Борода Пророка, сколько трепа об эмансипации! Только одна из этих приходящих и уходящих, одинаковых, как дозы слабительного, терок была поразительно красивой, здравомыслящей, чудесной в постели и нормальной, уравновешенной личностью. И эта была Дженнис, которую привел Дональд, а не я. А я ее не оценил, потому что она была коричневоносая.
Наверное, я с катушек слетел. Наверное, выжил из пеленки старого, плантациями взращенного ума!
Эмансипированные! Аллах, будь ко мне справедлив, я еще худший узник исторических обстоятельств, чем самый дряхлый ветеран Красной гвардии в Пекине!
Интересно, достаточно ли давно мы знаем друг друга, чтобы он видел во мне Дональда – человека, а не Дональда – белого англосакса-протестанта? Интересно, верно ли его представление обо мне? Из соображений строгой секретности, наверное, стоило бы его спровоцировать, заставить воплотить свою угрозу и съехать. Прожить так долго бок о бок с одним человеком – именно это Полковник и назвал бы эрозивным эффектом общения. Забавно, что это слово так надолго засело у меня в памяти… И все же за мной, несомненно, присматривают. Когда сочтут, что я поставил под угрозу мое прикрытие, мне скажут.
Что, если я взял бы и честно сказал Норману: «Я не праздный разгильдяй, паразитирующий на унаследованном состоянии и выдающий себя за бедного родственника синтезаторов, поскольку творческого таланта у меня нет. Я – шпион!.. »
Вот глупость.
Интересно, будут ли у меня снова кошмары про завтрашний самолет бог знает куда. Ну да, конечно, когда снится, что позвонят среди ночи, это еще только начало, и вообще маловероятно, что теперь меня призовут из запаса. Десять лет прошло, я адаптировался, и пусть иногда у меня депрессии, нынешнее положение дел меня устраивает. Я предпочел бы не приноравливаться к кому-то еще, как приноравливался к Норману. Раньше я воображал себе, будто могу прожить без друзей, поскольку жестоко лгать день за днем, когда ложь затрагивает непосредственно близких людей. Но по крайней мере с Норманом у меня есть оправдание: я не говорю ему правду, так как уже слишком поздно, мы слишком давно живем вместе, у нас за спиной слишком много общего. Если придется так сблизиться с кем-то еще, сомневаюсь, что сумею притворяться.
Господи, надеюсь, послав Джейн Фоуден меня завербовать, они ошиблись в прогнозе своих потребностей в агентах!
Все кругом валится в тартарары. Кто-то палкой замешал мне мысли. Можно подумать, я под действием «мозголома», а ведь всего-то пыхаю привычной травкой. Нужно поскорей за что-то зацепиться, иначе развалюсь на части.
Я никогда не говорил по-настоящему – или лучше бы назвать это разговаривал – с чуваком в соседнем кресле. Интересно, способен ли я на это? Ведь если способен, то значит, что сегодня со мной и правда что-то случилось, и это что-то вовсе не было случайным шоком.
Но я не могу начать на пустом месте. Надо бы найти какой-то обходной путь.
Разумеется, проще всего выяснить, что он обо мне думает, взять и спросить.
Дональд?
Норман?
Они оба несколько неловко рассмеялись.
Что ты хотел сказать?
Нет, нет, ты первый.
Ладно, я первый. Дональд, что ты можешь сказать о Бенинии? Хотелось бы освежить память.
КОНТЕКСТ (5)
БОЛЬШИЕ УГОДЬЯ
«За полвека с начала первых дебатов мы – небезболезненно – сумели переварить дарвиновскую теорию эволюции в том, что касается физических характеристик. (Я говорю «мы», но если вы перелистывающий Библию фанатик, то на этот момент, наверное, возьмете книгу за уголок и, держа на расстоянии вытянутой руки, церемониально отправите ее туда, куда складываете все самые разумные идеи наряду со всем прочим, чье существование вы не соизволяете признать, а именно – в основном дерьмо.) Но мы так и не усвоили ту простую истину, что эволюция приложима и к умственной деятельности, и из того, что собака есть собака, дельфин есть дельфин, следует, что они обладают сознанием, представляют себе, кто они есть, и это сознание и пониманием, разумеется, отличается от нашего, но не обязательно хуже его или ниже. Разве яблоко хуже апельсина?
Впрочем, я пытаюсь рассказать о том, что творится с вами, а не с вашим невротичным пуделем Креп-Сюзетт. Хорошего психолога-ветеринара, вероятно, можно найти, позвонив в справочную. Вы не поверили бы ему, начни он рассказывать, сколько у вас общего с вашим питомцем, и, вероятнее всего, не поверите сейчас мне. А вот если я доста– точно вас раздразню, вы, возможно, хотя бы попытаетесь придумать аргументы, чтобы доказать, что я не прав.
По существу: у вас с Креп-Сюзетт две общие черты. Вы – стайное животное, и собака тоже. Вы защищаете свою территорию, и собака тоже. (Тот факт, что свои угодья мы помечаем стенами, а не мочой, особого значения не имеет.)
Сказки про Благороднного Дикаря, отгоняющего волков от входа в пещеру, вооружившегося дубиной, чтобы стать один против всех, пока его самка и потомство испуганно жмутся на заднем плане, сплошь дерьмо китовое. Когда мы развились настолько, чтобы искать убежища в пещерах, почти наверняка у нас было заведено собираться в стаи, как по сей день делают бабуины, а когда приходит свора бабуинов, все – заметьте, все! – остальные спешат убраться подальше. Более того, сваливают даже львы, а льва не назовешь беззащитным созданием.
Львы, можно сказать, одиночки и обыкновенно в парах обрабатывают охотничьи угодья, поставляющие им достаточно добычи для пропитания. Или недостаточно, в зависимости от давления со стороны других представителей вида. (Попытайтесь завести некастрированного кота и увидите весь процесс в миниатюре.) Эволюция на стороне стайных животных: вместе они смертельная угроза. Львы узнают это еще в котячьем возрасте, а потом не обращают внимание на такие практические мелочи, вот почему бабуины способны их оттеснить.
NB: Я сказал «все», а не «всё». Вы не распознали бы в своих предках людей, хотя они таковыми были, а вы до сих пор являетесь. Эти предки были надменными сволочами – а как еще они могли стать доминирующим видом на нашем шарике грязи? От них вы унаследовали почти всё, что делает вас человеками, за вычетом нескольких завершающих штрихов вроде речи. Со всем прочим вы унаследовали потребность помечать территорию. Если кто-то зайдет на вашу, то вы, вполне возможно, превратитесь в убийцу-маньяка, пусть даже вам не нравится мысль, что вы можете убивать сами, – увы, в этом одна из наших немногих претензий на уникальность.
У зашиты территории механизм следующий. Возьмите какое-нибудь быстро размножающееся животное, например, крыс или даже кроликов (хотя в отличие от нас с вами они травоядные) и дайте им размножаться в замкнутом пространстве, на всех стадиях обеспечивая им достаточное количество воды и пищи. Уже в самом начале вы увидите, что при возникновении конфликтов они ведут себя в традиционной для крыс манере: драчуны становятся друг против друга, затем следует обманное движение, короткий внезапный удар, нападение и отступление, победа достается более квалифицированному задире. И матери – по крысиным меркам – заботятся о молодняке.
Когда загон заполняется до определенного предела, бои перестают быть символическими. Появляются трупы. А матери начинают поедать потомство.
Еще более наглядно это на примере зверей-одиночек. Посадите готовую к спариванию самку в слишком тесную клетку, уже занятую здоровым самцом, и вместо того, чтобы поддаться инстинкту продолжения рода, он ее выгонит. Может даже убить.
Вывод неутешительный: нехватка территории, пространства, в котором можно свободно перемещаться и которое можно назвать своим, ведет к нападению на представителей собственного вида, и это вопреки даже обычной групповой солидарности, свойственной стайным животным. А вы сами? Наорали вчера на кого-нибудь?
Однако будучи представителем вида, которому не откажешь в изобретательности, вы отыскали два способа, посредством которых свою территорию можно абстрагировать: один – частная жизнь, другой – собственность.
Из этих двух первый – более физиологичный и более надежный. Ваша фундаментальная потребность – иметь угодье, свою территорию, границы которой признает группа равных, но вам нет необходимости поступать подобно собакам, котам и другим биологическим видам, то есть помечать его физическими следами, а потом постоянно патрулировать периметр, чтобы отгонять чужаков. Вы можете абстрагироваться в небольшое ограниченное пространство, куда никто не может вторгнуться без вашего разрешения, и в нем способны вести себя вполне рационально. Один из первых признаков богатства – изобилие, иными словами, стремительное повышение стандартов частной жизни. Выходец из семьи со сравнительно низким доходом вынужден мириться с тем, что его детство пройдет в шумной, перенаселенной среде обитания, или, говоря языком современного квартиросъемщика, одна комната жилища (если в нем больше одной) будет общей для всей семьи, и в ней сосредоточится деятельность стаи. А вот человек, родившийся в более состоятельной семье, с того момента, как учится читать, принимает как данное то, что есть комната, куда он может пойти и закрыться от всего мира.
Вот почему: а) представители состоятельного класса окажутся лучшими товарищами в условиях лишений, к примеру, в полете на Луну: тесное соседство других особей своего вида они не воспринимают как постоянное ограничение их права на территорию, сколь бы сильно она ни была абстрагирована от исходного клочка земли; b) стандартный путь из трущоб и гетто лежит через преступность: одни особи отвоевывают свое за счет других и потому постоянно вторгаются в чужие угодья; с) банды возникают, как правило, в двух контекстах: во-первых, в трущобах или гетто, где частная жизнь как составляющая угодья невозможна и имеет место возвращение к первобытному состоянию с его охотой в стаях и патрулированием физического клочка земли как такового; и во-вторых, в вооруженных формированиях, где банда облагораживается, получая название «дивизия» или еще какой-нибудь напыщенный эпитет, но здесь возвращение к первобытному состоянию целенаправленно насаждается посредством лишения частной жизни (размещение в бараках) и лишения собственности (ты носишь не ту одежду, которую сам выбрал и купил, а военную форму, и эта форма СнаШа). Участие в армейских боевых действиях подразумевает психоз, усугубляемый психической обработкой, методы которой открывает – всякий раз заново – каждый сукин сын-завоеватель, вытащивший свой отсталый народ из спокойного, цивилизованного небытия (Чака Зулу, Аттила, Бисмарк и др.) и пинками погнавший его резать соседей. Я не одобряю тех, кто поощряет психоз в других людях. Вы же, наверное, одобряете. Избавьтесь от этой привычки.
Мы размножаемся так быстро, что не можем предоставить популяции себе подобных адекватной частной жизни. Это не обязательно фатально: в конце концов, тяга к изобилию стала непреодолимой лишь после того, как мы – я имею в виду человечество как биологический вид – это изобилие открыли. Но мы подрываем и альтернативную форму абстрагирования территории, а лишенные обеих, мы в окажемся психопатами не меньшими, чем хороший солдат.
Смысл абстрагирования в сторону собственности заключается в том, что угодье составляет экстернализованное подспорье самоотождествления. Поместите человека в камеру сенсорной депривации, и оттуда он выйдет трясущимся или орущим благим матом… Нам нужна постоянная подпитка от окружения, подтверждающая то, что мы действительно те, кем себя считаем. В первобытном состоянии такая подпитка исходит от угодья. В состоянии, какое мы описали несколькими абзацами выше, способность абстрагироваться от постоянно колеблющегося давления других представителей нашего вида вынуждает к периодической переоценке идентичности. Мы можем опираться на группу предметов (этакий суррогат клочка земли), но только в том случае, если они обладают: а) жесткими личными коннотациями и b) постоянностью. Современная среда обитания отказывает нам и в том, и в другом. Находящиеся в нашей собственности предметы были изготовлены не нами (разве что нам повезло, и мы обладаем ярко выраженными творческими способностями), а на автоматизированном заводе, и более того (вот это бесконечно хуже) на нас оказывают давление, требуя, чтобы мы раз в неделю их выбрасывали, обновляли, иными словами, вносили перемены в ту самую область нашей жизни, где нам более всего нужна стабильность. Если вы настолько богаты, чтобы покупать антиквариат, значит, антиквариат вам нравится как прямой доступ в прошлое, а вовсе не потому, что вы ценитель.
Античная система рабовладения продержалась довольно долго, невзирая на парадоксальную дискретность общечеловеческой идентичности, подразумевающуюся в любом социальном устройстве. Американская система рабовладения начала разваливаться еще до начала Гражданской войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Наверное, я с катушек слетел. Наверное, выжил из пеленки старого, плантациями взращенного ума!
Эмансипированные! Аллах, будь ко мне справедлив, я еще худший узник исторических обстоятельств, чем самый дряхлый ветеран Красной гвардии в Пекине!
Интересно, достаточно ли давно мы знаем друг друга, чтобы он видел во мне Дональда – человека, а не Дональда – белого англосакса-протестанта? Интересно, верно ли его представление обо мне? Из соображений строгой секретности, наверное, стоило бы его спровоцировать, заставить воплотить свою угрозу и съехать. Прожить так долго бок о бок с одним человеком – именно это Полковник и назвал бы эрозивным эффектом общения. Забавно, что это слово так надолго засело у меня в памяти… И все же за мной, несомненно, присматривают. Когда сочтут, что я поставил под угрозу мое прикрытие, мне скажут.
Что, если я взял бы и честно сказал Норману: «Я не праздный разгильдяй, паразитирующий на унаследованном состоянии и выдающий себя за бедного родственника синтезаторов, поскольку творческого таланта у меня нет. Я – шпион!.. »
Вот глупость.
Интересно, будут ли у меня снова кошмары про завтрашний самолет бог знает куда. Ну да, конечно, когда снится, что позвонят среди ночи, это еще только начало, и вообще маловероятно, что теперь меня призовут из запаса. Десять лет прошло, я адаптировался, и пусть иногда у меня депрессии, нынешнее положение дел меня устраивает. Я предпочел бы не приноравливаться к кому-то еще, как приноравливался к Норману. Раньше я воображал себе, будто могу прожить без друзей, поскольку жестоко лгать день за днем, когда ложь затрагивает непосредственно близких людей. Но по крайней мере с Норманом у меня есть оправдание: я не говорю ему правду, так как уже слишком поздно, мы слишком давно живем вместе, у нас за спиной слишком много общего. Если придется так сблизиться с кем-то еще, сомневаюсь, что сумею притворяться.
Господи, надеюсь, послав Джейн Фоуден меня завербовать, они ошиблись в прогнозе своих потребностей в агентах!
Все кругом валится в тартарары. Кто-то палкой замешал мне мысли. Можно подумать, я под действием «мозголома», а ведь всего-то пыхаю привычной травкой. Нужно поскорей за что-то зацепиться, иначе развалюсь на части.
Я никогда не говорил по-настоящему – или лучше бы назвать это разговаривал – с чуваком в соседнем кресле. Интересно, способен ли я на это? Ведь если способен, то значит, что сегодня со мной и правда что-то случилось, и это что-то вовсе не было случайным шоком.
Но я не могу начать на пустом месте. Надо бы найти какой-то обходной путь.
Разумеется, проще всего выяснить, что он обо мне думает, взять и спросить.
Дональд?
Норман?
Они оба несколько неловко рассмеялись.
Что ты хотел сказать?
Нет, нет, ты первый.
Ладно, я первый. Дональд, что ты можешь сказать о Бенинии? Хотелось бы освежить память.
КОНТЕКСТ (5)
БОЛЬШИЕ УГОДЬЯ
«За полвека с начала первых дебатов мы – небезболезненно – сумели переварить дарвиновскую теорию эволюции в том, что касается физических характеристик. (Я говорю «мы», но если вы перелистывающий Библию фанатик, то на этот момент, наверное, возьмете книгу за уголок и, держа на расстоянии вытянутой руки, церемониально отправите ее туда, куда складываете все самые разумные идеи наряду со всем прочим, чье существование вы не соизволяете признать, а именно – в основном дерьмо.) Но мы так и не усвоили ту простую истину, что эволюция приложима и к умственной деятельности, и из того, что собака есть собака, дельфин есть дельфин, следует, что они обладают сознанием, представляют себе, кто они есть, и это сознание и пониманием, разумеется, отличается от нашего, но не обязательно хуже его или ниже. Разве яблоко хуже апельсина?
Впрочем, я пытаюсь рассказать о том, что творится с вами, а не с вашим невротичным пуделем Креп-Сюзетт. Хорошего психолога-ветеринара, вероятно, можно найти, позвонив в справочную. Вы не поверили бы ему, начни он рассказывать, сколько у вас общего с вашим питомцем, и, вероятнее всего, не поверите сейчас мне. А вот если я доста– точно вас раздразню, вы, возможно, хотя бы попытаетесь придумать аргументы, чтобы доказать, что я не прав.
По существу: у вас с Креп-Сюзетт две общие черты. Вы – стайное животное, и собака тоже. Вы защищаете свою территорию, и собака тоже. (Тот факт, что свои угодья мы помечаем стенами, а не мочой, особого значения не имеет.)
Сказки про Благороднного Дикаря, отгоняющего волков от входа в пещеру, вооружившегося дубиной, чтобы стать один против всех, пока его самка и потомство испуганно жмутся на заднем плане, сплошь дерьмо китовое. Когда мы развились настолько, чтобы искать убежища в пещерах, почти наверняка у нас было заведено собираться в стаи, как по сей день делают бабуины, а когда приходит свора бабуинов, все – заметьте, все! – остальные спешат убраться подальше. Более того, сваливают даже львы, а льва не назовешь беззащитным созданием.
Львы, можно сказать, одиночки и обыкновенно в парах обрабатывают охотничьи угодья, поставляющие им достаточно добычи для пропитания. Или недостаточно, в зависимости от давления со стороны других представителей вида. (Попытайтесь завести некастрированного кота и увидите весь процесс в миниатюре.) Эволюция на стороне стайных животных: вместе они смертельная угроза. Львы узнают это еще в котячьем возрасте, а потом не обращают внимание на такие практические мелочи, вот почему бабуины способны их оттеснить.
NB: Я сказал «все», а не «всё». Вы не распознали бы в своих предках людей, хотя они таковыми были, а вы до сих пор являетесь. Эти предки были надменными сволочами – а как еще они могли стать доминирующим видом на нашем шарике грязи? От них вы унаследовали почти всё, что делает вас человеками, за вычетом нескольких завершающих штрихов вроде речи. Со всем прочим вы унаследовали потребность помечать территорию. Если кто-то зайдет на вашу, то вы, вполне возможно, превратитесь в убийцу-маньяка, пусть даже вам не нравится мысль, что вы можете убивать сами, – увы, в этом одна из наших немногих претензий на уникальность.
У зашиты территории механизм следующий. Возьмите какое-нибудь быстро размножающееся животное, например, крыс или даже кроликов (хотя в отличие от нас с вами они травоядные) и дайте им размножаться в замкнутом пространстве, на всех стадиях обеспечивая им достаточное количество воды и пищи. Уже в самом начале вы увидите, что при возникновении конфликтов они ведут себя в традиционной для крыс манере: драчуны становятся друг против друга, затем следует обманное движение, короткий внезапный удар, нападение и отступление, победа достается более квалифицированному задире. И матери – по крысиным меркам – заботятся о молодняке.
Когда загон заполняется до определенного предела, бои перестают быть символическими. Появляются трупы. А матери начинают поедать потомство.
Еще более наглядно это на примере зверей-одиночек. Посадите готовую к спариванию самку в слишком тесную клетку, уже занятую здоровым самцом, и вместо того, чтобы поддаться инстинкту продолжения рода, он ее выгонит. Может даже убить.
Вывод неутешительный: нехватка территории, пространства, в котором можно свободно перемещаться и которое можно назвать своим, ведет к нападению на представителей собственного вида, и это вопреки даже обычной групповой солидарности, свойственной стайным животным. А вы сами? Наорали вчера на кого-нибудь?
Однако будучи представителем вида, которому не откажешь в изобретательности, вы отыскали два способа, посредством которых свою территорию можно абстрагировать: один – частная жизнь, другой – собственность.
Из этих двух первый – более физиологичный и более надежный. Ваша фундаментальная потребность – иметь угодье, свою территорию, границы которой признает группа равных, но вам нет необходимости поступать подобно собакам, котам и другим биологическим видам, то есть помечать его физическими следами, а потом постоянно патрулировать периметр, чтобы отгонять чужаков. Вы можете абстрагироваться в небольшое ограниченное пространство, куда никто не может вторгнуться без вашего разрешения, и в нем способны вести себя вполне рационально. Один из первых признаков богатства – изобилие, иными словами, стремительное повышение стандартов частной жизни. Выходец из семьи со сравнительно низким доходом вынужден мириться с тем, что его детство пройдет в шумной, перенаселенной среде обитания, или, говоря языком современного квартиросъемщика, одна комната жилища (если в нем больше одной) будет общей для всей семьи, и в ней сосредоточится деятельность стаи. А вот человек, родившийся в более состоятельной семье, с того момента, как учится читать, принимает как данное то, что есть комната, куда он может пойти и закрыться от всего мира.
Вот почему: а) представители состоятельного класса окажутся лучшими товарищами в условиях лишений, к примеру, в полете на Луну: тесное соседство других особей своего вида они не воспринимают как постоянное ограничение их права на территорию, сколь бы сильно она ни была абстрагирована от исходного клочка земли; b) стандартный путь из трущоб и гетто лежит через преступность: одни особи отвоевывают свое за счет других и потому постоянно вторгаются в чужие угодья; с) банды возникают, как правило, в двух контекстах: во-первых, в трущобах или гетто, где частная жизнь как составляющая угодья невозможна и имеет место возвращение к первобытному состоянию с его охотой в стаях и патрулированием физического клочка земли как такового; и во-вторых, в вооруженных формированиях, где банда облагораживается, получая название «дивизия» или еще какой-нибудь напыщенный эпитет, но здесь возвращение к первобытному состоянию целенаправленно насаждается посредством лишения частной жизни (размещение в бараках) и лишения собственности (ты носишь не ту одежду, которую сам выбрал и купил, а военную форму, и эта форма СнаШа). Участие в армейских боевых действиях подразумевает психоз, усугубляемый психической обработкой, методы которой открывает – всякий раз заново – каждый сукин сын-завоеватель, вытащивший свой отсталый народ из спокойного, цивилизованного небытия (Чака Зулу, Аттила, Бисмарк и др.) и пинками погнавший его резать соседей. Я не одобряю тех, кто поощряет психоз в других людях. Вы же, наверное, одобряете. Избавьтесь от этой привычки.
Мы размножаемся так быстро, что не можем предоставить популяции себе подобных адекватной частной жизни. Это не обязательно фатально: в конце концов, тяга к изобилию стала непреодолимой лишь после того, как мы – я имею в виду человечество как биологический вид – это изобилие открыли. Но мы подрываем и альтернативную форму абстрагирования территории, а лишенные обеих, мы в окажемся психопатами не меньшими, чем хороший солдат.
Смысл абстрагирования в сторону собственности заключается в том, что угодье составляет экстернализованное подспорье самоотождествления. Поместите человека в камеру сенсорной депривации, и оттуда он выйдет трясущимся или орущим благим матом… Нам нужна постоянная подпитка от окружения, подтверждающая то, что мы действительно те, кем себя считаем. В первобытном состоянии такая подпитка исходит от угодья. В состоянии, какое мы описали несколькими абзацами выше, способность абстрагироваться от постоянно колеблющегося давления других представителей нашего вида вынуждает к периодической переоценке идентичности. Мы можем опираться на группу предметов (этакий суррогат клочка земли), но только в том случае, если они обладают: а) жесткими личными коннотациями и b) постоянностью. Современная среда обитания отказывает нам и в том, и в другом. Находящиеся в нашей собственности предметы были изготовлены не нами (разве что нам повезло, и мы обладаем ярко выраженными творческими способностями), а на автоматизированном заводе, и более того (вот это бесконечно хуже) на нас оказывают давление, требуя, чтобы мы раз в неделю их выбрасывали, обновляли, иными словами, вносили перемены в ту самую область нашей жизни, где нам более всего нужна стабильность. Если вы настолько богаты, чтобы покупать антиквариат, значит, антиквариат вам нравится как прямой доступ в прошлое, а вовсе не потому, что вы ценитель.
Античная система рабовладения продержалась довольно долго, невзирая на парадоксальную дискретность общечеловеческой идентичности, подразумевающуюся в любом социальном устройстве. Американская система рабовладения начала разваливаться еще до начала Гражданской войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90