Цанс, однако, ответил сразу:
– Начнем с мышления, ибо динамическая лингвистика, по сути, наука о мышлении. Мышление– это физический процесс, и, как всякий физический процесс, оно описывается некоторыми физическими законами. Более конкретно – законами хаоса, хотя некоторые из нас по-прежнему склонны верить в свободу воли. Поэтому сознание идет не куда попало, а к некоторым областям притяжения…
– К аттракторам, – догадался я.
– Да, к аттракторам. Ну так вот, законы хаоса, управляющие мышлением, те же самые, что и у эволюционных процессов. Построив соответствующую математическую модель, теоретически можно спрогнозировать тот или иной аттрактор, который в данном случае является в общем смысле текстом. Есть и обратная задача: зная текст, восстановить предысторию его появления, иначе говоря восстановить ментальные флуктуации, приведшие к появлению исходно текста. Вот, в целом, суть проблемы. Не знаю, довольны ли вы моим ответом…
Я сказал, что для полного удовлетворения мне не достает совсем чуть-чуть. Потом предложил:
– Давайте я попробую перевести ваш ответ на человеческий язык. Итак, у сознания есть аттракторы. Пусть одним из аттракторов первобытного индейца стал миф о любвеобильной собаке. Теперь пойдем назад во времени и по пути спросим себя, что подтолкнуло сознание индейца к созданию мифа об упомянутой любвеобильной собаке, а не о фригидном муравьеде. В прошлом, в некоторый момент произошло событие – флуктуация или возмущение – которое направило сознание к аттрактору-собаке. И Бенедикт задался бы вопросом – что это было за возмущение? После вашего объяснения, мне кажется, что задача вычисления возмущения очень похожа на ту задачу, которую решал… эээ… известный нам прибор. А вам так не кажется?
– Вероятно, вы правы… – пробормотал Цанс.
Ливей смотрела на меня как на шимпанзе, вдруг заговорившего об экзистенциализме.
– Рад это слышать… У меня к вам еще одно дело, – удовлетворив личный интерес, я решил перейти к интересам корпоративным.
Цанс наконец догадался проводить меня в кабинет.
– Стакан-то захватите, – крикнула вдогонку Ливей.
Профессор тяжело опустился в единственное кресло. Отставив трость, он машинально стал выкладывать из портфеля на стол бумаги, исписанные непонятными формулами.
– Над чем вы сейчас работаете? – спросил я со своего места на подоконнике.
Глядя мимо меня в окно, Цанс поднял несколько листов и постучал ими по столу, выравнивая стопку.
– Возможно, – сказал он, всматриваясь в даль, – уже в этом веке, а в худшем случае – в следующем, мы научимся общению с Другой Вселенной. Мы станем задавать ей вопросы. Сколько времени уйдет на ответ у тех, кто нас услышит, мы не знаем. В любом случае, ответ придет. Но, следовательно, он уже пришел – ведь время в Другой Вселенной идет в обратную сторону. В какой форме пришел ответ, нам не известно. И нам неизвестно, какой след оставил этот ответ в нашей истории. Я намерен найти этот след, иначе говоря, найти ответы на незаданные вопросы.
Переварив объяснение, я тактично осведомился:
– А причинно-следственной путаницы вы не боитесь?
– Я же еще пока ничего не нашел…– усмехнулся он. – Так о чем ваше дело?
– Профессор, вы помните тот семинар, на котором Эдуард Брубер призвал нас встать на защиту моролингов?
– Да, конечно.
– Потом вы устроили обед в честь гостя.
– И это было…
– Во сколько он закончился, вы не припоминаете?
– Около десяти, кажется…
– И вы сразу поехали домой?
– Да, Брубер довез меня до дома.
– А остальные преподаватели – доцент Семин, академик Чигур и прочие – они были с вами?
– Нет, каждый из них отправился домой на своем флаере… Хотя нет, кажется Семин был без флаера. Он хотел идти к «трубе». Чигур предложил подвести, но Семин, по-моему, отказался.
– Вы пригласили Брубера к себе?
– Да, но он куда-то спешил, поэтому приглашения не принял.
– То есть в тот вечер вы оставались один.
– Если бы я не знал, что вы расследуете убийство, – недовольно заворчал Цанс, – я бы назвал этот вопрос вмешательством в личную жизнь.
– Итак, вы были одни.
– Один. Это то, о чем вы собирались меня спросить?
– Нет, я приехал с предложением. С предложением от моего босса. Ему необходима ваша консультация.
– Какого рода? – спросил Цанс настороженно.
– Профессионального. Он попросит вас поработать с программой, написанной Корно для Темпоронного Мозга. Наши специалисты не в состоянии расшифровать ее содержание. Помочь нам сможете только вы.
– Перешлите мне программу.
– Нет, профессор. Я понимаю, что сейчас вам очень тяжело надолго покидать дом, но вся работа должна быть проведена у нас, в нашей лаборатории. Мы обеспечим вас всем необходимым, включая транспорт и медицину.
– Последнее излишне, – гордо возразил он, – ночевать, я надеюсь, мне позволят дома?
– Безусловно. Но под охраной.
– По-моему, это тоже излишне… – проворчал Цанс. – Хорошо, я согласен.
– Прекрасно! Во сколько вы сегодня освободитесь?
– У меня одна лекция… Часа через полтора.
– Я вас подожду.
– Как угодно… – он нащупал трость и поднялся. – Сам-сам… – предупредил он мою попытку ему помочь. – Откройте дверь…
Я проводил его до аудитории. После окончания лекции отвез в Отдел, где представил его Шефу. Шеф представился сам – не настоящим именем, естественно.
Особым приказом Шеф освободил меня от умственного труда. Произошло это десятого августа по синхронизированному времени, перед совещанием, на котором присутствовали Шеф, Цанс и Ларсон. Меня на совещание не допустили. Нет, конечно, мне не сказали «тебе сюда нельзя». Напротив, мне поручили ответственное задание: проследить, насколько успешно или насколько усердно полиция ищет бар, где Бенедикт встречался с убийцей. Дюжина сержантов прочесывала квартал за кварталом, не пропуская ни одного заведения. Я избрал другую тактику: начал с самых дорогих ночных клубов в центре Фаон-Полиса и продвигался в направлении уменьшения суммы, складывающейся из платы за вход, стоимости двух порций «Балантайна» и стоимости галстука вышибалы. Третье слагаемое я ввел не сразу, а после того как подрался с вышибалой в «Диком птероркусе». Чтобы он не задохнулся, пришлось резать галстук. К счастью для шефского кошелька, галстук оказался фаонского пошива, хотя и с ярлыком «Ланвэн». Вышибале он шел, как юной деве бакенбарды. Собственно, из-за этого сравнения мы и подрались.
Чрез два дня, я заменил стоимость «Балантайна» на стоимость пинты пива. Эта замена сказалась двояко: к вечеру я крепче стоял на ногах, зато был вынужден увеличить чаевые, потому что пинта пива – слишком незначительный повод, чтобы просить бармена взглянуть на снимки.
Еще через два дня, по настоятельному совету Ларсона, я перешел на шипучку и, одновременно, опустился на самое дно фаонской ночной жизни. Деньги, отпущенные на подкуп барменов и официанток, утекали как сквозь пальцы. В тоже время по барам прошел слух, что за один только взгляд на снимок какого-то студента, можно получить двадцатку, в то время как полиция предлагала сделать то же самое, но бесплатно. Полицейские сержанты стали все чаще и чаще наталкиваться на принципиальный отказ смотреть на снимки. Один раз они меня подкараулили и, несмотря на мою угрозу пожаловаться Виттенгеру, отобрали снимки.
Надо ли говорить, что все поиски были бесплодны. У Цанса тем временем наблюдался какой-то прогресс. Вечером пятнадцатого он часа два что-то объяснял Шефу. После объяснения Шеф вышел из кабинета с расцарапанным лбом. Ларсон наложил Шефу на лоб пластырь. Потом он обмотал пластырем конец проволочки, высказав при этом надежду, что отупевшая проволока не ухудшит умственных способностей Шефа. Шеф психанул и сорвал пластырь с проволоки.
На следующий день, опять-таки вечером, я заехал в Отдел сказать, что день прошел впустую. Эти бессмысленные доклады я практиковал уже три дня, надеясь, что Шеф не выдержит и поручит мне что-нибудь другое. Но Шеф был не прошибаем. Выслушав меня, он позвал Яну и приказал ей сменить в его доме сигнализацию.
– Шишка посетила? – спросил я.
– Езжай домой и жди звонка, – ответил он.
Без чего-то одиннадцать он действительно позвонил.
– Завтра в полдень, – сказал он. – Восточный пригород. Парковка у супермаркета напротив «Мак-Дональдса». Всё.
– Указания?
– Посмотри «Жизнь и смерть Роберта Грина».
– Чтобы быстрее уснуть?
– Чтобы проверить твою наблюдательность. До завтра.
Я сразу же поставил фильм.
Проявив чудеса силы воли, я позволил глазам сомкнуться только, когда замелькали титры.

36
Окраина Фаон-Полиса, тихий уютный район в предгорье, в пятидесяти километрах к востоку от озера. Перед нами стоял двухэтажный коттедж с остроконечной крышей и башенкой, прикрытой граненым куполом. Наблюдает ли он за нашим приближением?
Не чищенная дорожка вела к высокому крыльцу. Шеф поставил ногу на первую ступеньку и остановился.
– Не спешим ли мы? – спросил он.
– Вам виднее. Телохранителю не полагается давать советы боссу.
– Звони.
Я обогнал Шефа и, загородив его спиной, нажал на кнопку у двери. Внутри дома загудел колокол – один раз. За полупрозрачным стеклом мелькнул силуэт. Дверь скрипнула. Дыхнув на меня перегаром, Брубер сказал:
– Я знал, что вы придете.
Последняя попытка доказать охотнику, что жертва умнее его.
Он посмотрел на Шефа, затем отступил вглубь темной прихожей. Спертый воздух, пропитанный алкогольными парами, заполнял дом.
Сгорбленная спина удалялась по коридору, мы пошли следом.
Темная комната, задернутые шторы едва-едва пропускали свет. Он сел в кресло возле стола, заставленного бутылками, стаканами, пачками какого-то сухого корма – вряд ли это стоило называть пищей.
Я нажал выключатель.
– Не нужно, – он недовольно прищурился, прикрыл глаза рукой. – Здесь достаточно света, вы скоро привыкните.
Он не хотел, чтобы я увидел, как он опустился: многодневная щетина проросла пятнами, параллельные морщины на лбу закрыла неопрятная, жирная челка. Не глаза, а вороньи гнезда…
– Вы тоже привыкните, – ответил я, оставив свет включенным.
Шеф сел в кресло напротив Брубера. Я пододвинул себе табуретку, потому что с табуретки прыжок дальше, нежели из кресла.
– Вы хотя бы выпьете?
Он искал чистый стакан.
– Не сейчас.
– Потом нам не дадут… А вы? – он обратился к Шефу. – Простите, не имею чести…
– Поставьте стакан, – сказал Шеф жестко.
– Кто вы?
– Вы меня видите в первый и последний раз. Здесь я представляю интересы Чарльза Корно и Бенедикта Эппеля.
– Ангел мщения? – осклабился Брубер. – Мне отмщение аз воздам…
– Воздам, – кивнул Шеф. – Когда узнаю ответ на последний в этом деле вопрос: кто был автором «Моролингов»?
– Нет! – вскричал он так, будто услышал что-то невыразимо страшное. – Я… я их написал, только я! Не знаю, как они это подстроили, это походило на безумие… Не могут два человека написать настолько похожий текст, это непостижимо!
– Настолько непостижимо, что вы подумали, будто Темпоронный Мозг предсказывает будущее. Признаться, я долго не мог понять, почему вы сказали Федру, что Т-Мозг предсказывает будущее. Ни Корно, ни Рунд, ни Цанс никогда не употребляли в отношении Т-Мозга выражение «предсказывать будущее». Кадр из фильма «Жизнь и смерть Роберта Грина» навел меня на разгадку. Корно прислал вам кадр, приходящийся в точности на середину слова «вор», которое Роберт Грин бросает в лицо Шекспиру. «Вор» – назвал вас Корно. Вас, человека с репутацией, назвали вором! В контексте истории отношений Грина и Шекспира «вор» эквивалентно «плагиатор». Но вы не плагиатор, поэтому и решили, что таинственный прибор предсказал появление «Морилингов». Не думаю, что Корно собирался вас шантажировать, скорее, просто издевался. Шантаж вы бы перенесли, но издевательство – нет. Обозвав вас вором, он предъявил доказательство, то есть текст, поразительно похожий на ВАШИХ «Моролингов», но написанный задолго до выхода «Моролингов». Думаю, этот текст – назовем его «Моролинги-Ноль» – у вас есть. Получив его от Корно, вы, наверное, решили, что попали в какую-то виртуальную реальность. Вы поняли, что Корно вас подставил, но как он сумел это сделать? Сейчас я вам расскажу. В феврале либо в марте этого года вам в руки попал некий текст – его мы назовем «Моролинги-Один». Его прислали на отзыв или на рецензию или для еще чего нибудь в этом роде. Текст был слабенький, если бы его и опубликовали, то читателей нашлось бы не много. И вы переделали – еще раз повторяю – не переписали, а именно переделали «Моролингов-Один» в роман «Моролинги». Вы замечательно умеете переделывать чужие тексты. Вероятно, сказывается практика. Будучи сценаристом, вы до неузнаваемости перерабатывали чужие идеи, доводя их, порою, до совершенства. Помните список «тридцати двух» – шестнадцать плюс шестнадцать? На каждый ваш опус приходится один чужой – в некотором роде источник вдохновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53