Такое любопытство и удивление бывает на лицах людей, наблюдающих за другими людьми – например, идущими по канату без страховки. Или без парашюта прыгающими из самолета, летящего на высоте трех тысяч метров…
“Кажется, я приобретаю здесь известность, – подумала при этом Лариса. – И вряд ли это пойдет мне на пользу. Еще никому не шло на пользу то, что на него пялились как на конченого идиота. Интересно, с чего бы это?”
…Поздний вечер, в который Лариса и Ежинский собрались “на дело”, выдался таким холодным и ветреным, словно хотел заявить тоном этакого шерифа из Касл-Рока, застукавшего банду тинейджеров за отгрузкой партии марихуаны из рейсового трейлера “Пенсильвания – Мексика”: “Гребаное дело вы затеяли, ребята. Вы опустили большой гребаный шлагбаум поперек той гребаной дороги, которая привела бы вас в ваше гребаное светлое будущее. А теперь бросайте ваши гребаные семизарядники, кладите руки на гребаный капот и слушайте, как я буду зачитывать вам ваши гребаные права!” Вот так примерно. Северный ветер ожесточенно старался выцарапать из Ларисиного тела последние остатки тепла, дождь, тут же превратившийся в ледяную, осколочной остроты, крупку, сек лицо и, казалось, способен был даже пробить плотную кожу тяжелой походной куртки, которую профессиональная отравительница не поленилась надеть (и теперь ничуть не жалела об этом). С джинсами и сапогами дело обстояло хуже, потому что первые промокли уже за те минуты, что Лариса потратила на дорогу от своего жилья до “тринадцатого фонтана”, а вторые… Вторые вообще были на каблуках. Высоких каблуках-шпильках. И если Ларисе действительно предстоит вояж в подземный ход, а потом – в развалины церкви, то пусть кто-нибудь там, наверху, сделает так, чтоб она не переломала себе ноги. Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит – уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Но именно сегодня фонари не горели.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.
– Bonsoir, – услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
– Какой, к черту, “добрый вечер”! – буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. – Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “Ты дерево. Твое место в саду ”.
“Твое место в дровах”, – со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
– Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
– Займемся! – потер веточками “барбарис”. – Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
– В темпе давай! – деревянно заорал Ежинский. – В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
– Скорей! Я тебе не Господь Бог – атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой – пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
– И что дальше? – поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, – Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!
– Обойдемся собственными ресурсами, – подал голос Ежинский и засветил во тьме глазами. Да так ярко, что Лариса увидела: маскировочное обличье кустарника ее подельник сменил на человекоформу, добавив при этом, правда, дополнительную пару рук. Да вот еще глаза светились, как лампочки мощностью ватт по семьдесят пять каждая. В таком свете неплохо просматривались ближайшие “окрестности”: подземный ход был прорыт в довольно сухом суглинке – стены и потолок представляли собой сплошное переплетение корней разной толщины, цвета и формы. Видимо, корни и поддерживали подземный ход в таком почти идеальном состоянии: не давали земле осыпаться или расползаться от дождей и тающего снега.
– Нечего тут пялиться, не музей! Шагай за мной – нервно велел Ежинский.
– Уже… А почему ты голый? Закаляешься?
– Юмористка, oui?
– Non. Просто интересуюсь.
– Одежда очень статична. Наращивать ее – только потеря времени и лишняя головная боль.
– А, понятно. Проще лишнюю пару рук нарастить.
– Конечно. Тем более что они пригодятся.
– Для чего?
Морфер как-то злобно хихикнул:
– Грибы собирать!
Лариса удивилась, но и впрямь через некоторое время ей показалось, что в подземном ходе пахнет грибами. Причем не так, как, допустим, пахнет грибами в осеннем лису, где этот запах смешивается с запахами усталой земли, прелой листвы, гнилых пней и пива, переработанного мочевыми пузырями вездесущих грибников… И не так, как пахнет сковородка жареных лисичек с картошкой. И уж тем более не так, как смердит химическим ароматизатором “грибной” бульонный кубик – домохозяйкина радость и отрава. Нет. Сейчас запах грибов был беспримесным, чистым и таким мощным, что пробуждал в Ларисе генетическую память потенциальных грибников всех времен. Хотя сама она ни разу даже валуя паршивого из лесу не принесла (когда судьба заносила ее в лес). Просто потому, что профессиональным убийцам некогда проводить свой досуг с корзинкой в руках, шастая по ельничкам-березничкам и хищно высматривая всякие грузди-подосиновики. Но сейчас…
Святители, как же они пахнут!
– Слушай, князь, а какие тут растут грибы? – чуть дрогнувшим голосом спросила Лариса, а в голове у нее вертелась ненормальная, совершенно не ко времени и месту мысль: грибов насобираю, для этого можно у куртки капюшон отстегнуть, вернемся – грибы Червонцевой отдам, у нее в номере плита есть и микроволновка. Пиццу сделаем… С грибами… Пожрем как люди… Одним словом, ненормальные мысли. – Что молчишь, Ежинский? Какие грибы растут, спрашиваю?!
– Какие-какие, – рассерженно и ворчливо сказа! кто-то вместо Ежинского. – Белые!
А Ежинский только вздохнул:
– Влипли.
И в свете, исходящем от княжеских очей, Лариса узрела невероятное.
Прямо перед ними из стен, из переплетений корней вылезали грибы. И действительно, были они белые от шляпки до мицелия. Но при этом на обычные белые грибы, которые в лапшу идут или, допустим, на просушку, эти товарищи никак не походили.
– Мы вам не товарищи! – хмуро отреагировав на Ларисину мысль все тот же ворчливый голосок. – А ну стоять-бояться!
– Напрягись, – прошептал Ежинский Ларисе. – Сейчас будет зрелище под названием “Грибной геноцид”.
И он развел в стороны обе пары рук, напоминая плохую копию известной индуистской фигурки.
– Если хоть одна тварь белогрибовская меня шляпкой заденет, – проверещал Ежинский, – я вас… Я вас на салат нашинкую! Пропустите! Дайте дорогу интервенты!
Ларисе хотелось смеяться, хотя выглядел Ежинский вовсе не смешно: руки-клешни, глаза-фары, и орет как припадочный. Тем более что толку от его крику никакого не получилось: на тропке белых шляпок оказалось еще больше, и они явно сплачивали ряды.
– Заткнись, Ежинский, – приказала Лариса и достала белый носовой платок. – Я прошу переговоров, господа.
– Некогда нам с этой флорой переговариваться…
– Я те что сказала? Заткнись.
Лариса протиснулась перед Ежинским и учтиво склонила голову перед стройно и плотно стоящими рядами грибов:
– Мое почтение, господа… офицеры!
Из первого ряда выдвинулся один гриб: крупный и с чем-то вроде кокарды на шляпке:
– Сударыня! Вам, как человеку статскому, извинительно не по чину к нам обращаться, а вот сопутник ваш, уже доселе не раз зде бывавый, должен возыметь, казалось, разумение табельного рескрипта, а такожде и то, что здесь ему, чин свой княжеский позорящему, отнюдь не место!
– Ух ты… – зашипел было Ежинский, но Лариса махнула на него платочком и обратила все свое внимание на гриб с кокардою:
– Простите великодушно мое неведение, сударь, но как прикажете к вам обращаться? По чину?
– Я обер-берг-гауптман Брутхаут. Сие соответствует чину генерал-майора. Можете обращаться ко мне “ваше превосходительство”.
– Х-ха! – издевательски хохотнул Ежинский. – Скажите пожалуйста! Генерал-майор! Высшие горные чины! Да вашу табель о рангах упразднили давно! Подумаешь, белая гвардия! Сморчки недосушенные! Не пропустите – прямо по вашим шляпкам пройдем!
– Не слушайте его, ваше превосходительство, – нежно улыбнулась грибу Лариса. – Он на голову вельми слаб и к тому же с рождения от маниакально-депрессивного психоза страждет, болезный.
– Ага, болезный он, как же! – раздались отдельные крики из стройных рядов грибного воинства, – О прошлом разе сей болезный лишил нас нашего лучшего обер-пробирера Пильцберга! Также нанес ранения гиттенфервалтерам Пильцхольцу и Пильцвальду, бесстрашно вставшим на защиту главного штрека! И из-за этого же негодяя, сударыня, больше сотни наших шихтмейстеров понесли потери спор, несовместимые с жизнью!
– Я приношу вам свои соболезнования, господа. – склонила голову Лариса, а Ежинский на эти обвинения только хохотал ехидно. – Только… нам ведь действительно надобно идти. Не соблаговолите ил нас пропустить?
– Просьба дамы – закон для военного! – горло сказал его превосходительство гриб. – Но вы должны дать слово, что не нанесете урона нашим укреплениям и местам постоянной дислокации. И потребовать такого же обещания и с вашего спутника.
– О, разумеется! Я даю слово.
– А он?
Лариса ловко ущипнула Ежинского.
– Да! – взвизгнул тот.
– В таком случае мы вас пропустим, но не обессудьте, в сопровождении нашего охранного отряда. Доверяй, да проверяй.
– Согласна, – кивнула Лариса.
Белые грибы расступились, образуя тропиночку по которой аккурат могли пройти Лариса, Ежинский (его заставили идти с поднятыми руками, всеми четырьмя) и группка “грибного конвоя”.
– Доберусь до вас все равно! И всех перетопчу, – забормотал неуемный распутный князь, когда большая часть белогрибного воинства осталась позади.
– Тебе бы только топтать. – язвительно отозвалась Лариса. – Нет бы занялся изучением этого загадочного вида грибов, посвятил бы себя ботанике…
– Было б что изучать! – тут же среагировал князь Ежинский. – Подумаешь, герои подполья! Беляки недобитые!
И Ежинский вкратие. пока они топали по подземному ходу, пересказал, как знал и умел, историю белогрибовского движения.
Как известно, гриб, всякий гриб, – существо загадочное. Выглядит как растение, а обменные процессы в нем происходят как в животном организме. Древние греки грибы даже разумом наделяли (впрочем, это момент спорный: неизвестно, имелись ли в Греции грибы – раз и кого только греки разумом не наделяли – два). Но на каком-то этапе своей эволюции грибы разум обрели, правда, не все, а только те представители класса Гименомииетов, то бишь Высших Грибов, которые пошли на межклассовое преступление и вступили в половые контакты со всякими там Сапрофитами и вообще Несовершенными Грибами. Этих споросмесителей с презрением вытеснили на самые непригодные для житья территории:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
“Кажется, я приобретаю здесь известность, – подумала при этом Лариса. – И вряд ли это пойдет мне на пользу. Еще никому не шло на пользу то, что на него пялились как на конченого идиота. Интересно, с чего бы это?”
…Поздний вечер, в который Лариса и Ежинский собрались “на дело”, выдался таким холодным и ветреным, словно хотел заявить тоном этакого шерифа из Касл-Рока, застукавшего банду тинейджеров за отгрузкой партии марихуаны из рейсового трейлера “Пенсильвания – Мексика”: “Гребаное дело вы затеяли, ребята. Вы опустили большой гребаный шлагбаум поперек той гребаной дороги, которая привела бы вас в ваше гребаное светлое будущее. А теперь бросайте ваши гребаные семизарядники, кладите руки на гребаный капот и слушайте, как я буду зачитывать вам ваши гребаные права!” Вот так примерно. Северный ветер ожесточенно старался выцарапать из Ларисиного тела последние остатки тепла, дождь, тут же превратившийся в ледяную, осколочной остроты, крупку, сек лицо и, казалось, способен был даже пробить плотную кожу тяжелой походной куртки, которую профессиональная отравительница не поленилась надеть (и теперь ничуть не жалела об этом). С джинсами и сапогами дело обстояло хуже, потому что первые промокли уже за те минуты, что Лариса потратила на дорогу от своего жилья до “тринадцатого фонтана”, а вторые… Вторые вообще были на каблуках. Высоких каблуках-шпильках. И если Ларисе действительно предстоит вояж в подземный ход, а потом – в развалины церкви, то пусть кто-нибудь там, наверху, сделает так, чтоб она не переломала себе ноги. Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит – уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Но именно сегодня фонари не горели.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.
– Bonsoir, – услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
– Какой, к черту, “добрый вечер”! – буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. – Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “Ты дерево. Твое место в саду ”.
“Твое место в дровах”, – со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
– Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
– Займемся! – потер веточками “барбарис”. – Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
– В темпе давай! – деревянно заорал Ежинский. – В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
– Скорей! Я тебе не Господь Бог – атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой – пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
– И что дальше? – поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, – Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!
– Обойдемся собственными ресурсами, – подал голос Ежинский и засветил во тьме глазами. Да так ярко, что Лариса увидела: маскировочное обличье кустарника ее подельник сменил на человекоформу, добавив при этом, правда, дополнительную пару рук. Да вот еще глаза светились, как лампочки мощностью ватт по семьдесят пять каждая. В таком свете неплохо просматривались ближайшие “окрестности”: подземный ход был прорыт в довольно сухом суглинке – стены и потолок представляли собой сплошное переплетение корней разной толщины, цвета и формы. Видимо, корни и поддерживали подземный ход в таком почти идеальном состоянии: не давали земле осыпаться или расползаться от дождей и тающего снега.
– Нечего тут пялиться, не музей! Шагай за мной – нервно велел Ежинский.
– Уже… А почему ты голый? Закаляешься?
– Юмористка, oui?
– Non. Просто интересуюсь.
– Одежда очень статична. Наращивать ее – только потеря времени и лишняя головная боль.
– А, понятно. Проще лишнюю пару рук нарастить.
– Конечно. Тем более что они пригодятся.
– Для чего?
Морфер как-то злобно хихикнул:
– Грибы собирать!
Лариса удивилась, но и впрямь через некоторое время ей показалось, что в подземном ходе пахнет грибами. Причем не так, как, допустим, пахнет грибами в осеннем лису, где этот запах смешивается с запахами усталой земли, прелой листвы, гнилых пней и пива, переработанного мочевыми пузырями вездесущих грибников… И не так, как пахнет сковородка жареных лисичек с картошкой. И уж тем более не так, как смердит химическим ароматизатором “грибной” бульонный кубик – домохозяйкина радость и отрава. Нет. Сейчас запах грибов был беспримесным, чистым и таким мощным, что пробуждал в Ларисе генетическую память потенциальных грибников всех времен. Хотя сама она ни разу даже валуя паршивого из лесу не принесла (когда судьба заносила ее в лес). Просто потому, что профессиональным убийцам некогда проводить свой досуг с корзинкой в руках, шастая по ельничкам-березничкам и хищно высматривая всякие грузди-подосиновики. Но сейчас…
Святители, как же они пахнут!
– Слушай, князь, а какие тут растут грибы? – чуть дрогнувшим голосом спросила Лариса, а в голове у нее вертелась ненормальная, совершенно не ко времени и месту мысль: грибов насобираю, для этого можно у куртки капюшон отстегнуть, вернемся – грибы Червонцевой отдам, у нее в номере плита есть и микроволновка. Пиццу сделаем… С грибами… Пожрем как люди… Одним словом, ненормальные мысли. – Что молчишь, Ежинский? Какие грибы растут, спрашиваю?!
– Какие-какие, – рассерженно и ворчливо сказа! кто-то вместо Ежинского. – Белые!
А Ежинский только вздохнул:
– Влипли.
И в свете, исходящем от княжеских очей, Лариса узрела невероятное.
Прямо перед ними из стен, из переплетений корней вылезали грибы. И действительно, были они белые от шляпки до мицелия. Но при этом на обычные белые грибы, которые в лапшу идут или, допустим, на просушку, эти товарищи никак не походили.
– Мы вам не товарищи! – хмуро отреагировав на Ларисину мысль все тот же ворчливый голосок. – А ну стоять-бояться!
– Напрягись, – прошептал Ежинский Ларисе. – Сейчас будет зрелище под названием “Грибной геноцид”.
И он развел в стороны обе пары рук, напоминая плохую копию известной индуистской фигурки.
– Если хоть одна тварь белогрибовская меня шляпкой заденет, – проверещал Ежинский, – я вас… Я вас на салат нашинкую! Пропустите! Дайте дорогу интервенты!
Ларисе хотелось смеяться, хотя выглядел Ежинский вовсе не смешно: руки-клешни, глаза-фары, и орет как припадочный. Тем более что толку от его крику никакого не получилось: на тропке белых шляпок оказалось еще больше, и они явно сплачивали ряды.
– Заткнись, Ежинский, – приказала Лариса и достала белый носовой платок. – Я прошу переговоров, господа.
– Некогда нам с этой флорой переговариваться…
– Я те что сказала? Заткнись.
Лариса протиснулась перед Ежинским и учтиво склонила голову перед стройно и плотно стоящими рядами грибов:
– Мое почтение, господа… офицеры!
Из первого ряда выдвинулся один гриб: крупный и с чем-то вроде кокарды на шляпке:
– Сударыня! Вам, как человеку статскому, извинительно не по чину к нам обращаться, а вот сопутник ваш, уже доселе не раз зде бывавый, должен возыметь, казалось, разумение табельного рескрипта, а такожде и то, что здесь ему, чин свой княжеский позорящему, отнюдь не место!
– Ух ты… – зашипел было Ежинский, но Лариса махнула на него платочком и обратила все свое внимание на гриб с кокардою:
– Простите великодушно мое неведение, сударь, но как прикажете к вам обращаться? По чину?
– Я обер-берг-гауптман Брутхаут. Сие соответствует чину генерал-майора. Можете обращаться ко мне “ваше превосходительство”.
– Х-ха! – издевательски хохотнул Ежинский. – Скажите пожалуйста! Генерал-майор! Высшие горные чины! Да вашу табель о рангах упразднили давно! Подумаешь, белая гвардия! Сморчки недосушенные! Не пропустите – прямо по вашим шляпкам пройдем!
– Не слушайте его, ваше превосходительство, – нежно улыбнулась грибу Лариса. – Он на голову вельми слаб и к тому же с рождения от маниакально-депрессивного психоза страждет, болезный.
– Ага, болезный он, как же! – раздались отдельные крики из стройных рядов грибного воинства, – О прошлом разе сей болезный лишил нас нашего лучшего обер-пробирера Пильцберга! Также нанес ранения гиттенфервалтерам Пильцхольцу и Пильцвальду, бесстрашно вставшим на защиту главного штрека! И из-за этого же негодяя, сударыня, больше сотни наших шихтмейстеров понесли потери спор, несовместимые с жизнью!
– Я приношу вам свои соболезнования, господа. – склонила голову Лариса, а Ежинский на эти обвинения только хохотал ехидно. – Только… нам ведь действительно надобно идти. Не соблаговолите ил нас пропустить?
– Просьба дамы – закон для военного! – горло сказал его превосходительство гриб. – Но вы должны дать слово, что не нанесете урона нашим укреплениям и местам постоянной дислокации. И потребовать такого же обещания и с вашего спутника.
– О, разумеется! Я даю слово.
– А он?
Лариса ловко ущипнула Ежинского.
– Да! – взвизгнул тот.
– В таком случае мы вас пропустим, но не обессудьте, в сопровождении нашего охранного отряда. Доверяй, да проверяй.
– Согласна, – кивнула Лариса.
Белые грибы расступились, образуя тропиночку по которой аккурат могли пройти Лариса, Ежинский (его заставили идти с поднятыми руками, всеми четырьмя) и группка “грибного конвоя”.
– Доберусь до вас все равно! И всех перетопчу, – забормотал неуемный распутный князь, когда большая часть белогрибного воинства осталась позади.
– Тебе бы только топтать. – язвительно отозвалась Лариса. – Нет бы занялся изучением этого загадочного вида грибов, посвятил бы себя ботанике…
– Было б что изучать! – тут же среагировал князь Ежинский. – Подумаешь, герои подполья! Беляки недобитые!
И Ежинский вкратие. пока они топали по подземному ходу, пересказал, как знал и умел, историю белогрибовского движения.
Как известно, гриб, всякий гриб, – существо загадочное. Выглядит как растение, а обменные процессы в нем происходят как в животном организме. Древние греки грибы даже разумом наделяли (впрочем, это момент спорный: неизвестно, имелись ли в Греции грибы – раз и кого только греки разумом не наделяли – два). Но на каком-то этапе своей эволюции грибы разум обрели, правда, не все, а только те представители класса Гименомииетов, то бишь Высших Грибов, которые пошли на межклассовое преступление и вступили в половые контакты со всякими там Сапрофитами и вообще Несовершенными Грибами. Этих споросмесителей с презрением вытеснили на самые непригодные для житья территории:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41