лагерю. Темный мех и темные волосы сливались с ночной тьмой. Впереди смутно поблескивали огоньки еще не погасших факелов, обозначивших границы их лагеря. Привязанные к колышкам лошади фыркали и переминались, пощипывая травку. Все вокруг было тихо и мирно, ничто не тревожило покоя дремлющего лагеря.
Дракон де Жерве трепетал над шатром Гая в легком ветерке. Магдалена медленно продвигалась вперед, чувствуя под босыми ступнями жесткую, мокрую от росы траву. Никто не видел ее, кроме полусонного пажа, который объелся зелеными яблоками из попавшегося по пути сада и теперь страдал от последствий. Но парнишка принял ее за видение, вызванное его недомоганием, иначе говоря, болями в животе и поносом, и прошептал молитву святому Христофору, когда мимо проплыло полупрозрачное привидение.
Гаю так и не удалось заснуть. В шатре тускло мигал масляный светильник. Его обуревали безумные мечты. Тело томилось неудовлетворенными желаниями. И это он, который всегда считал себя человеком воздержанным! Он был верен Гвендолен, если не считать редких случаев во время очередной жестокой войны, когда смертельная опасность и запах смерти будили неукротимое вожделение, вскипавшее словно нарыв на коже, который требовалось вскрыть быстро и решительно, чтобы он не загноился и не отравил его разум и тело. Со времени кончины жены он довольствовался продажными женщинами, и только в случае крайней необходимости. После Гвендолен ему никого не было нужно.
До сих пор его страсть к девушке была плотской, мощной, лихорадочной одержимостью тела, но не только. Будь это одним лишь вожделением, он сумел бы найти облегчение, успокоить разгоряченную плоть и обратиться мыслями к более важным вещам. Но дочь Изольды излучала дыхание страсти, опасности и призыва, завлекшего его в прозрачную, но крепкую паутину. Его влекла ее изменчивая натура: надменность и решимость, веселый смех, безоговорочная преданность цели или человеку — качества, наполнявшие Гая безотчетным восторгом.
Он уловил присущий только ей аромат парного молока и меда еще до того, как во входном отверстии шатра возник легкий силуэт. И сознание неумолимой неизбежности замкнуло ему рот, сделав невозможным любой протест.
Уронив на землю меховое покрывало, она смело улеглась рядом с ним.
— Я боялась спать одна, среди собак, волков и монахов с ножами.
— Почему же не позвала служанок? — усмехнулся Гай, снимая с нее рубашку.
— Звала, но никто не пришел, — объявила она, потянувшись.
— Мадам, по-моему, вы лжете.
— Лгу, — согласилась Магдалена, целуя его подбородок, дотрагиваясь кончиком языка до уголка губ. — Но что еще прикажешь делать в таких обстоятельствах?
Он притянул ее к себе и крепко обнял. В тех местах, где соприкасались их тела, разливался жар, и Гай откинул полость, обнажив ее плечо, отливавшее кремовым в неясном свете и невольно притягивавшее взор к белоснежному холмику, прошитому голубыми венами. Гай провел пальцем по всем изгибам и впадинам, от розового ушка до узкой ступни, наслаждаясь изысканными ощущениями. Его ладонь накрыла выпуклость бедра, распласталась чуть ниже.
Магдалена закрыла глаза, когда он поднял ее ногу и уложил на себя, открывая тайны ее тела. Дрожа, она отдавалась лихорадочным, непривычно интимным ласкам. Ее губы скользили по его плечу, язык проник под мышку, обвел солоновато-сладкую впадину, бедра терлись о мускулистые мужские ноги. Она ощутила, как он приподнялся над ней, и протянула руку, чтобы сжать восставшее древко, гладя, лаская, исследуя складки его тела, подражая его примеру.
Страстные, исступленные, бурные любовные игры задернули за ними занавес прошлого, открывая новые, неизведанные просторы будущего. Когда он был в ней, она словно оказалась заключенной в его плоти, и ничто не могло разделить их, ибо они стали единым целым в своем прекрасном соитии. Но как только все кончилось и он вышел из нее, Магдалена испытала столь огромное чувство потери, что на глаза навернулись слезы, а руки крепко сжали плечи Гая, как будто этим она могла навеки привязать его к себе.
Он понял причину ее слез и, не выпуская из объятий, лег на тюфяк. Она тихо всхлипывала, не поднимая головы, и он вдруг осознал, насколько она беззащитна, хотя минуту назад ее безумный пыл ничуть не уступал его собственному.
Магдалена заснула, так и не осушив слез, припав щекой к его влажному плечу. А Гай еще долго лежал без сна, переполненный радостью и любовью.
Глава 6
— Вряд ли я могу чем-то еще помочь ему, отец настоятель.
Стоявший на коленях монах с трудом встал с каменного пола маленькой комнаты с каменными же стенами рядом с монастырским лазаретом.
— Если повелит Господь, он не переживет сегодняшней ночи.
Аббат устремил взор на изломанное тело, неподвижно лежавшее на соломенном тюфяке, и бессознательным жестом схватился за висевшее на шее распятие, словно в поисках поддержки, цели и верного решения.
— Его соборовали и причастили. Он готов к встрече с Богом.
Нагнувшись над раненым, он приложил крест к посиневшим губам.
— Отойди с миром, сын мой, если тебе так суждено.
Дыхания почти не было слышно. Лицо неизвестного было таким же холодным и влажным, как глина после дождя.
Монах-лекарь взял чашу теплого вина с травами и поднес ко рту мужчины. Жидкость потекла по подбородку. Брат Арман вытер красные капли и положил смоченную отваром лаванды тряпочку на широкий лоб, где у самого виска багровела большая шишка.
— Пришли за мной, если он очнется. Человеку трудно умирать безымянным и среди чужих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56