Он смертельно боялся, что виконтессу похитили — какая еще судьба может ожидать благородную леди в этом вертепе? Угораздило же его заснуть! Сейчас она, наверное, в каком-нибудь отвратительном логове терпит надругательства подонков. О Господи!
— А ты слышал, что произошло сегодня ночью у мамаши Коксэдж? — спросил у него торговец, бросив разгрузку и достав из кармана дешевую трубку, которую тут же набил и закурил.
Кучер слушал его вполуха. Он судорожно пытался сообразить, что же делать дальше, куда бежать, у кого просить помощи.
— Констебли загребли целую компанию великосветских шлюх, — лениво попыхивая трубочкой, сообщил торговец. — Эти девицы устроили настоящее побоище, по крайней мере так говорит сама мамаша Коксэдж. Что-то не верится мне в это. Не иначе у нее был на них зуб. Эта Коксэдж на весь Ковент-Гарден известна своим склочным характером.
Слова торговца понемногу стали доходить до сознания Джона. Он вдруг вспомнил, как мельком увидел в толпе чью-то рыжеволосую голову. Теперь это воспоминание прочно связалось с тем, что сообщил ему торговец, и перед внутренним взором Джона отчетливо предстала картина происшедшего.
— Постой, постой, что ты сказал?
— Их повели к судье Филдингу, но… — Торговец осекся.
Джон круто развернулся и бросился бежать к экипажу.
Он вскарабкался на козлы, схватил кнут и опустил его на спины лошадей с разудалым посвистом. Экипаж рванулся с места, задел прилавок зеленщика и опрокинул его. Джона не остановило это досадное недоразумение: не обращая внимания на поток грязных ругательств, который обрушил на его голову владелец прилавка, он хлестал лошадей что было сил. Толпа в ужасе разбегалась перед обезумевшими лошадьми, какая-то женщина в последний момент успела вытащить из-под копыт своего карапуза. Маленькая собачонка, невесть как очутившаяся между колесами повозки, чудом осталась цела и еще долго лежала в пыли, перепуганная насмерть.
Напротив дома судьи на Боу-стрит Джон остановил взмыленных лошадей, слез с козел и тяжело переступая ватными от страха ногами, взошел на крыльцо и постучал. Лакей сперва не захотел говорить с Джоном, но, заметив графские гербы на дверцах экипажа, стал вежливым и предупредительным. Он сообщил ему, что действительно с час назад к сэру Филдингу привели целую компанию шлюх, арестованных в Ковент-Гардене. Трех из них приговорили к заключению в Брайдвеле, остальных заставили заплатить штраф и отпустили с Богом. Одна из осужденных была высокая, зеленоглазая и рыжеволосая. Лакей напряг свою память и добавил, что на ней было дорогое темно-зеленое платье.
Кучер поблагодарил лакея и вернулся к экипажу. Сомнений быть не могло! Леди Эджкомб приняли за шлюху и упекли в тюрьму. Бред какой-то! Но другого объяснения внезапному исчезновению виконтессы не нашлось.
Джон развернул экипаж к Албермарль-стрит, голова у него шла кругом. К его переживаниям примешивались странные слухи, которые ходили среди домашней прислуги графа Редмайна, по поводу того, что виконтесса Эджкомб появилась у них в доме каким-то загадочным образом. Их свадьба с виконтом тоже была какой-то странной: бракосочетание состоялось тайно. К тому же вызывал недоумение тот факт, что спальня виконтессы находилась по соседству со спальней графа, а ее супруг жил на другой половине дома, пока кузен не выгнал его вон.
Впрочем, Джон понимал, что, какие бы домыслы он ни строил, отвечать перед графом за пропажу виконтессы ему придется по всей строгости. С этими грустными мыслями он подъехал к конюшням, передал поводья конюху и вошел в дом через заднее крыльцо.
В доме было тихо, как обычно бывало по утрам. Господа еще спали, слуги же, бесшумно передвигаясь по толстым коврам, скребли, чистили, убирали, полировали мебель — словом, готовились к пробуждению хозяев. С кухни доносились аппетитные запахи поджаренного бекона и пудинга, звон кастрюль, столового серебра. Кучер Джон понимал, что, если он хочет получить аудиенцию у графа, для начала ему придется выложить все начистоту Кэтлету. И пока Кэтлет на выслушает его и не сочтет дело достаточно важным, чтобы беспокоить его светлость, увидеться с графом Джон не сможет.
Он опасливо приблизился к Кэтлету, царственно восседающему в столовой и потягивающему эль из высокой кружки. Его недремлющее око следило за тем, как мальчишка-буфетчик протирает хрустальные фужеры. Перед Кэтлетом стоял прибор с дымящимся завтраком, и у Джона вдруг подвело живот — со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было. Однако о том, чтобы попросить лакея принести прибор и для него, и речи быть не могло — простой кучер не вправе трапезничать за одним столом со столь высокопоставленной фигурой, как старший лакей.
— А, Джон! Что это ты явился ни свет ни заря? — поинтересовался Кэтлет, разрезая острым ножом ароматный кусочек бекона.
— Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, господин Кэтлет, — смущенно теребя шляпу в руках, ответил Джон.
— Что? Прямо во время завтрака?
— Дело очень срочное, мистер Кэтлет. Оно касается леди Эджкомб и его светлости.
Кэтлет немедленно поднялся и поманил Джона пальцем.
— Пойдем-ка ко мне в комнату. Эй, парень, отнеси мой завтрак на кухню. Пусть поставят на плиту, чтобы не остыл, — приказал он буфетчику. — Если бекон будет хоть чуточку холоднее, чем сейчас, я надену его тебе на голову.
Вытирая рот салфеткой, Кэтлет направился к себе, за ним семенил перепуганный кучер.
— Так в чем дело? — спросил Кэтлет, когда они оказались вдвоем в комнате.
Кучер принялся обстоятельно излагать историю исчезновения леди Эджкомб, когда же он дошел до ее ареста, Кэтлет раскрыл рот от удивления.
— Значит, ее приняли за шлюху? — недоверчиво переспросил лакей. — Что-то я сомневаюсь.
— Говорю вам, так оно и есть. Это произошло случайно. Она пошла в таверну за своим веером, ну а там завязалась какая-то драка. Она подвернулась под руку констеблям, вот ее и арестовали.
— Сэр Джон Филдинг никогда не осмелился бы отправить в тюрьму виконтессу Эджкомб, — рассудительно заметил Кэтлет. — Стало быть, она не назвала своего настоящего имени.
— Да, похоже на то. Но почему?
— Это не нашего с тобой ума дело. Нужно немедленно рассказать все его светлости. Он вернулся домой совсем недавно и вряд ли успел заснуть.
Кучер покорно последовал за Кэтлетом на господскую половину. Они поднялись вверх по лестнице. Служанка, которая натирала лестничные перила, удивленно посмотрела на них, но тут же опустила глаза, когда Кэтлет схватил ее за ухо.
— Тебе что, больше делать нечего, кроме как пялиться по сторонам?
— Да, сэр… мистер Кэтлет… нет, сэр, — испуганно пробормотала девушка.
Они подошли к двери графской спальни.
— Подожди здесь, — прошептал Кэтлет и, открыв дверь, шагнул в темноту. Шторы на окнах были задернуты, балдахин над кроватью опущен. Кэтлет решительно распахнул легкую, прозрачную ткань и громко кашлянул.
Граф, похоже, спал крепко, закинув руку за голову, его лицо было спокойно, на губах застыла мягкая улыбка.
Кэтлет еще раз кашлянул, когда же это не возымело никакого действия, он подошел к окну и раздвинул шторы. В спальню хлынули потоки солнечного света.
— Какого черта… — пробормотал Тарквин и открыл глаза.
— Прошу прощения, ваша светлость, но у меня чрезвычайно срочное дело. — Кэтлет подошел к кровати и почтительно поклонился.
Тарквин приподнялся на локте и, щурясь от света, спросил:
— А почему меня будишь ты, а не камердинер?
— Я подумал, ваша светлость, что чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем лучше.
Тарквин резко выпрямился, сон как рукой сняло. Он бросил взгляд на шкаф, скрывающий потайную дверцу. Джулиана! Когда он заходил к ней вечером, она еще не вернулась из гостей, но он не придал этому никакого значения — ужин мог затянуться. Он не волновался за нее, поскольку Джулиана выехала из дома в сопровождении достойнейшей и почтеннейшей леди Боуэн в его собственном экипаже.
— Говори.
— За дверью ждет кучер Джон, ваша светлость. Пусть он сам вам все расскажет, — с поклоном ответил Кэтлет.
— Позови его.
Дрожа всем телом и спотыкаясь на каждом шагу, кучер Джон подошел к кровати графа. Он сжимал в руках свою шляпу, а на его щеках появился лихорадочный румянец, когда он начал выкладывать графу, что произошло этой ночью с ним и с леди Эджкомб. Тарквин слушал молча и абсолютно бесстрастно, его лицо словно окаменело, на лбу залегла глубокая суровая складка.
Когда кучер закончил свой рассказ и замолчал, потупив взор, граф вскочил с кровати и сказал:
— Я разберусь с тобой позже. А сейчас убирайся.
Кучер беззвучно выскользнул за дверь. Кэтлет потянулся к шнурку колокольчика:
— Вам, наверное, понадобится камердинер, ваша светлость.
— Нет, — остановил его Тарквин. — Я прекрасно могу одеться сам. Пусть немедленно закладывают коляску. — С этими словами он бросился к шкафу и достал оттуда бриджи и чистую сорочку.
Кэтлет поклонился и вышел. Тарквин даже не заметил этого, погруженный в свои думы. Как он ни старался, но не мог придумать никакого логичного объяснения тому затруднительному положению, в котором оказалась Джулиана. Но, с другой стороны, как показывает опыт, ей вовсе не нужны какие-то особенные причины, чтобы влипнуть в историю. Тарквин был уверен, что Джордж Ридж здесь ни при чем — вряд ли он решится открыто бросить вызов графу после их недавнего разговора. Скорее это было похоже на месть Люсьена, но ему не под силу задумать и претворить в жизнь такой сложный, хитроумный план. Люсьен всегда действует, повинуясь внезапному внутреннему порыву — длительная и продуктивная умственная работа никогда еще ему не удавалась. Но что же тогда, черт побери, потянуло Джулиану среди ночи в Ковент-Гарден, несмотря на все его строгие запреты и предостережения, несмотря на ее собственный плачевный опыт?
Желание досадить ему? Глупая шалость? Отказ признать его правоту и стремление настоять на своем любой ценой? Нет, здесь что-то другое. Джулиане вовсе не свойственно ребячество… вспыльчивость, опрометчивость — да; но вместе с тем она на редкость взрослая для своих лет — вероятно, самостоятельность является результатом обделенного родительской любовью детства. Наверное, ее втянули в какое-нибудь безумное предприятие вроде поездки в Маршалси. Похоже, здесь не обошлось без влияния девиц госпожи Деннисон.
Распихивая по карманам пачки банкнот, Тарквин подумал, что не помешало бы оставить ее в Брайдвеле на несколько деньков. Пусть посидит там и подумает, что дружба с проститутками может привести и к более трагическим последствиям.
На самом деле Тарквин в гораздо большей степени испугался за Джулиану, чем злился на нее. От мысли, что ее могут оскорбить или испугать до смерти, его бросало в дрожь. Никогда прежде он не ощущал ее боль, ее страх, как свои собственные, — ему казалось, что Джулиана стала частью его самого. Чертовщина какая-то! Тарквин выскочил за дверь и бросился к лестнице.
— Доброе утро, Тарквин. Куда это ты собрался в такую рань? — через приоткрытую дверь библиотеки окликнул его, Квентин, когда граф пробегал через холл.
— Джулиана ухитрилась сделать так, что ее посадили в Брайдвел, — на ходу бросил граф. — Делать нечего, придется ее вызволять. Хотя, видит Бог, мне уже так надоели ее выходки, что я готов оставить ее там навсегда.
— Господи, как же это могло случиться? — изумленно пробормотал Квентин.
— Понятия не имею. Эта девчонка решила свести меня с ума. Клянусь, если удастся ее благополучно вернуть домой, я посажу ее на цепь!
— Я поеду с тобой.
— В этом нет необходимости. Я и один могу привезти ее.
— Конечно, — ответил Квентин, выходя вместе с братом на крыльцо. — Но тебе может понадобиться моральная поддержка. Кто знает, что тебя ожидает в Брайдвеле!
Тарквин бросил на него встревоженный взгляд, и с минуту братья молча смотрели друг на друга. Каждый знал, что тревога Квентина отнюдь не беспочвенна. Потом граф вскочил в коляску и взял в руки поводья. Квентин последовал за ним.
Квентин видел, что с Тарквином творится нечто странное. Он заглянул ему в лицо и не обнаружил в нем и намека на взволнованность. Но внешнее спокойствие скрывало под собой бурю противоречивых эмоций, которые раздирали душу Тарквина на части. В последнее время Квентин замечал, что нежная снисходительность, с которой Тарквин относился к Джулиане, стала перерастать в более глубокое и сильное чувство.
Тарквин погонял лошадей, стараясь не думать о Джулиане. Его воображение рисовало самые страшные картины, на какие было, способно. Ведь она такая прямолинейная, упрямая, несговорчивая, что с легкостью может вывести из себя тюремщиков. А они владеют жестокими, но безотказными методами, позволяющими сломить гордый человеческий дух.
Глава 25
Джулиана получила грубый толчок в спину и, споткнувшись о порог, упала на пол длинной и узкой камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— А ты слышал, что произошло сегодня ночью у мамаши Коксэдж? — спросил у него торговец, бросив разгрузку и достав из кармана дешевую трубку, которую тут же набил и закурил.
Кучер слушал его вполуха. Он судорожно пытался сообразить, что же делать дальше, куда бежать, у кого просить помощи.
— Констебли загребли целую компанию великосветских шлюх, — лениво попыхивая трубочкой, сообщил торговец. — Эти девицы устроили настоящее побоище, по крайней мере так говорит сама мамаша Коксэдж. Что-то не верится мне в это. Не иначе у нее был на них зуб. Эта Коксэдж на весь Ковент-Гарден известна своим склочным характером.
Слова торговца понемногу стали доходить до сознания Джона. Он вдруг вспомнил, как мельком увидел в толпе чью-то рыжеволосую голову. Теперь это воспоминание прочно связалось с тем, что сообщил ему торговец, и перед внутренним взором Джона отчетливо предстала картина происшедшего.
— Постой, постой, что ты сказал?
— Их повели к судье Филдингу, но… — Торговец осекся.
Джон круто развернулся и бросился бежать к экипажу.
Он вскарабкался на козлы, схватил кнут и опустил его на спины лошадей с разудалым посвистом. Экипаж рванулся с места, задел прилавок зеленщика и опрокинул его. Джона не остановило это досадное недоразумение: не обращая внимания на поток грязных ругательств, который обрушил на его голову владелец прилавка, он хлестал лошадей что было сил. Толпа в ужасе разбегалась перед обезумевшими лошадьми, какая-то женщина в последний момент успела вытащить из-под копыт своего карапуза. Маленькая собачонка, невесть как очутившаяся между колесами повозки, чудом осталась цела и еще долго лежала в пыли, перепуганная насмерть.
Напротив дома судьи на Боу-стрит Джон остановил взмыленных лошадей, слез с козел и тяжело переступая ватными от страха ногами, взошел на крыльцо и постучал. Лакей сперва не захотел говорить с Джоном, но, заметив графские гербы на дверцах экипажа, стал вежливым и предупредительным. Он сообщил ему, что действительно с час назад к сэру Филдингу привели целую компанию шлюх, арестованных в Ковент-Гардене. Трех из них приговорили к заключению в Брайдвеле, остальных заставили заплатить штраф и отпустили с Богом. Одна из осужденных была высокая, зеленоглазая и рыжеволосая. Лакей напряг свою память и добавил, что на ней было дорогое темно-зеленое платье.
Кучер поблагодарил лакея и вернулся к экипажу. Сомнений быть не могло! Леди Эджкомб приняли за шлюху и упекли в тюрьму. Бред какой-то! Но другого объяснения внезапному исчезновению виконтессы не нашлось.
Джон развернул экипаж к Албермарль-стрит, голова у него шла кругом. К его переживаниям примешивались странные слухи, которые ходили среди домашней прислуги графа Редмайна, по поводу того, что виконтесса Эджкомб появилась у них в доме каким-то загадочным образом. Их свадьба с виконтом тоже была какой-то странной: бракосочетание состоялось тайно. К тому же вызывал недоумение тот факт, что спальня виконтессы находилась по соседству со спальней графа, а ее супруг жил на другой половине дома, пока кузен не выгнал его вон.
Впрочем, Джон понимал, что, какие бы домыслы он ни строил, отвечать перед графом за пропажу виконтессы ему придется по всей строгости. С этими грустными мыслями он подъехал к конюшням, передал поводья конюху и вошел в дом через заднее крыльцо.
В доме было тихо, как обычно бывало по утрам. Господа еще спали, слуги же, бесшумно передвигаясь по толстым коврам, скребли, чистили, убирали, полировали мебель — словом, готовились к пробуждению хозяев. С кухни доносились аппетитные запахи поджаренного бекона и пудинга, звон кастрюль, столового серебра. Кучер Джон понимал, что, если он хочет получить аудиенцию у графа, для начала ему придется выложить все начистоту Кэтлету. И пока Кэтлет на выслушает его и не сочтет дело достаточно важным, чтобы беспокоить его светлость, увидеться с графом Джон не сможет.
Он опасливо приблизился к Кэтлету, царственно восседающему в столовой и потягивающему эль из высокой кружки. Его недремлющее око следило за тем, как мальчишка-буфетчик протирает хрустальные фужеры. Перед Кэтлетом стоял прибор с дымящимся завтраком, и у Джона вдруг подвело живот — со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было. Однако о том, чтобы попросить лакея принести прибор и для него, и речи быть не могло — простой кучер не вправе трапезничать за одним столом со столь высокопоставленной фигурой, как старший лакей.
— А, Джон! Что это ты явился ни свет ни заря? — поинтересовался Кэтлет, разрезая острым ножом ароматный кусочек бекона.
— Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, господин Кэтлет, — смущенно теребя шляпу в руках, ответил Джон.
— Что? Прямо во время завтрака?
— Дело очень срочное, мистер Кэтлет. Оно касается леди Эджкомб и его светлости.
Кэтлет немедленно поднялся и поманил Джона пальцем.
— Пойдем-ка ко мне в комнату. Эй, парень, отнеси мой завтрак на кухню. Пусть поставят на плиту, чтобы не остыл, — приказал он буфетчику. — Если бекон будет хоть чуточку холоднее, чем сейчас, я надену его тебе на голову.
Вытирая рот салфеткой, Кэтлет направился к себе, за ним семенил перепуганный кучер.
— Так в чем дело? — спросил Кэтлет, когда они оказались вдвоем в комнате.
Кучер принялся обстоятельно излагать историю исчезновения леди Эджкомб, когда же он дошел до ее ареста, Кэтлет раскрыл рот от удивления.
— Значит, ее приняли за шлюху? — недоверчиво переспросил лакей. — Что-то я сомневаюсь.
— Говорю вам, так оно и есть. Это произошло случайно. Она пошла в таверну за своим веером, ну а там завязалась какая-то драка. Она подвернулась под руку констеблям, вот ее и арестовали.
— Сэр Джон Филдинг никогда не осмелился бы отправить в тюрьму виконтессу Эджкомб, — рассудительно заметил Кэтлет. — Стало быть, она не назвала своего настоящего имени.
— Да, похоже на то. Но почему?
— Это не нашего с тобой ума дело. Нужно немедленно рассказать все его светлости. Он вернулся домой совсем недавно и вряд ли успел заснуть.
Кучер покорно последовал за Кэтлетом на господскую половину. Они поднялись вверх по лестнице. Служанка, которая натирала лестничные перила, удивленно посмотрела на них, но тут же опустила глаза, когда Кэтлет схватил ее за ухо.
— Тебе что, больше делать нечего, кроме как пялиться по сторонам?
— Да, сэр… мистер Кэтлет… нет, сэр, — испуганно пробормотала девушка.
Они подошли к двери графской спальни.
— Подожди здесь, — прошептал Кэтлет и, открыв дверь, шагнул в темноту. Шторы на окнах были задернуты, балдахин над кроватью опущен. Кэтлет решительно распахнул легкую, прозрачную ткань и громко кашлянул.
Граф, похоже, спал крепко, закинув руку за голову, его лицо было спокойно, на губах застыла мягкая улыбка.
Кэтлет еще раз кашлянул, когда же это не возымело никакого действия, он подошел к окну и раздвинул шторы. В спальню хлынули потоки солнечного света.
— Какого черта… — пробормотал Тарквин и открыл глаза.
— Прошу прощения, ваша светлость, но у меня чрезвычайно срочное дело. — Кэтлет подошел к кровати и почтительно поклонился.
Тарквин приподнялся на локте и, щурясь от света, спросил:
— А почему меня будишь ты, а не камердинер?
— Я подумал, ваша светлость, что чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем лучше.
Тарквин резко выпрямился, сон как рукой сняло. Он бросил взгляд на шкаф, скрывающий потайную дверцу. Джулиана! Когда он заходил к ней вечером, она еще не вернулась из гостей, но он не придал этому никакого значения — ужин мог затянуться. Он не волновался за нее, поскольку Джулиана выехала из дома в сопровождении достойнейшей и почтеннейшей леди Боуэн в его собственном экипаже.
— Говори.
— За дверью ждет кучер Джон, ваша светлость. Пусть он сам вам все расскажет, — с поклоном ответил Кэтлет.
— Позови его.
Дрожа всем телом и спотыкаясь на каждом шагу, кучер Джон подошел к кровати графа. Он сжимал в руках свою шляпу, а на его щеках появился лихорадочный румянец, когда он начал выкладывать графу, что произошло этой ночью с ним и с леди Эджкомб. Тарквин слушал молча и абсолютно бесстрастно, его лицо словно окаменело, на лбу залегла глубокая суровая складка.
Когда кучер закончил свой рассказ и замолчал, потупив взор, граф вскочил с кровати и сказал:
— Я разберусь с тобой позже. А сейчас убирайся.
Кучер беззвучно выскользнул за дверь. Кэтлет потянулся к шнурку колокольчика:
— Вам, наверное, понадобится камердинер, ваша светлость.
— Нет, — остановил его Тарквин. — Я прекрасно могу одеться сам. Пусть немедленно закладывают коляску. — С этими словами он бросился к шкафу и достал оттуда бриджи и чистую сорочку.
Кэтлет поклонился и вышел. Тарквин даже не заметил этого, погруженный в свои думы. Как он ни старался, но не мог придумать никакого логичного объяснения тому затруднительному положению, в котором оказалась Джулиана. Но, с другой стороны, как показывает опыт, ей вовсе не нужны какие-то особенные причины, чтобы влипнуть в историю. Тарквин был уверен, что Джордж Ридж здесь ни при чем — вряд ли он решится открыто бросить вызов графу после их недавнего разговора. Скорее это было похоже на месть Люсьена, но ему не под силу задумать и претворить в жизнь такой сложный, хитроумный план. Люсьен всегда действует, повинуясь внезапному внутреннему порыву — длительная и продуктивная умственная работа никогда еще ему не удавалась. Но что же тогда, черт побери, потянуло Джулиану среди ночи в Ковент-Гарден, несмотря на все его строгие запреты и предостережения, несмотря на ее собственный плачевный опыт?
Желание досадить ему? Глупая шалость? Отказ признать его правоту и стремление настоять на своем любой ценой? Нет, здесь что-то другое. Джулиане вовсе не свойственно ребячество… вспыльчивость, опрометчивость — да; но вместе с тем она на редкость взрослая для своих лет — вероятно, самостоятельность является результатом обделенного родительской любовью детства. Наверное, ее втянули в какое-нибудь безумное предприятие вроде поездки в Маршалси. Похоже, здесь не обошлось без влияния девиц госпожи Деннисон.
Распихивая по карманам пачки банкнот, Тарквин подумал, что не помешало бы оставить ее в Брайдвеле на несколько деньков. Пусть посидит там и подумает, что дружба с проститутками может привести и к более трагическим последствиям.
На самом деле Тарквин в гораздо большей степени испугался за Джулиану, чем злился на нее. От мысли, что ее могут оскорбить или испугать до смерти, его бросало в дрожь. Никогда прежде он не ощущал ее боль, ее страх, как свои собственные, — ему казалось, что Джулиана стала частью его самого. Чертовщина какая-то! Тарквин выскочил за дверь и бросился к лестнице.
— Доброе утро, Тарквин. Куда это ты собрался в такую рань? — через приоткрытую дверь библиотеки окликнул его, Квентин, когда граф пробегал через холл.
— Джулиана ухитрилась сделать так, что ее посадили в Брайдвел, — на ходу бросил граф. — Делать нечего, придется ее вызволять. Хотя, видит Бог, мне уже так надоели ее выходки, что я готов оставить ее там навсегда.
— Господи, как же это могло случиться? — изумленно пробормотал Квентин.
— Понятия не имею. Эта девчонка решила свести меня с ума. Клянусь, если удастся ее благополучно вернуть домой, я посажу ее на цепь!
— Я поеду с тобой.
— В этом нет необходимости. Я и один могу привезти ее.
— Конечно, — ответил Квентин, выходя вместе с братом на крыльцо. — Но тебе может понадобиться моральная поддержка. Кто знает, что тебя ожидает в Брайдвеле!
Тарквин бросил на него встревоженный взгляд, и с минуту братья молча смотрели друг на друга. Каждый знал, что тревога Квентина отнюдь не беспочвенна. Потом граф вскочил в коляску и взял в руки поводья. Квентин последовал за ним.
Квентин видел, что с Тарквином творится нечто странное. Он заглянул ему в лицо и не обнаружил в нем и намека на взволнованность. Но внешнее спокойствие скрывало под собой бурю противоречивых эмоций, которые раздирали душу Тарквина на части. В последнее время Квентин замечал, что нежная снисходительность, с которой Тарквин относился к Джулиане, стала перерастать в более глубокое и сильное чувство.
Тарквин погонял лошадей, стараясь не думать о Джулиане. Его воображение рисовало самые страшные картины, на какие было, способно. Ведь она такая прямолинейная, упрямая, несговорчивая, что с легкостью может вывести из себя тюремщиков. А они владеют жестокими, но безотказными методами, позволяющими сломить гордый человеческий дух.
Глава 25
Джулиана получила грубый толчок в спину и, споткнувшись о порог, упала на пол длинной и узкой камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60