Шпоры на их сапогах позвякивали при движении, офицеры, похоже, составляли опись, и делали это организованно. Говорили они так же правильно, такими же хорошо поставленными голосами, как и их полковник.
«Конечно, эта гражданская война — не борьба классов, — подумала Джинни. — Это война политических и религиозных убеждений, и за парламент воевало столько же знати, сколько и за короля Карла. Многие из самых благородных семей распались. Брат пошел против брата, отец против сына. Может, и с Алексом Маршаллом дело обстояло именно так?»
Джинни проскользнула вниз по задней лестнице, имевшей прямой вход в кухню. Здесь тоже сновали люди — простые солдаты выгружали провизию: куски говядины и свинины, которые они подвешивали в холодных каменных кладовых, мешки с мукой, кожаные фляги с вином. Новая армия Оливера Кромвеля не забывала заботиться о себе. На улице, у конюшен, кипела своя работа — кавалерия спешилась и занималась лошадьми. Поместье Редфернов было типичным в своем роде, в нем разводили и покупали лошадей, теперь — единственный транспорт, ибо лошади уже начинали заменять быков на тяжелых сельских работах. И ни одно доходное поместье не могло позволить себе игнорировать нужды армии. В результате в опустевших сейчас сараях и конюшнях было более чем достаточно места для двадцати лошадей элитной кавалерии.
Вирджиния оставила себе двух лошадей: кобылу, которую ей подарил к свадьбе отец, и лошадь для повозки, чтобы ездить за арендной платой в виде зерна и сена. Теперь она напоила и накормила своих лошадей.
Лошади были значительно покладистее, нежели Бетой — корова, которую Джинни не любила за ее нрав. Это упрямое животное норовило перевернуть ведро с молоком в любую секунду. Однако именно ее Джинни предпочла более спокойным коровам, потому что Бетой давала самое жирное молоко с толстым золотистым слоем сливок, из которых получались прекрасные масло и сыр.
Корова дала привести себя с пастбища и спокойно зашла в сарай. Ведь ей нужно было облегчение, и она готова стать покорной. Но стоило ее разбухшему вымени опустеть, как она решила взбрыкнуть. Джинни сидела на табуретке, уперев голову в тощий вздымавшийся бок, ее пальцы после месяцев тренировки двигались умело. Тяжелая работа, но руки ее уже окрепли, и молоко струей било в ведро. Потом она снимет сливки и, смешав их с сырыми яйцами, приготовит отличное укрепляющее средство для раненого, которое вернет силу исхудавшему телу Эдмунда, восстановит потерю крови. И он снова будет таким же сильным и выносливым, как его враги, — достойным противником людям, подобным Алексу Маршаллу.
Мысль о полковнике возникла у Джинни так же внезапно, как и его образ — массивная фигура воина, стоявшего в ее комнате так близко от нее. Она видела его зеленовато-карие глаза, вновь пережила волнующий момент, когда они смягчились и засияли, освободившись от гневных всплесков — реакции на ее намеренные выпады. А если бы она встретила его пять лет назад, до того, как Гилл Кортни стал претендентом на ее руку… до того, как возникла необходимость в таких выпадах? Но пять лет назад Алекс Маршалл уже должен был встать на сторону парламента, и ни одна девушка-роялистка не привлекла бы его внимания, как, впрочем, и теперь.
— Осторожнее! Она сейчас его перевернет.
Ее витавшие в облаках мысли словно сотворили чудо и превратили образ в реальность. Голос принадлежал полковнику, и именно его рука стремительно выхватила ведро из-под коровы. В мечтах Джинни и не заметила, что Бетой начала предупреждающе переминаться.
Засмеявшись, Джинни взглянула на полковника, надеясь, что пунцовость щек будет истолкована как смущение из-за неловкости. Алекс уже снял латы, шлем и меч и выглядел как обычный солдат вне службы. Его глаза искрились смехом.
— Замечтались, госпожа Кортни?
— К сожалению, не ко времени, полковник.
— Верно, — согласился он, поглядывая на норовистое животное. — У нее коварство в глазах.
— Да. Я должна поблагодарить вас, сэр, за ваше своевременное вмешательство.
— Я нахожу, что мне приятнее ваша благодарность, чем ваши выпады, — сказал полковник, поднимая ведро. — Не то чтобы я возражал против воинственного блеска в ваших глазах. Просто, думаю, вы гораздо больше похожи на саму себя, когда улыбаетесь. — И он легонько щелкнул ее по носу указательным пальцем.
Джинни открыла рот от такой фамильярности. Без формы полковник казался еще более уверенным в себе и в том, что он хозяин положения. Она все еще пыталась найти достойный ответ, когда он направился к двери и сказал со смехом в голосе:
— Мое вмешательство понадобится вам в молочной.
Джинни пришлось следовать почти вприпрыжку, чтобы не отстать от него, шагавшего через двор к молочной.
— Но ведь это, конечно, ниже вашего достоинства, полковник, — носить ведра с молоком? — Она и сама понимала, как неуклюж ее выпад, но в данных обстоятельствах на большее была не способна.
Алекс, к ее неудовольствию, предпочел расценить это как обычный вопрос.
— Хороший командир, Вирджиния, не кичится своим достоинством. Я не могу просить моих людей сделать то, что не готов сделать сам.
— Действительно, — пробормотала она, пока он ставил ведро на каменную полку у высокого окна.
— Ну, значит, хоть в чем-то мы пришли к согласию. — Все еще улыбаясь, он снова повернулся к ней. — Давайте заключим мир, Вирджиния. — После их последней стычки Алекс решил изменить тактику в отношении своей новой подопечной. Постоянные пикировки были бы утомительными и безрезультатными, и он решил попытаться обезоружить противника.
«А почему бы и нет?» — подумала Вирджиния, на мгновение поддавшись столь дикому искушению. Но потом она вспомнила о беглецах, прячущихся в укрытии. Как она могла забыть о них? Вирджиния Кортни была роялисткой, осиротевшей дочерью кавалера-предателя, вдовой человека, погибшего, хотя и без особого желания, за дело короля. И Вирджиния укрывала в занятом врагом доме двух беглых кавалеров — уже не в первый раз за последние шесть месяцев.
— Мы враги, полковник, — категорично сказала она. — Вы — завоеватель, а я — пленница. Такое положение не располагает к перемирию.
— Но мы люди. — Не желая сдаваться слишком быстро, он сделал шаг к ней. — Разве не могут двое людей понравиться друг другу вопреки политике?
— Я полагаю, что вы наивны, полковник. — Она отвернулась, чтобы скрыть неуверенность, отразившуюся на ее лице.
— Вирджиния? — Его голос заставил ее остановиться у двери, и с огромной неохотой она сделала это, но так и не повернулась к нему лицом.
— Если вы считаете, что имеете право называть меня по имени, полковник Маршалл, то я должна считать эту привилегию обоюдной.
Она надеялась опять разозлить его, чтобы в их отношениях — отношениях врагов — снова была ясность и определенность, как разница между белым и черным. Но полковник был упрям, а в этой изящной, решительной женщине, в ее гордой осанке было что-то такое, что волновало его так, как никогда не волновала ни одна женщина.
— Мое имя в вашем распоряжении, госпожа. Мои друзья зовут меня Алексом.
— А как называют вас ваши пленные? — Ее рука на деревянном запоре двери сжала его с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
— Это для меня несколько непривычно, — услышала она ровный ответ, и к своему ужасу увидела, как узкая загорелая рука легла поверх ее руки, передавая ей тепло и силы. — Я понимаю ваше положение. — Голос вновь зазвучал так же ровно. — Но если я не буду с вами ссориться, то вам будет трудно воевать в одиночку. Я не хочу воевать с вами, Вирджиния. И вообще полагаю, что предпочел бы заниматься совершенно другим.
«Вот истинная правда», — понял он, по-прежнему накрывая одной рукой ее руки, а другой приподнимая ее лицо. Серые глаза протестующее расширились, когда до нее дошел смысл этих слов, и дрожь пробежала по стройному телу, когда его рот решительно и твердо прижался к ее губам. На какое-то мгновение глаза Джинни закрылись, губы приоткрылись; потом она резко вырвалась, хотя его нежные прикосновения не требовали такой силы, и захлопнула за собой дверь. Алекс стоял один, уставившись в пустое пространство. Его губы еще хранили тепло ее губ, и он недоумевал, какое колдовство вмешалось в его упорядоченную жизнь, где раньше не было места порывам.
Джинни кинулась в курятник, быстро загнала кур и собрала свежие яйца; привычно ругая глупую птицу, она слегка успокоилась. Что же произошло? Почти незнакомый мужчина поцеловал ее. Она знала о скандальной распущенности, царившей при дворе до войны. Эдмунд рассказывал ей, когда вернулся домой после своего первого пребывания там. Он наслаждался каждым ее потрясенным возгласом, отвечал на любой из многочисленных вопросов с недавно обретенной утонченностью и осознанием преимущества над своей наивной подругой по играм. Ей было неизвестно происхождение Алекса Маршалла, но держался он как человек, близкий ко двору, а молодые люди его круга представлялись ко двору, как и Эдмунд, в возрасте шестнадцати лет. Неужели он полагал, что она, благородная дама и вдова, примет игру? Покажет себя такой же опытной, как и он? И ей с трудом верилось, что она ответила ему. В какой-то захватывающий дух момент ее тело буквально вспыхнуло. Ничего подобного она никогда не испытывала в своей жизни; губы стали нежнее и раскрылись, она прильнула к нему, глаза закрылись…
Джинни уронила одно яйцо на каменный пол курятника. Оно растеклось золотисто-белым укором, и куры насмешливо закудахтали. С собранными в передник яйцами она направилась в дом. Ей предстояло закончить чрезвычайной сложности дело, и она завершит его, справится со своими чувствами, которые вызвал этот человек, захвативший ее в плен, этот Алекс Маршалл, полковник армии нового образца.
Вульгарность этой мысли даже доставила удовольствие Джинни. Она вошла в пустую кладовую, взяла ломоть хлеба, яблоки, круг сыра и кусок бекона, аккуратно сложив все это в глубокую плетеную корзину и прикрыв содержимое мешковиной. Корзина стала тяжелой, однако придется помахивать ею так же небрежно, как пустой. Когда она вернется, в корзине будут овощи с огорода и фрукты из сада. И все-таки сердце ее сильно забилось, когда она вошла в кухню, где солдат в кожаном фартуке помешивал кукурузную кашу в огромном котле, кипевшем на большой печи.
— А, госпожа Кортни. — Полковник появился в дверном проеме кухни. Рука Джинни сжала ручку корзины. Что, если он предложит помочь нести корзину? От страха у нее взмокла спина.
— Вы искали меня, полковник? Как видите, я все еще здесь, подчиняюсь вашему приказу.
Джинни с облегчением услышала, что издевка прозвучала вполне убедительно и правдоподобно. Она увидела, что веселое выражение на его лице сменилось гневным румянцем. В кухне было, по меньшей мере, полдюжины солдат, и они прекрасно слышали ее дерзкий выпад, так что на этот раз полковник не мог оставить его без ответа.
— Настоятельно советую вам и впредь поступать так же, — отчеканил он и покинул кухню.
— Ш, госпожа, если вы примете совет, вам лучше быть поосторожней с полковником. Он справедливый человек, но жесткий, когда ему перечат. — Слова произнес солдат в кожаном фартуке. Лицо его было коричневым и сморщенным, как сушеный лесной орех.
Джинни пожала плечами с деланным безразличием.
— Если он вдруг будет интересоваться мною, то можешь сказать, что я ушла собирать овощи и фрукты для него. — Она снова вышла во двор и направилась к огороду, где пробыла несколько минут, вяло собирая бобы.
Вокруг не было ни души. Сарай загораживал огород от двора и окон первого этажа в задней части дома. Ей придется рискнуть в надежде, что никто не наблюдает за ней из окна второго этажа. Джинни направилась к западному крылу дома. За исключением углового окна ее комнаты на этой стене не было окон. Стена обращена к Атлантическому океану, откуда в зимнюю пору налетали жестокие шквалы, бившиеся об обветренные камни. На этой стороне не было и сада, лишь пружинистый мох тянулся к самой вершине скалы. Придя сюда, нужно было точно знать, где находится дверь, не заметная чужому глазу среди обманчиво беспорядочного переплетения трещин в камне, — три линии, образующие треугольник. Дверной замок искусно спрятан под мхом, стлавшимся у основания стены. Только что крохотная на фоне стены фигурка в голубой юбке была здесь, а в следующую секунду исчезла — стремительно и ловко, как фокусник.
Воздух обдал ее холодом и затхлостью, каменные ступени были узкими и крутыми, темнота стояла кромешная.
Но Джинни отлично знала дорогу, пробираясь по ней даже без света, хотя каждый раз совершала это восхождение с опаской, как ни старалась быть мужественной. Здесь не было ни скелетов, ни духов-проказников, ни чудовищных пауков или гигантских крыс, так и выжидающих момент, чтобы кинуться на нее. И она уже не та испуганная девятилетняя девочка, которую Эдмунд заманил как-то в тайный проход и оставил одну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70