…Два представительных джентльмена (Лариса только успела мельком отметить, что одеты они для праздных курортников чересчур элегантно: не в спортивные костюмы с пузырями на коленках, а чуть ли не во фрачные пары) весьма деликатно избавили слегка ошеломленную Ларису от чемоданов, деликатно же подхватили под локотки и повлекли куда-то вверх по широкой, устланной ковром лестнице, бесперебойно восклицая при этом:
– Как вы вовремя! А еще говорят, что кареты “скорой помощи” в нашу глушь не ездят!
– Сделайте что-нибудь, доктор, ради всего святого! Ведь это великий грех! Великий грех!
– Причем совершает она его уже не в первый раз, князь! – И на французском: – Хотя я уже не стал бы спасать ее от лап смерти, коль она так в них рвется!
Лариса чуть поджала губы. Опять чертов французский!
– Стыдитесь, князь! Помните: это наш долг чести перед несчастной женщиной! Но между нами – она полная дура и истеричка…
И к Ларисе, хором:
– Доктор, умоляем вас, скорее!
Пока они втроем неслись по обшитому дубовыми панелями и увешанному чучелами глухарей коридору. Лариса четко усвоила следующее:
1. Ее приняли не за ту, кого ждали. А ждали доктора. Значит, Ларису приняли за доктора и ждут от нее соответственных действий.
2. Поскольку ждали доктора, здесь кто-то болен. Точнее, отравился. Точнее, отравилась некая “она”. Здесь Ларисе и карты в руки – с ее-то знанием ядов и всех возможных антидотов!
3. В связи с экстремальностью ситуации у Ларисы пока никто не проверил документов и не устраивал тщательных допросов при приеме на работу. Это удача. А если Лариса еще и вернет к жизни отравившуюся даму, шансы Ларисы прочно и на законных основаниях осесть в курортной зоне возрастают.
4 (не столь важное). Эти два типа титулуют друг друга князьями и легко владеют французским языком. А вот из этого не важного следует серьезный вывод:
5. Непростое, ох непростое это “Дворянское гнездо”!
И едва Лариса пришла к этому многообещающему выводу, как один из князей (другой нес Ларисины чемоданы) распахнул перед дамой дверь:
– Мы пришли, доктор!
…Воздух небольшой комнаты казался мутным и жирным от тяжелого запаха рвоты. На взбитой, испачканной мерзкими зеленоватыми пятнами постели металась, схватившись за живот, полная маленькая женщина с изуродованным болью опухшим лицом и мокрыми сальными космами, отдаленно напоминающими волосы.
– Не могу, не могу! – пронзительно вдруг взвизгнула женщина, перегнулась через край постели, и ее вырвало. Рвота перешла в тягучие звуки, напоминавшие стоны раненой коровы.
– Terriblement! – прошептал один из князей, глядя на несчастную расширившимися зрачками.
– Mon Dieu… – горестно добавил второй.
А Лариса отчего-то внутренне усмехнулась и почувствовала себя в своей стихии.
– Это мышьяк, – коротко сказала она. – Травились мышьяком. Достаточно традиционный способ испортить себе последние минуты жизни. Так, это разговоры. К делу! Немедленно несите мне сюда несколько литров теплой кипяченой воды, чуть подсоленной, клизму, два таза и побольше чистых полотенец! И обеспечьте наименьшее количество любопытствующих за дверями этой комнаты.
Властный, не терпящий никаких возражений тон Ларисы, ее уверенное холодное лицо и неповторимая манера, с которой она будто из воздуха извлекла упаковку стерильных перчаток и, с треском разорвав ее, натянула пару жестом истинного медицинского светила, сделали свое дело.
В могущество незнакомки поверили безоговорочно.
И столь же безоговорочно ринулись исполнять ее приказы.
Князья унеслись.
Всех любопытных окатывало волной тактичного негодования.
– Господа! Здесь нет ничего интересного! Пожалуйста, проявите такт и оставьте несчастную больную наедине с доктором!
Кричали это, кстати, те, кто больше всех толокся у дверей. Но в конце концов либо хороший тон. либо суровый взгляд Ларисы возымели действие: свидетели исчезли.
Лариса безо всякой брезгливости склонилась над умирающей женщиной, пальпировала живот, пощупала пульс.
– Жить будешь, дура ты этакая. – прошептала она. – Тебе повезло, что на меня нарвалась, а не на врачей.
Лариса в мгновение ока вскрыла один из своих чемоданов. Там, в потайном отделении, имелись полученные от фламенги “на всякий случай” желудочный зонд, шприцы и капсулы для гемодиализа, а также всякая попутная медикаментозная мелочь вроде атропина, новокаина, эуфиллина…
Когда добровольцы с клизмами, тазами и гигиеническими салфетками влетели в комнату, Лариса уже закончила основной этап антидотной терапии.
– Так, – строго сказала Лариса. – Неоперативно работаете. Если б я только и делала, что вас дожидалась, этой дамочке уже потребовались бы венки и эпитафии. Однако у меня для вас есть две новости. Первая – хорошая: будет жить ваша дамочка. Но комнату ей обеспечьте другую: с хорошей вентиляцией, стерильной постелью и чем-то вроде капельницы. Я буду рядом с ней дежурить и следить за показателями гемоглобинурии и наличия сопорозного состояния. А вторая новость – плохая: кому-то из вас, господа, придется провести в этой комнате, кхм-кхм, генеральную уборку.
…Хотя Лариса и “поставила на вид” окружающим, что они слишком медлительны в святом деле спасения человека, она все-таки была излишне строга (не говоря уж о том, что причиной ее строгости было желание скрыть свой почти истерический страх: раскроют, распознают, выгонят! Она не выполнит своего дела, это позор!)… Буквально за какие-то минуты уже притихшую и успокоенную обезболивающей инъекцией больную аккуратно обтерли душистой губкой, переодели в чистую фланелевую сорочку. Лариса при виде обнаженных телес травившейся дуры только поморщилась: когда женщина так распускает свой живот и наращивает такие складки на бедрах, ей действительно милосерднее умереть, а не страдать при ежедневном контакте с зеркалом! Затем женщину перенесли в уютную, стерильной чистоты спаленку, на кровать, сделанную по-старинному – с пологом. В спаленке был затоплен камин – небольшой, но тоже по виду старинный; на полу роль ковров играли щедро настеленные медвежьи и волчьи шкуры. К кровати придвинули обтянутое набивным шелком кресло и маленькую скамеечку для ног. Лариса поняла – это для нее как для врача и сиделки в одном лице. Значит, ее внезапный маскарад благополучно продолжается. “Tant mieux!” – как воскликнула некая истая француженка из анекдота, встретив у порога своей квартиры сразу трех жаждущих немедленного удовлетворения страсти амантов…
К тому же и впрямь следует подежурить возле этой толстой дурочки, дрожащей теперь, как студень на лотке: у людей, которые неумело, лишь под воздействием бурных истерик и аффектированного настроения, травятся мышьяком, могут быть неприятные рецидивы наподобие паралича дыхания. Хотя непонятны две вещи: чего ради эта кубышка вздумала травиться? Раз. И почему они, в смысле проживающие в сем роскошном дворце люди (князья, милочка, князья! Зря, что ли, они так друг к другу обращались?!), так носятся с этой явно плебейского вида кубышкой? Два.
Лариса сделала уже дремлющей пациентке еще одну инъекцию весьма ценного и редкостного антидота (разработка неизвестного мастера, достойная трех Нобелевских премий) и, теперь уже не опасаясь за жизнь дамочки, принялась спокойно и непредвзято ее, дамочку, рассматривать. Благо целительная дрема, в которую все глубже проваливалась пациентка, позволяла это делать безо всякого смущения.
Первый вывод, сделанный Ларисой, гласил: женщина была некрасива. Нет, лучше так:
НЕКРАСИВА.
Сразу впечатляет и дает некоторые представления о внешности персонажа. Не правда ли?
И такой эта несчастная выглядела вовсе не потому, что некоторое время назад весь организм ее терзал мышьяк. Женщина была некрасива изначально, сверхъестественно, аномально, словно замышлявшая ее природа-мать решила: “Выпущу-ка я тебя на свет и не чудовищной уродиной, и не красоткой-милашкой. Будешь просто некрасивая. Во всем. А я, природа-мать, понаблюдаю, как ты, некрасивая женщина, жить будешь со своей не-красотой, как станешь выкручиваться из этакой ситуации, выкарабкиваться из ямы, куда тебя и подобных тебе безжалостно сталкивают дивными стройными ногами все эти афродитоподобные красавицы, все эти надменные “Мисс Вселенная” и высокомерные обладательницы священных параметров 90-60-90! И не надейся на жалость, некрасивая женщина! Ибо женщины тебя никогда не пожалеют, а мужчины… Мужчины тоже не пожалеют. Хотя бы потому, что просто не заметят. Аминь!”
Лариса тоже далека была от жалости: жалость вообще не была свойством ее характера, но что-то все же царапнуло душу. Это бледное опухшее лицо, казалось, специально создали для того, чтобы при виде его случайные прохожие думали: “Ну, у меня-то все еще не так плохо!” Глаза прятались в набрякших складках век с жалкими белесоватыми подобиями куцых ресниц. Кожа на картофелеобразном носу напоминала поле, на котором сначала велели рыть окопы и возводить блиндажи из прыщей, потом пришел приказ о передислокации угревой сыпи к подбородку, а на носу-поле всё оставили, как было. Круглые пухлые щеки, возможно, получили бы сравнение с яблочками (и то с большой натяжкой), если б не создавалось стойкое впечатление, что хозяйка “яблочек неизвестным методом косметической хирургии превратила милые фрукты в уныло повисшие жировыми складками мешки.
С лица Лариса перевела взгляд на тело, укрытое сейчас теплым одеялом. Но даже и под одеялом угадывались формы, по которым фигуру несчастно:, можно было смело сравнивать с тумбочкой. Или большой круглой банкой для кольдкрема. Или с кондитерским мешком. Как кому понравится.
– Теперь я понимаю, почему ты наглоталась мышьяку, – тихо сказала Лариса, не боясь, что разбудит пациентку.
– Если вы решили, что я травилась из-за сoбственной внешности, то глубоко ошиблись. – спокойно заявила болезная, не открывая глаз.
Лариса оторопела.
– Я вовсе не это имела в виду, – принялась невыразительно лгать она, слегка раздражаясь оттого, что эта “тумбочка”, во-первых, явно не спала все это время, а во-вторых, так легко отследила ход Ларисиных размышлений.
– Это, это! – убежденно сказала “тумбочка”, выпрастывая из-под одеяла свои укутанные во фланелевые рукава руки с ладонями, напоминавшими ладони шпалоукладчицы с большим трудовым стажем. – В девяносто восьми процентах из ста людей, впервые столкнувшихся с моим неповторимым обликом, сначала просто коротит. А потом они начинают подыскивать цивилизованные, но лживые объяснения своим вполне правдивым, но зато диким впечатлениям. И мне приходится говорить им: да. вы правы, в газонокосилке больше стройности и шарма, чем во мне. И я спокойно с этим живу. Живите и вы. Отсутствие красоты – это не заразно. Быть некрасивым – знаменито.
– “Быть знаменитым – некрасиво”, – поправила последнюю фразу Лариса.
– Я прекрасно ознакомлена с творчеством Бориса Пастернака, – чуть насмешливо отозвалась апологетка личного уродства. И открыла глаза.
И открыла глаза.
И Лариса окаменела в своем креслице набивного шелка.
Окостенела под этим взглядом.
…Нет, в глазах не было ничего сверхъестественного. Астрального, запредельного и прочего оккультного. Темно-серые, льдисто-колючие, словно подтаявший снег. Утомленные и спокойные глаза простой бабы: тягловой, унылой житейской силы, бредущей домой с кошелкою базарной…
Но на какое-то мгновение…
Да.
За стеной мутного льда и общемирового безразличия в этих глазах вспыхивало странное и страшное пламя. Огонь все познавшей и уже готовой к своему уничтожению Лилит. Огонь, угасший вместе с Лилит в тот момент, когда из костяного праха мужнина ребра возникла иная женщина – покорная жена, верная подруга, благословенная мать всех живущих. Была ли красавицей та, что восстала на пепле другой?
Была ли она прекрасна так, что ради нее демоны готовы были покинуть преисподнюю?..
И каким был ее взгляд?
И положено ли ей быть красавицей и обладать взглядом, еще помнящим дорогу из Сада, охраняемого ангелом с пламенным мечом?!
Лариса потерла виски. Наваждение проходило. Ем просто показалось, что кондитерский мешок вместо крема выпустил струю напалма. Нет, все нормально, все на своих местах. И глаза Ларисиной собеседницы – обычные, кстати, некрасивые глаза. Только вот ума в них, похоже, гораздо больше, чем положено отпускать Небесам среднестатистической женщине.
Или Лариса опять ошиблась?
Женщина пристально рассматривала ее.
– Вы не врач, – неожиданно и безапелляционно заявила она.
– Почему вы так думаете?
– Вы спасли мне жизнь. Причем очень оперативно. В смысле быстро.
– Ну… Возможно, это как раз говорит о том, что я хороший врач.
– Чепуха! Врачей за свои годы я перевидала немало и чую их борно-салициловый дух за версту. Вы не врач, но действовали профессионально. Тогда кто вы?
Лариса поняла, что пришла пора задействовать собственную “правду-легенду”:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41