в основном туда, где потом образовалась Русь-матушка. Но в диких условиях среднерусской равнины грибы не пали духом. Многие, правда, разум потеряли (с чем потеряли и жизнь, оказываясь добычей хомо сапиенсов), но некоторые проявили хитрость. И к тому времени, как Петр Великий рубил окно в Европу, окончательно ушли жить под землю, в отсутствие солнца сменив цвет шляпок и основав так называемое Белое Движение, поскольку в основном комфортно жить и размножаться под землей смогли только белые грибы. С собой под землю взяли они и кое-что из человеческих привычек да знаний, а именно знание геологии и привычку к разделению на чины. Оттого и именовали они себя согласно упраздненной среди людей табели о рангах для горных чинов, хотя жили под землей и гор вокруг не наблюдалось.
Подземные белогрибовцы были тайными свидетелями всех значительных событий местной истории. Над ними прокатывались бунты, восстания, революции, войны и промышленные перевороты, а они жили себе под землей и наращивали мощь, ожидая того великого часа, когда смогут они выйти на поверхность и, поработив хотя бы местное население, начать победоносное движение по отвоевыванию жизненного пространства у нахального человечества. Один раз они даже предпринимали такую попытку: когда в пойме речки Упицы армия белого генерала Тудынича сражалась с какими-то непонятными “красными” под командованием страшного комдива Распетрушилова. Белые грибы тогда из-под земли полезли к “своим”, чересчур буквально понимая человеческий язык: надеялись, что белогрибовцы и белогвардейцы выступят под одними знаменами и лозунгами. Но оголодавшие корнеты да поручики Тудынича внезапную прорву белых грибов мигом снесли до полевой кухни, не расслышав даже, что кричит им вылезший на самый высокий пень грибной обер-фюрер Шейдерпильи. После такого позора и гибели от рук почти “своих” белогрибовцы опять ушли под землю, донельзя милитаризировались и ждали священного мига своей свободы. Коротая годы ожидания, грибы мутировали все круче и круче (в чем не последнюю роль сыграли творящиеся на поверхности земли научно-технические революции) и, хоть хранили древние традиции вроде чинопочитания, поговаривали о выработке новой стратегии получения мирового господства. К примеру, производить и выпускать на поверхность ядовитые газы. Или выращивать колонии безмозглых и вредных грибочков, отправлять их хомо сапиенсам под ноги, чтоб хомо сапиенсы, грибочков этих употребивши, либо сразу помирали, либо некое время спустя в наркологической клинике ласты склеивали…
– Вот так-то, милочка Лариса! – завершил свой рассказ Ежинский. – Нам, морферам, от этих грибов никакого вреда и быть не может, а вот вы, люди, под угрозой.
– Мы всегда под угрозой, – отмахнулась Лариса. Не верила она в эти морферовские байки. Чтоб какие-то грибы… – Долго еще идти? Я сапогами ноги стерла.
– Какие вы, люди, все-таки несовершенные существа! – презрительно выразился морфер. – То у вас сопли текут, то диарея мучает, то мозоли…
– Заткнись, умник, – лениво парировало “несовершенное существо”. – Если мы, по твоим словам, такие отстойные, что ж ты без меня в эту дыру не полез?
– Я лазил, – неохотно признался морфер.
– И что?
– Это может сделать только человек.
– Что это ?
Морфер посопел носом, потом сказал:
– На месте увидишь.
– Ладно, – легко согласилась Лариса и стала прислушиваться к песне, которую тихо напевал их грибной конвой:
Я в атаку последнюю шел,
Но судьба изменила герою
В час, когда меня взял и нашел
Тот грибник, что стоял под горою-у-у…
Потом звучала другая, тоже боевая и скорбная песня:
Степь, прошитая пулями, – это не для меня.
Мне б найти свою смертушку у дубового пня.
Вся грибница растерзана, шляпка напополам…
Но врагу своих спор ни за что не отдам.
А уж третья мелодия Ларисе показалась совсем знакомой:
Как на грозный берег генерал-дубина
Вывел цельну сотню белых братушек-грибов,
Тут нас и сложили во одну корзину –
В братскую могилку, да без крышек без гробов!..
Й-эх, любо, братцы, любо!
Любо, братцы, жить!
В кулинарно блюдо свою голову сложить!..
И тут песня кончилась. А грибной привязчивый аромат сменился другим запахом. Запахом холодного и давно непроветриваемого каменного склепа.
– Вот и пришли, – заявил Ежинский, опустил одну из рук, подхватил ею Ларису и потащил за собой куда-то вверх, остальными руками то цепляясь за корни, то расшвыривая попадавшиеся на пути и грозившие расшибить Ларисе голову камни. Лариса чувствована себя как пробка, которую штопор упрямо вытягивает из горлышка бутылки. На лицо ей сыпалась земля и каменное крошево, за воротник куртки проскользнула какая-то ползучая тварь (только не сороконожка!!!), голоса грибного конвоя затихли вдалеке… А потом она, похоже, просто потеряла сознание. Потому что в следующий момент она поняла, что стоит…
…посреди церкви.
Только выглядела церковь как-то ирреально. Лариса осматривалась и видела развалины, груды битого кирпича, торчащие из остатков стен ребра ржавой арматуры, провал над головой вместо купола, и в то же время…
…церковь выглядела целой и невредимой. На стенах с редкой красоты росписью (Лариса даже узнала некоторые сюжеты, положенные в основу: возвращение блудного сына, воскрешение праведного Лазаря, шествие жен-мироносиц к Гробу Господню) висели рядами иконы в золотых ризах и окладах. Перед каждой иконой горела лампадка, покачиваясь на невидимых цепочках, а под куполом громадное паникадило сияло сотней свечек и освещало струящиеся одежды вознесшихся к центру купола херувимов и шестикрылых серафимов… Лариса стояла в центре церкви, возле аналоя, куда обычно кладут праздничную икону, и смотрела на сияющий иконостас и словно затканные бриллиантовыми нитками царские врата…
– Господи, – выдохнула Лариса. – Как такое может быть?
– Может, – равнодушно отозвался морфер, и от звука его противного голоса великолепие стало призрачно-прозрачным, словно было нарисовано на затуманенном дыханием стекле и вот-вот могло растаять.
– Такой церковь была до разрушения?
– Да. Не теряй времени, Лариса.
– А что я должна делать? – Повелительный тон морфера доводил Ларису до состояния тихого бешенства. Ей словно было стыдно за то, что она пришла с этим отродьем сюда. Почему “словно”?
Ей действительно было стыдно. И гадко. Будто привела она в храм грабителя-святотатца. Хотя, конечно, на самом-то деле он ее привел.
– Пока ты не ответишь, что за чудеса творятся с церковью, я ничего делать не буду, – твердо заявила Лариса.
Морфер зашипел, сверкнул глазами, но ответил-таки:
– Это всегда случается. В ночь с субботы на воскресенье. Потому что покойная графиня Делянова…
– Что?!
– …приходит в церковь на всенощное бдение.
– Ты, мерзавец! Ты мне ничего не говорил насчет, того, что нам придется иметь дело с призраками!!!
Морфер зло ощерился, изображая улыбку:
– Не нам. Тебе .
– Мне ! Это еще почему?
– Потому что ты человек, – услышала Лариса спокойный голос, от которого страхом сводило челюсти. – Ты создание Божие, а этот… Это… Вечная пыль, гонимая вечным ветром…
И к Ларисе вплотную подошла женщина в платье старинного фасона: с корсажем, кринолином и шлейфом. Платье, казалось, сшито было из кусков вселенской тьмы. Голову, плечи и лицо женщины закрывала густая темная вуаль, только мраморно-белые руки, обнаженные до локтей, видела Лариса. Руки недвижно покоились на пышных воланах платья, и Лариса мысленно возблагодарила небеса за то, что видит только это. Ибо зрелища лица графини Деля новой она не смогла бы вынести и остаться в живых Она это почему-то поняла очень отчетливо.
– Великий грех лежит на мне и предках моих, – заговорила графиня. Голос ее звучал как прекрасная, но безжизненная музыка. – Сестра прадеда моего согрешила тайной постыдной связью с любимцем Екатерины Великой Лазаревым, который был не человеком Божьим из плоти и крови, а тварью вроде той, что стоит здесь сейчас!
– Морфером? – изумилась Лариса.
– Из Индии Лазарев привез два камня, два бриллианта. И один он подарил государыне, а второй – моему прадеду, чтоб не открывал он никому позора сестры своей. И с тех пор второй бриллиант переходил в нашем роду от поколения к поколению, но приносил лишь горе, ибо он был иеной, заплаченной за то, что род наш – наполовину нелюдской и потому проклятый пред очами Божьими. Мы хотели искупить грех. Мы выстроили храм и в основание престола вложили камень государынина банкира. Но неугодно это было небу, и храм рухнул. А род наш сошел на нет, лишь супруг мой спасся, когда рассказала я ему сию историю, и стал он монахом – молитвенником за грехи мои и рода моего…
– Кончай болтать! – взвизгнул морфер внезапно. – Время!
– Погоди. – Белоснежная рука чуть приподнялась из траурного шелка. – Ты получишь то, за чем пришел, ибо ты оказался хитрей всех своих соплеменников – привел с собой человека. Но если ты еще раз посмеешь… Я покажу тебе свое лицо .
– Нет, нет, прошу прощения, – забормотал Ежинский и даже упал на колени, кланяясь и без конца повторяя: – Mille excuses, madame!
– Благо, что этот – самый худший из них, подобных ему в коварстве среди них больше нет, – бесстрастно сказала графиня, отвернувшись от Ежинского. – Но ты, женщина, все равно опасайся их и не будь с ними. Они – не люди.
– Они – злые? – неожиданно для себя самой задала смешной, какой-то детский вопрос Лариса.
Графиня медленно покачала головой:
– Они не злые. Они не добрые. Они слишком благородные.
– И?..
– Иногда это даже страшнее . Однако выродок прав. Настает время. Время отдавать старые долги… И тебе, как человеку, я обязана отдать это. Идем за мной.
Делянова черной тенью медленно двинулась к центральной части амвона – солее. Пока она шла, лампады у икон вспыхивали ярким, режущим глаза светом. Графиня поднялась по невысоким ступенькам на солею и взмахом руки заставила медленно распахнуться царские врата. А потом скользнула сквозь золотую арку врат в сверкающее парчой и серебром полукружие алтаря. Замерла у престола. Поманила Ларису:
– Иди за мной. Сюда.
Но Ларису словно остановила невидимая ладонь, упершаяся в грудь.
– Нет, – сказала профессиональная убийца, сама не понимая, откуда в ней могут взяться такие знания и речи. – Я женщина, а по церковному уставу женщина не может проходить в алтарь, да еще сквозь царские врата.
– Дура! – услышала она вопли Ежинского. – Иди за ней, за сволочью призрачной этой! Иди и возьми все, что даст! Я что, зря тебя сюда тащил?! Не принесешь – убью!
– Умна… – прошелестел голос графини. – Очень умна.
И царские врата беззвучно захлопнулись.
– Все пропало! – где-то в запредельном далеке вопил Ежинский. – Все погибло!
А Лариса услышала шепот Деляновой:
– Сделай три земных поклона перед иконой Казанской Божией Матери…
Что-то сместилось в сознании, и теперь Лариса видела себя как со стороны: земно кланяющуюся перед большой, сияющей золотыми ризами оклада иконой. А потом оказалось, что Лариса опять стоит посреди развалин церкви и в обеих ладонях сжимает…
…камень.
Бриллиант, лучащийся светом, как ледяная звезда.
– Прощай, – словно вся церковь шепнула Ларисе голосом покойной красавицы-графини. – На печаль тебе этот Камень, на беду им … Но то воля Божья. А теперь оставьте меня. Всенощную служить пора. Полночь.
И невидимая удерживающая Ларису ладонь исчезла. Лариса потеряла равновесие и поняла, что падает.
В холодную липкую грязь. Под сыплющийся с нерадостных небес колючий снег. Снег сыпался сквозь провал, оставшийся от купола церкви. Словно белесая плесень, оседал на грязные остатки каменной кладки и груды битого кирпича.
А на развалинах отплясывает безумный танец голый Ежинский, машет всеми четырьмя руками и вопит:
– Вышло! Вышло! Что-с?! Сволочью да подлецом меня соплеменнички костерили, а подлец-то свое взял! Взял! Да-с!
– На тебе твой бриллиант. – Лариса устало поднялась с четверенек, стряхнула грязь с кулака, в котором зажата была проклятая драгоценность. – Получай. И гони мне капсулу. Мою.
– Погоди-погоди, – засуетился морфер, в глазах его заплескался непонятный страх. – Ты его пока у себя попридержи. Сейчас в зону вернемся, другой дорогой, есть тут у меня заветная тропа. Ты сразу иди в свой коттедж. Умойся там, поужинай. Запрись и никого не впускай. А завтра встретимся, как толковые люди, опять в моем номере, якобы чтоб обручение совершить, и как раз произведем обмен…
– Издеваешься?! – взревела Лариса, вымокшая, усталая и обозленная. До завтра ждать – мучиться, не выдумал ли клятый морфер еще какую каверзу! – Да я тебя сейчас…
Но она не успела придумать, что сделает “сейчас” с окаянным морфером. Потому что со всех сторон их ослепил свет, мощностью и яркостью напоминавший студийные софиты. А за светом последовал громоподобный голос:
– Морфер Антуан Ежинский и человек Раиса Данникова, ни с места!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Подземные белогрибовцы были тайными свидетелями всех значительных событий местной истории. Над ними прокатывались бунты, восстания, революции, войны и промышленные перевороты, а они жили себе под землей и наращивали мощь, ожидая того великого часа, когда смогут они выйти на поверхность и, поработив хотя бы местное население, начать победоносное движение по отвоевыванию жизненного пространства у нахального человечества. Один раз они даже предпринимали такую попытку: когда в пойме речки Упицы армия белого генерала Тудынича сражалась с какими-то непонятными “красными” под командованием страшного комдива Распетрушилова. Белые грибы тогда из-под земли полезли к “своим”, чересчур буквально понимая человеческий язык: надеялись, что белогрибовцы и белогвардейцы выступят под одними знаменами и лозунгами. Но оголодавшие корнеты да поручики Тудынича внезапную прорву белых грибов мигом снесли до полевой кухни, не расслышав даже, что кричит им вылезший на самый высокий пень грибной обер-фюрер Шейдерпильи. После такого позора и гибели от рук почти “своих” белогрибовцы опять ушли под землю, донельзя милитаризировались и ждали священного мига своей свободы. Коротая годы ожидания, грибы мутировали все круче и круче (в чем не последнюю роль сыграли творящиеся на поверхности земли научно-технические революции) и, хоть хранили древние традиции вроде чинопочитания, поговаривали о выработке новой стратегии получения мирового господства. К примеру, производить и выпускать на поверхность ядовитые газы. Или выращивать колонии безмозглых и вредных грибочков, отправлять их хомо сапиенсам под ноги, чтоб хомо сапиенсы, грибочков этих употребивши, либо сразу помирали, либо некое время спустя в наркологической клинике ласты склеивали…
– Вот так-то, милочка Лариса! – завершил свой рассказ Ежинский. – Нам, морферам, от этих грибов никакого вреда и быть не может, а вот вы, люди, под угрозой.
– Мы всегда под угрозой, – отмахнулась Лариса. Не верила она в эти морферовские байки. Чтоб какие-то грибы… – Долго еще идти? Я сапогами ноги стерла.
– Какие вы, люди, все-таки несовершенные существа! – презрительно выразился морфер. – То у вас сопли текут, то диарея мучает, то мозоли…
– Заткнись, умник, – лениво парировало “несовершенное существо”. – Если мы, по твоим словам, такие отстойные, что ж ты без меня в эту дыру не полез?
– Я лазил, – неохотно признался морфер.
– И что?
– Это может сделать только человек.
– Что это ?
Морфер посопел носом, потом сказал:
– На месте увидишь.
– Ладно, – легко согласилась Лариса и стала прислушиваться к песне, которую тихо напевал их грибной конвой:
Я в атаку последнюю шел,
Но судьба изменила герою
В час, когда меня взял и нашел
Тот грибник, что стоял под горою-у-у…
Потом звучала другая, тоже боевая и скорбная песня:
Степь, прошитая пулями, – это не для меня.
Мне б найти свою смертушку у дубового пня.
Вся грибница растерзана, шляпка напополам…
Но врагу своих спор ни за что не отдам.
А уж третья мелодия Ларисе показалась совсем знакомой:
Как на грозный берег генерал-дубина
Вывел цельну сотню белых братушек-грибов,
Тут нас и сложили во одну корзину –
В братскую могилку, да без крышек без гробов!..
Й-эх, любо, братцы, любо!
Любо, братцы, жить!
В кулинарно блюдо свою голову сложить!..
И тут песня кончилась. А грибной привязчивый аромат сменился другим запахом. Запахом холодного и давно непроветриваемого каменного склепа.
– Вот и пришли, – заявил Ежинский, опустил одну из рук, подхватил ею Ларису и потащил за собой куда-то вверх, остальными руками то цепляясь за корни, то расшвыривая попадавшиеся на пути и грозившие расшибить Ларисе голову камни. Лариса чувствована себя как пробка, которую штопор упрямо вытягивает из горлышка бутылки. На лицо ей сыпалась земля и каменное крошево, за воротник куртки проскользнула какая-то ползучая тварь (только не сороконожка!!!), голоса грибного конвоя затихли вдалеке… А потом она, похоже, просто потеряла сознание. Потому что в следующий момент она поняла, что стоит…
…посреди церкви.
Только выглядела церковь как-то ирреально. Лариса осматривалась и видела развалины, груды битого кирпича, торчащие из остатков стен ребра ржавой арматуры, провал над головой вместо купола, и в то же время…
…церковь выглядела целой и невредимой. На стенах с редкой красоты росписью (Лариса даже узнала некоторые сюжеты, положенные в основу: возвращение блудного сына, воскрешение праведного Лазаря, шествие жен-мироносиц к Гробу Господню) висели рядами иконы в золотых ризах и окладах. Перед каждой иконой горела лампадка, покачиваясь на невидимых цепочках, а под куполом громадное паникадило сияло сотней свечек и освещало струящиеся одежды вознесшихся к центру купола херувимов и шестикрылых серафимов… Лариса стояла в центре церкви, возле аналоя, куда обычно кладут праздничную икону, и смотрела на сияющий иконостас и словно затканные бриллиантовыми нитками царские врата…
– Господи, – выдохнула Лариса. – Как такое может быть?
– Может, – равнодушно отозвался морфер, и от звука его противного голоса великолепие стало призрачно-прозрачным, словно было нарисовано на затуманенном дыханием стекле и вот-вот могло растаять.
– Такой церковь была до разрушения?
– Да. Не теряй времени, Лариса.
– А что я должна делать? – Повелительный тон морфера доводил Ларису до состояния тихого бешенства. Ей словно было стыдно за то, что она пришла с этим отродьем сюда. Почему “словно”?
Ей действительно было стыдно. И гадко. Будто привела она в храм грабителя-святотатца. Хотя, конечно, на самом-то деле он ее привел.
– Пока ты не ответишь, что за чудеса творятся с церковью, я ничего делать не буду, – твердо заявила Лариса.
Морфер зашипел, сверкнул глазами, но ответил-таки:
– Это всегда случается. В ночь с субботы на воскресенье. Потому что покойная графиня Делянова…
– Что?!
– …приходит в церковь на всенощное бдение.
– Ты, мерзавец! Ты мне ничего не говорил насчет, того, что нам придется иметь дело с призраками!!!
Морфер зло ощерился, изображая улыбку:
– Не нам. Тебе .
– Мне ! Это еще почему?
– Потому что ты человек, – услышала Лариса спокойный голос, от которого страхом сводило челюсти. – Ты создание Божие, а этот… Это… Вечная пыль, гонимая вечным ветром…
И к Ларисе вплотную подошла женщина в платье старинного фасона: с корсажем, кринолином и шлейфом. Платье, казалось, сшито было из кусков вселенской тьмы. Голову, плечи и лицо женщины закрывала густая темная вуаль, только мраморно-белые руки, обнаженные до локтей, видела Лариса. Руки недвижно покоились на пышных воланах платья, и Лариса мысленно возблагодарила небеса за то, что видит только это. Ибо зрелища лица графини Деля новой она не смогла бы вынести и остаться в живых Она это почему-то поняла очень отчетливо.
– Великий грех лежит на мне и предках моих, – заговорила графиня. Голос ее звучал как прекрасная, но безжизненная музыка. – Сестра прадеда моего согрешила тайной постыдной связью с любимцем Екатерины Великой Лазаревым, который был не человеком Божьим из плоти и крови, а тварью вроде той, что стоит здесь сейчас!
– Морфером? – изумилась Лариса.
– Из Индии Лазарев привез два камня, два бриллианта. И один он подарил государыне, а второй – моему прадеду, чтоб не открывал он никому позора сестры своей. И с тех пор второй бриллиант переходил в нашем роду от поколения к поколению, но приносил лишь горе, ибо он был иеной, заплаченной за то, что род наш – наполовину нелюдской и потому проклятый пред очами Божьими. Мы хотели искупить грех. Мы выстроили храм и в основание престола вложили камень государынина банкира. Но неугодно это было небу, и храм рухнул. А род наш сошел на нет, лишь супруг мой спасся, когда рассказала я ему сию историю, и стал он монахом – молитвенником за грехи мои и рода моего…
– Кончай болтать! – взвизгнул морфер внезапно. – Время!
– Погоди. – Белоснежная рука чуть приподнялась из траурного шелка. – Ты получишь то, за чем пришел, ибо ты оказался хитрей всех своих соплеменников – привел с собой человека. Но если ты еще раз посмеешь… Я покажу тебе свое лицо .
– Нет, нет, прошу прощения, – забормотал Ежинский и даже упал на колени, кланяясь и без конца повторяя: – Mille excuses, madame!
– Благо, что этот – самый худший из них, подобных ему в коварстве среди них больше нет, – бесстрастно сказала графиня, отвернувшись от Ежинского. – Но ты, женщина, все равно опасайся их и не будь с ними. Они – не люди.
– Они – злые? – неожиданно для себя самой задала смешной, какой-то детский вопрос Лариса.
Графиня медленно покачала головой:
– Они не злые. Они не добрые. Они слишком благородные.
– И?..
– Иногда это даже страшнее . Однако выродок прав. Настает время. Время отдавать старые долги… И тебе, как человеку, я обязана отдать это. Идем за мной.
Делянова черной тенью медленно двинулась к центральной части амвона – солее. Пока она шла, лампады у икон вспыхивали ярким, режущим глаза светом. Графиня поднялась по невысоким ступенькам на солею и взмахом руки заставила медленно распахнуться царские врата. А потом скользнула сквозь золотую арку врат в сверкающее парчой и серебром полукружие алтаря. Замерла у престола. Поманила Ларису:
– Иди за мной. Сюда.
Но Ларису словно остановила невидимая ладонь, упершаяся в грудь.
– Нет, – сказала профессиональная убийца, сама не понимая, откуда в ней могут взяться такие знания и речи. – Я женщина, а по церковному уставу женщина не может проходить в алтарь, да еще сквозь царские врата.
– Дура! – услышала она вопли Ежинского. – Иди за ней, за сволочью призрачной этой! Иди и возьми все, что даст! Я что, зря тебя сюда тащил?! Не принесешь – убью!
– Умна… – прошелестел голос графини. – Очень умна.
И царские врата беззвучно захлопнулись.
– Все пропало! – где-то в запредельном далеке вопил Ежинский. – Все погибло!
А Лариса услышала шепот Деляновой:
– Сделай три земных поклона перед иконой Казанской Божией Матери…
Что-то сместилось в сознании, и теперь Лариса видела себя как со стороны: земно кланяющуюся перед большой, сияющей золотыми ризами оклада иконой. А потом оказалось, что Лариса опять стоит посреди развалин церкви и в обеих ладонях сжимает…
…камень.
Бриллиант, лучащийся светом, как ледяная звезда.
– Прощай, – словно вся церковь шепнула Ларисе голосом покойной красавицы-графини. – На печаль тебе этот Камень, на беду им … Но то воля Божья. А теперь оставьте меня. Всенощную служить пора. Полночь.
И невидимая удерживающая Ларису ладонь исчезла. Лариса потеряла равновесие и поняла, что падает.
В холодную липкую грязь. Под сыплющийся с нерадостных небес колючий снег. Снег сыпался сквозь провал, оставшийся от купола церкви. Словно белесая плесень, оседал на грязные остатки каменной кладки и груды битого кирпича.
А на развалинах отплясывает безумный танец голый Ежинский, машет всеми четырьмя руками и вопит:
– Вышло! Вышло! Что-с?! Сволочью да подлецом меня соплеменнички костерили, а подлец-то свое взял! Взял! Да-с!
– На тебе твой бриллиант. – Лариса устало поднялась с четверенек, стряхнула грязь с кулака, в котором зажата была проклятая драгоценность. – Получай. И гони мне капсулу. Мою.
– Погоди-погоди, – засуетился морфер, в глазах его заплескался непонятный страх. – Ты его пока у себя попридержи. Сейчас в зону вернемся, другой дорогой, есть тут у меня заветная тропа. Ты сразу иди в свой коттедж. Умойся там, поужинай. Запрись и никого не впускай. А завтра встретимся, как толковые люди, опять в моем номере, якобы чтоб обручение совершить, и как раз произведем обмен…
– Издеваешься?! – взревела Лариса, вымокшая, усталая и обозленная. До завтра ждать – мучиться, не выдумал ли клятый морфер еще какую каверзу! – Да я тебя сейчас…
Но она не успела придумать, что сделает “сейчас” с окаянным морфером. Потому что со всех сторон их ослепил свет, мощностью и яркостью напоминавший студийные софиты. А за светом последовал громоподобный голос:
– Морфер Антуан Ежинский и человек Раиса Данникова, ни с места!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41