Джинни застонала, выгнув тело, прикрытое лишь тонкой тканью, прижимаясь к телу солдата и ощущая его сквозь кожу и полотно одежды. Ее руки, казалось, сами знали, что делать и чего касаться, расстегивая его рубашку, пугаясь в завитках волос на его груди, скользя по мускулистой спине и дальше, за ремень его кожаных бриджей.
Алекс поднял голову, глядя на нее так, словно видит ее в первый раз, — эти покрасневшие губы, припухшие от его поцелуев, раскинутые в чувственной неге руки и ноги, дерзкие соски, манившие его сквозь ткань ночной рубашки. Страсть и желание наполнили ее глаза, в которых, казалось, отражалась вся ее душа. Это приглашение было одновременно и предложением, и приказом. Как он мог устоять? Его рот снова припал к ее губам.
Она отдалась во власть его рук, которые то крепко сжимали ее, то нежно гладили. Он оторвался от ее рта только на мгновение, чтобы отбросить в сторону халат, приподняв ее и стягивая с нее ночную рубашку. Когда она задрожала от своей наготы, он стал шептать ей ласковые слова, гладя и успокаивая ее, говоря, как прекрасно ее тело, как прозрачна ее кожа. Никогда раньше она не представала нагой перед мужчиной; Гилл предпочитал для своих утех полную темноту. Но восторженная похвала сделала ее смелой и гордой; она чувствовала себя действительно прекрасной, как говорил ее возлюбленный. Когда его руки раздвинули ее бедра, она взмолилась о нежности и понимании, зашептала о том, что никогда не знала любви, только грубое обладание, и зеленовато-карие глаза на мгновение встретились с ее глазами, горя огнем обещания. Она лежала, наблюдая, как он раздевается, обнажая покрытое шрамами тело солдата, мускулистое и жилистое. Один белый шрам рассекал бедро, другой протянулся через всю грудь. Он вернулся к ней, успокаивая ее руками и ртом, пока ее тело не перестало дрожать от панического страха, от возможной боли и безудержного желания. И паника ушла, воспоминания о боли затмились под его руками, остались только неистовое желание и взрыв беспредельной радости.
Когда он ушел, для нее это было слишком рано, но беспощадная реальность уже стирала мягкие очертания мечты. Возлюбленный опять стал солдатом, командиром отряда, и не мог допустить, чтобы его обнаружили в спальне пленницы. Перед уходом он, целуя ее и принося извинения, не забыл сказать о комендантском часе, и смысл этих слов вновь напомнил о том, что их разделяло.
При свете свечи, колеблющемся на фоне бушевавшей грозы за окном, Джинни пыталась успокоить бурю, кипевшую внутри нее самой, погасить огонь, превратившийся на какое-то волшебное мгновение из искры в яркое пламя. Чем бы ни было случившееся — любовью или вожделением, — нельзя позволить, чтобы это помешало ее будущему, в котором нет места полковнику «круглоголовых». С самого начала этого безумия она знала, что оно может быть только прекрасным мгновением, последним шансом, одним-единственным, который представился за всю ее жизнь, состоящую только из долга. Она должна покинуть остров завтра, вместе с Эдмундом и Питером, вновь надеть оковы долга и верности и хранить великолепное безумие этой ночи в самых сокровенных тайниках своей души.
У Джинни совсем пропало желание спать, и она сидела у окна, наблюдая, как затихает гроза и первые слабые проблески облачного рассвета превращают ночную тьму в серый день. Звук горна настойчиво пронзил тишину, и дом ожил. Послышались торопливые шаги, резкие приказы, всплески раздражения. Она услышала голос Алекса, сдержанный, но властный. Она поняла, что солдатам в саду пришлось пережить неприятные минуты, когда хлынувший дождь потоками обрушился на хлипкие палатки. Ветер бесновался, вырывая колья, так что ленивым и неопытным пришлось столкнуться с последствиями бури: их легкие укрытия были сметены порывами ветра. В лагере царил хаос, и Джинни прислушивалась к внезапной тишине в доме, когда весь отряд во главе с полковником кинулся наводить порядок.
Значит, судьба сыграла ей на руку. Дом опустел, полковник и его подчиненные ушли в сад, а полный прилив в заливе Алум начнется в восемь часов. Джинни поспешно оделась и покинула комнату. Она сразу направилась в кладовую, где замерла на мгновение, пока тишина проникала в каждую ее клеточку, пока уши пытались различить малейший шорох. Ничего… кроме голосов, раздававшихся в саду.
Через двадцать минут была готова примочка из трав и чистого спирта, которая убережет рану Эдмунда от заражения и поможет быстрее затянуться. Это была та область домашнего хозяйства, в которой Джинни преуспела именно потому, что интересовалась ею. Вряд ли были известные или малоизвестные недуги, которые Джинни не сумела бы вылечить. В детстве она много времени проводила за сбором разных трав вместе с пожилыми женщинами острова и обучалась искусству врачевания.
Джинни положила примочку в корзинку вместе с хорошим запасом свежих повязок и, накрыв все это клетчатой салфеткой, крадучись пробралась в столовую. Панель в стене приоткрылась, когда она налезла на нужную половицу. Войдя внутрь, она закрыла панель — опытные пальцы без труда нашли замок. Джинни вспомнила историю о том, как ее дед вызвал мастеров из Лондона, чтобы те сотворили этот чудо-замок. Со времен Реформации Генриха VII, когда католические священники находили убежища в потайных ходах и комнатах домов своих сторонников, большинство новых особняков знати имели такие же укрытия. Отец ее отца, обожавший всякие механические изобретения, соорудил собственное укрытие, используя все известные в то время новинки. Джон Редферн, в свою очередь, содержал механизм в хорошем состоянии, но при его жизни потайная комната и проход использовались лишь в играх его дочери-сорвиголовы и ее столь же озорного кузена.
Десять небольших ступеней вели в каменную комнату, и Джинни тихо свистнула, предупреждая беглецов о том, что опасаться нечего.
— Ты что, пришла через дом? — спросил Эдмунд. Он, еще не окрепший, был уже на ногах, и цвет лица лучше, хотя, как и у Питера, кожа бледная после многих дней, проведенных без свежего воздуха и света.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Джинни, ставя корзину. Она быстро объяснила свой план, уговорив все же Эдмунда снова лечь, и быстро прикладывала примочку к ране, не такой уже красной и распухшей. Она сменила повязку, довольно кивая. — Сукровицы нет, Эдмунд. Если ты сумеешь не намочить повязку, перебираясь на ту сторону, тогда ее можно будет не менять несколько дней.
— А как я, владея одной рукой, одолею тропу на скале, Джинни?
— Как и раньше, на спине. — Она сделала подвязку из салфетки, закрепив руку у груди. — Ты пойдешь между нами, но не пытайся двигать этой рукой.
— Ты всегда слишком любила командовать, — проворчал Эдмунд, хотя глаза его уже загорелись, предвкушая деятельность и свободу.
— Конечно. — Джинни улыбнулась, несмотря на усталость и отчаяние, в котором не могла признаться даже себе самой. — И на этот раз, друг мой, ты подчинишься.
Эдмунд дернул ее за одну из кос.
— Подчинюсь, генерал, потому что вынужден. Но когда все это закончится, мы поменяемся ролями, не так ли?
Она улыбнулась. Что могла она ответить на вопрос, относящийся к их уже решенному будущему?
— Пошли, я выйду первой и осмотрюсь. Мое присутствие на вершине скалы не потребует особых объяснений, если меня кто-нибудь заметит.
Они шли за ней по ступеням, на которых сейчас она не испытывала страха. Разве можно сравнить выдумки о привидениях с реальностью топора палача, кучами соломы, залитой кровью отрубленных голов? Такова будет их судьба. Иной не может быть, если их обнаружат, разве что петля в тюрьме Уинчестера.
Она слегка приоткрыла тяжелую каменную дверь у подножия лестницы, прислушалась и уловила лишь голоса, доносящиеся издалека. Ведь не будут же они охранять скалы или следить за глухой стороной дома, смотревшей на неприветливое море! Полоса пружинистого мха стлалась к краю скалы, здесь не за что было укрыться, поэтому надо быстро пересечь это место. И никого не было видно, ни одного патрулирующего солдата с пикой или мушкетом.
— Если дело предстоит сделать, значит, его нужно делать быстро. — Джинни улыбнулась. Она обернулась через плечо, и Эдмунд снова дернул ее за косу.
— Джинни всегда больше слушала нашего учителя, чем я, Питер. — Это говорил уже не раненый кавалер, а здоровый мужчина, вовсе не ослабленный потерей крови и пребыванием взаперти, человек, не боящийся спуститься по крутой горной тропе, по скользкому песку навстречу неизвестному, полному борьбы и тревог будущему.
Она почувствовала его решимость, которая обнадежила и ее.
— Ты побежишь. Мы не можем помочь тебе, пока не доберемся до тропы.
— Я это знаю. У меня хватит сил.
И Джинни побежала, низко пригибаясь, будто могла стать невидимой на этом продуваемом ветрами выступе. Она не оборачивалась на двух мужчин, зная, что не может замедлить бег. Она была зайцем, они — гончими и должны выдержать ее темп, А потом они укроются под навесом скалы и передохнут.
Тропа была различима только привычному глазу. Непосвященные видели лишь море, протянувшееся до горизонта, в котором возвышались Игольчатые скалы. Джинни остановилась на мгновение, чтобы скинуть сандалии, которые она заткнула за пояс, и подоткнуть юбку. Ее ноги оголились до колен. Она соскользнула со скалы, ногами нащупывая опору в песке, и ухватилась за ветку куста левой рукой, чтобы встать потверже. Затем протянула правую руку Эдмунду, который внезапно осел, но уперся в ее ноги. Джинни сползла вниз на четвереньках, давая возможность Эдмунду соскользнуть вниз на несколько футов, чтобы Питер мог начать спуск.
Лицо Эдмунда покрылось испариной от боли и напряжения, он тяжело задышал. На Питере тоже сказались дни ужасающего бездействия.
Можно было передохнуть несколько мгновений, и Джинни встала боком на тропе, прислушиваясь, не поднялся ли переполох, если их успели заметить. Но все было тихо, только чайки кричали над морем.
— Ты справишься и с одной рукой, Эдмунд, — снова прошептала Джинни с дразнящей улыбкой, пытаясь вселить в него уверенность. — На этот раз можно не бояться вернуться домой в порванных штанах.
— Может, и так, только у меня нет ни малейшего желания выставлять напоказ исцарапанный и едва прикрытый зад, — возразил он. — Не бойся, я справлюсь, когда ты наконец сдвинешься с места.
Джинни заскользила вниз на спине, одной рукой держась за лодыжку Эдмунда, чтобы уменьшить стремительность его спуска, а Питер старался сверху защитить его раненую руку. Когда они наконец спустились к пещере, лицо Эдмунда приобрело устрашающий пергаментный оттенок, глаза, сверкавшие решимостью, сейчас, после первой победы, потускнели. Джинни нащупала его запястье, чтобы проверить пульс, — он был частым, но не внушал опасений.
— Тебе нужно передохнуть в пещере, пока мы с Питером будем спускать шлюпку.
В пещере под скалой было прохладно и сыро. Лодка, стоявшая на тележке с колесами, безмолвно обещала близкое спасение. Эдмунд опустился на землю и прислонился спиной к камню.
— Помоги мне, — обратилась Джинни к Питеру. — Я могу сделать это и сама, но вдвоем быстрее.
Питер послушно следовал ее указаниям, помогая развернуть тележку так, чтобы нос шлюпки был обращен к морю. Они побежали к воде, волоча шлюпку за собой, и у берега вновь развернули ее, вытолкнув и шлюпку и тележку на мелководье, кормой вперед.
— Оттащишь тележку обратно в пещеру и приведешь Эдмунда. — Приказ был лаконичным, и Питер не стал медлить с его выполнением, потому что Вирджиния Кортни знала что делает. Зайдя по колено в воду, она отвязала шлюпку и столкнула ее в воду, а Питер выдернул тележку. Потом Джинни, держась за фалинь, бросила свои сандалии в шлюпку.
Питер подтащил тележку к пещере, завез ее внутрь и помог Эдмунду встать.
— Она всегда была такой, — сказал Эдмунд, охнув от усилия. — Не было дерева, на которое Джинни не могла бы взобраться, и скалы, куда бы она не могла вскарабкаться.
Питер мрачно улыбнулся, поддерживая раненого за талию.
— Что касается плавания по морю, друг мой, я рад передать бразды правления в руки того, кто в этом разбирается. Сам я море не люблю.
Алекс, наведя порядок в саду, обыскивал дом. Джинни снова исчезла, и на этот раз он должен найти ее сам. Он жаждал увидеть ее, изнывал от желания прошептать ей на ухо свое восхищение родинкой на внутренней стороне бедра, синяком, как зрелая слива, на ноге. Откуда он у нее — может, ушиблась, открывая дверь сарая или молочной, когда обе руки были заняты? Ему хотелось знать это.
Она, конечно, на берегу. Она сказала ему прошлой ночью, что это ее любимое место. Алекс не спеша прошел к краю скалы, скрывая свое нетерпение за неторопливой, властной походкой. На полпути к заливу Алум, стоя на единственной тропе, которая была ему известна, он увидел Джинни. Она тянула на тележке шлюпку к воде и была не одна. Алекс кинулся бежать, снова запаниковав, как и накануне вечером, когда поднял всех на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70