За что его таскали по врачам? Начните с Сорбонны.
Инспектор снова наполнил бокалы, пригубил, почмокал губами, потом почему-то поморщился.
– История, на мой взгляд, почти анекдотическая. Рассказываю, как написано в его медицинской карте, поэтому все претензии не ко мне. Как тебе известно, Бенедикт Эппель учился на лингвиста, изучал древние и первобытные языки. Учился, надо сказать, совсем не плохо, получил стипендию, подавал, как говорится, надежды. Бенедикт никогда не относился к науке поверхностно, всегда старался докопаться до сути. Преподаватели сперва в нем души не чаяли. Потом его чрезмерное рвение начало раздражать – Бенедикт все подвергал сомнению, постоянно спорил, обвинял преподавателей в умышленной фальсификации, сокрытии улик… тьфу… исторических фактов. Преподаватели в Сорбонне никогда не отличались долготерпением. Да и кто станет терпеть, когда студент во время лекции вдруг вскакивает с места и начинает кричать, что всё – вранье, что студентов нарочно обманывают… Обругав очередного лектора, он начинал выдвигать собственные идеи относительно того, как и что надо изучать. Лекции заканчивались скандалами вплоть до вызова охраны.
– И за это его выгнали?
– Нет, выгнали его за вандализм. Однажды ночью его застукали в парижском Пантеоне на коленях у статуи Нострадамуса с зубилом в руках.
– Что это за статуя: «Нострадамус с зубилом в руках».
– Тьфу на тебя! Не Нострадамус с зубилом, а Бенедикт был с зубилом, есть такая скульптура…
– Святой Бенедикт с зубилом?
– Ильинский, десерта ты уже лишился. Сейчас лишишься и коньяка. Ты все отлично понял. Бенедикт держал в руках зубило и молоток и пытался отковырять от статуи Ностродамуса книгу, которую Нострадамус держал раскрытой на коленях. Книга была каменной, как и сам Нострадамус. У Эппеля есть очень своеобразная теория. Согласно его теории, в скульптурном портрете человека с книгой, главным персонажем является книга. И иногда ее можно прочитать или хотя бы узнать название. Эппель уверял, что каменный Нострадамус держит на руках неизвестную доселе книгу. В нее Нострадамус записал свои неизвестные доселе предсказания. Ты ведь знаешь, что Нострадамус был предсказателем?
– Ага, его бы к нам вместо Нимеша.
– Нимеша? А чем у вас занимается Нимеш?
Давно замечено, что сколько бы Виттенгер ни выпил, информацию он фильтрует четче иного трезвого. Я отмахнулся:
– Так, забудьте. Почему Бенедикт не воспользовался лазером?
– Если бы он воспользовался лазером, то угодил бы не в психиатрическую клинику, а в тюрьму. Лазер, по словам Бенедикта, не годится. Лазер режет ровно по прямой, а скалывать каменные страницы надо по сохранившимся внутри камня неоднородностям – так станет виден текст.
– А что написано на тех страницах, где раскрыта книга?
– Ничего. Пусто. Но Бенедикта это не волновало. Он говорил, что в средние века авторы специально оставляли внутри книги две чистые страницы, чтобы скульптор или, скажем, художник не смогли подсмотреть текст и изобразить его на скульптуре или, соответственно, на портрете.
– Не вижу логики. Откуда возьмется скрытый текст, если скульптор ничего не видит даже на открытой странице.
– Кажется, Бенедикта об этом никто не спрашивал, – озадаченно пробормотал инспектор. – Возможно было два скульптора. Один ваял статую, другой царапал буквы в книге. Федр, послушай, невозможно понять логику сумасшедшего. Нельзя воспринимать его идеи так серьезно.
– Однако послать человека в клинику из-за какой-то статуи… Нострадамус что, сильно пострадал?
– Нострадамусу хоть бы хны, но полицейским, пытавшимся скрутить Бенедикта, действительно досталось. Один из них потом два месяца провел в больнице с черепно-мозговой травмой – Эппель проломил ему голову молотком. Помня об этом, я вчера подстраховался – послал к общежитию пятерых ребят из спецназа. Бенедикт и пикнуть не успел.
– Буйный, однако. Что с ним случилось потом, после Сорбонны?
– Обязали в течение года раз в неделю посещать врача. Один пропуск – и принудительная госпитализация. Отходив сколько положено, Эппель покидает Землю и подается на Фаон. Благодаря заступничеству профессора Цанса его принимают на четвертый курс Фаонского Университета. Там он учится, но с перерывом – его однажды отправили к в клинику долечиваться.
– За что?
– А то не знаешь, – прищурился Виттенгер.
– Ни сном ни духом.
Виттенгер возмутился:
– Опять врешь! Доедай шампиньоны и говори, откуда у Бенедикта твоя карточка.
– Инспектор, не гоните так. Чтобы вспомнить нужно время. Какая хоть карточка-то? У меня их до черта.
– Карточка репортера из «Сектора Фаониссимо».
– Ну вы даете! Знаете, сколько таких карточек я раздал за свою жизнь? Сотни две, если не больше. Почему бы одной не оказаться у Бенедикта.
– То есть ты признаешь, что вы встречались, – насел Виттенгер. – Когда?
– Да хоть в прошлой жизни! Ради вон того куска осетрины, я призню, что Бенедикт – мой внебрачный сын. Давайте поговорим о ком-нибудь другом. Ну хоть о Шишке… нет, из уважения к вам, про Шишку я спрашивать не буду.
Заслышав ненавистное имя, инспектор побагровел.
– Я ее в Шнырька переименую и скормлю вапролокам! Постой, это ведь гениальная мысль! Сам Бенедикт бы позавидовал. Смотри, про эту девицу мы не знаем ничего, кроме прозвища – Шишка. Взять геном-код она не дала – укусила Ньютропа за палец. Когда стали ее фотографировать, скорчила такую гримасу, что мама родная не узнает. Через трое суток, а, как ты знаешь, держать без предъявления обвинения мы можем только семьдесят два часа, мы Шишку переименуем в Шнырька и заново сфотографируем. Вторую такую рожу ей ни в жизнь не состроить. И заново арестуем – снова на трое суток. Если не назовет своего настоящего имени, через трое суток снова переименуем. На сумасшедших действуют только сумасшедшие средства, помяни, Федр, мои слова!
– Дайте запишу. Отличные слова, инспектор. Сойдут за эпитафию! – и я полез за комлогом.
Слово «эпитафия» подействовало на Виттенгера неожиданно успокаивающе. Он вполголоса сказал:
– С эпитафиями мы пока погодим, – и взялся за бутылку.
Я пододвинул свой бокал, он налил не глядя ни на меня, ни на бокал.
– Хорошо, – сказал я, – шнырек Шишка пускай посидит. Бенедикт в чем-нибудь признался?
– Молчит. Как бы не пришлось его выпустить под залог.
– Кроме показаний Амиреса у вас на него ничего нет. Не стоило и арестовывать.
– Полагаешь, нет? – усмехнулся он. – Так слушай. Амирес на первом допросе сказал, что открыл дверь посыльному, точнее человеку в форменной кепке «Рокко Беллс». Мы обыскали комнату Бенедикта и нашли форму посыльного из этого ресторана. Выяснили, что два года назад Бенедикт там подрабатывал. После увольнения, форму он не вернул.
– Подумаешь! Там даже я подрабатывал. Не помню, вернули ли форму… Кажется, нет. А Бенедикта, наверное, уволили за скалывание поздравительных надписей с тортов. В отместку он не вернул форму. Что ж, по-вашему, Бенедикт настолько глуп, что после убийства оставил форму посыльного у себя?
– Нет, он оставил ее именно потому, что не глуп. За неделю до убийства эту форму видел в его комнате сосед Бенедикта по общежитию, она валялась в шкафу с одеждой. Еще один студент так же подтвердил, что у Бенедикта где-то лежит эта форма. Поэтому Бенедикт не мог ее выкинуть – это было бы подозрительно.
Я возразил:
– Амирес Бенедикта не узнал.
– Сегодня мы провели еще один следственный эксперимент. Оказалось, если стоять близко к входной двери, то камера слежения берет только голову, поэтому Амирес даже не видел, была ли на посыльном форменная куртка или нет. День тогда был солнечным, камера наблюдения автоматически подстраивается под общее освещение, а козырек кепки отбрасывал тень на лицо, поэтому Амирес не разглядел лица посыльного. В общем, мы не нашли в показаниях Амиреса никаких противоречий. Он не обязан был узнать Бенедикта.
– А мотив? Вы нашли мотив? Или полагаете, что Бенедикт приревновал…
– Чушь! – перебил меня Виттенгер. – Это мы тоже проверили. Между ними ничего такого не было.
– Тогда какой?
– Ха, если бы я знал мотив, Краузли уже выписывал бы чек для «Фонда ветеранов полиции». Зачем ты искал Бенедикта по всему университету? Какую работу Бенедикт выполнял для Корно? Скажешь, получишь четверть – двадцать пять процентов, как для нашедшего клад. Деньги достанутся лично тебе.
Вот он момент истины! Чем я там клялся…
– Шеф меня уволит.
– Конечно уволит! А ты полетишь на Оркус тратить честно заработанные деньги. Кода все промотаешь, я возьму тебя к себе в Департамент младшим следователем.
– Нет, инспектор, не могу…
Инспектор отодвинул в сторону тарелку, налег на стол и прорычал:
– Не вынуждай…
Стол жалобно затрещал.
– Давайте, полковник, тащите вашу жаровню, вилку и что там у вас еще в запасе. Кстати, вы вляпались в кетчуп. Возьмите салфетку.
Я протянул ему кусок туалетной бумаги, рулон которой стоял на столе взамен салфеток. Инспектор внимательно осмотрел локти и понял, что я не шучу.
– Спасибо, – он взял бумагу и вытер рукав. – Как думаешь, отстирается?
– Это к Ларсону. Моющие средства по его части. Я с ним поговорю.
– А Бенедикт по чьей части? – вкрадчиво спросил Виттенгер.
– Только к Шефу.
– Ну разумеется, как я сразу не догадался! Надо было вместо тебя позвать на ужин Шефа.
– Услышь я такое до того, как слопал ваш ужин, я бы пожалуй обиделся и ушел, но теперь мне плевать. И на будущее учтите: Шеф предпочитает восточную кухню. И никаких шампиньонов. Он их не выносит.
– Я знаю, – и Виттенгер хитро подмигнул мне. – Перекусили с ним как-то раз… Но коньяк он любит.
– Вот и предложите.
– На вас не напасешься. Говори, что вы с Бенедиктом или с кем другим искали в кабинете?
– Ничего конкретного. И я там был один.
– Если один, то значит историю про баллончик с «Лунатиком» вы с Амиресом выдумали. Газ использовали для защиты кабинета, потому что там было, что защищать. Разве не так?
– Думайте, что хотите, – после сытного ужина мне вдруг стало лень врать. – Надавите на Бенедикта, пусть он выдумает какую-нибудь историю. Я устал сочинять. И вообще, мне пора: Шеф ждет с докладом. Вы не напомните, что мы ели, а то Шеф всегда требует точности.
– Неблагодарный ты, – сказал со вздохом инспектор. – Как полетишь-то в таком виде?
– Как, как… На автопилоте, разумеется.
Я проковылял в прихожую. Виттенгер, еще менее устойчиво, чем я, пошел следом – провожать. Руку он мне на прощание сжал так, что хрустнули суставы.
13
На следующий день в «плохих» новостях не было ни слова о том, как трещала моя голова. Зато в Отделе уже всё знали. Яна позвонила в девять ноль одну и спросила:
– Приедешь?
– Не…
– Что с тобой?!
– Производственная травма. Коньяк у Виттенгера поддельный, наверное из конфискованного…
При воспоминании о коньяке, меня чуть не вывернуло.
– Никто не заставлял, – заявила Яна.
Хоть бы раз услышать что-нибудь другое.
– За что Бенедикта во второй раз посылали к психам на освидетельствование? – сменил я тему, когда стало ясно, что слов сочувствия мне не дождаться.
– За наследство академика Лиувилля. Перед смертью он перевел все свои миллионы на секретный счет, дабы они не достались его третьей жене, которая ему изменяла. Секретным счет оказался для всех, но не для Бенедикта. Он нашел деньги, но воспользоваться ими не успел.
– С каких это пор академики у нас стали миллионерами?
– Во-первых, Лиувилль сохранил наследство от первой жены, дочери богатых бизнесменов. Во-вторых, он владел несколькими патентами на изобретения. В-третьих, сумасшедшие гонорары за научно-популярные книги и статьи. Перед смертью он все имущество обратил в деньги, деньги спрятал.
– Традиционный вопрос: почему к психам, а не в тюрьму?
– Адвокаты отбили все, кроме вооруженного сопротивления при аресте.
– Это на него похоже. А этот, как его, Лиувилль, он своею смертью…
– Своею. Ему было сто пять, умер от инсульта.
– То есть никакого криминала.
– Ни малейшего.
– Слушай, Яна… я, пожалуй, махну сразу к Цансу, в Отдел заезжать не стану, скажи Шефу…
– …производственная травма. Я поняла. Выздоравливай.
Хихикнув, она исчезла.
На экране компьютера мадемуазель Ливей мелькнула уютная планетка – вся в облаках, как в пуху, и с пятеркой разноцветных лун.
– Какой уровень? – спросил я с опозданием: планетка скрылась под расписанием занятий.
– Второй, но я его почти завершила, – сказала она осторожно. – Это из-за вас посадили Бенедикта?
– Из-за меня?! – я опешил.
– Приходили из полиции, спрашивали о вас, – прошептала Ливей, но сразу опомнилась: – Ой! Однако вы тот еще жук. Ничего не скажу! – притопнула она маленькой ножкой.
– Наш журнал вас сможет отблагодарить, – искушал я бедного ученого секретаря. – Даю вам слово, о нашем разговоре никто не узнает.
– Вы с ума сошли! Да как вы смеете… – она совсем не умела возмущаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Инспектор снова наполнил бокалы, пригубил, почмокал губами, потом почему-то поморщился.
– История, на мой взгляд, почти анекдотическая. Рассказываю, как написано в его медицинской карте, поэтому все претензии не ко мне. Как тебе известно, Бенедикт Эппель учился на лингвиста, изучал древние и первобытные языки. Учился, надо сказать, совсем не плохо, получил стипендию, подавал, как говорится, надежды. Бенедикт никогда не относился к науке поверхностно, всегда старался докопаться до сути. Преподаватели сперва в нем души не чаяли. Потом его чрезмерное рвение начало раздражать – Бенедикт все подвергал сомнению, постоянно спорил, обвинял преподавателей в умышленной фальсификации, сокрытии улик… тьфу… исторических фактов. Преподаватели в Сорбонне никогда не отличались долготерпением. Да и кто станет терпеть, когда студент во время лекции вдруг вскакивает с места и начинает кричать, что всё – вранье, что студентов нарочно обманывают… Обругав очередного лектора, он начинал выдвигать собственные идеи относительно того, как и что надо изучать. Лекции заканчивались скандалами вплоть до вызова охраны.
– И за это его выгнали?
– Нет, выгнали его за вандализм. Однажды ночью его застукали в парижском Пантеоне на коленях у статуи Нострадамуса с зубилом в руках.
– Что это за статуя: «Нострадамус с зубилом в руках».
– Тьфу на тебя! Не Нострадамус с зубилом, а Бенедикт был с зубилом, есть такая скульптура…
– Святой Бенедикт с зубилом?
– Ильинский, десерта ты уже лишился. Сейчас лишишься и коньяка. Ты все отлично понял. Бенедикт держал в руках зубило и молоток и пытался отковырять от статуи Ностродамуса книгу, которую Нострадамус держал раскрытой на коленях. Книга была каменной, как и сам Нострадамус. У Эппеля есть очень своеобразная теория. Согласно его теории, в скульптурном портрете человека с книгой, главным персонажем является книга. И иногда ее можно прочитать или хотя бы узнать название. Эппель уверял, что каменный Нострадамус держит на руках неизвестную доселе книгу. В нее Нострадамус записал свои неизвестные доселе предсказания. Ты ведь знаешь, что Нострадамус был предсказателем?
– Ага, его бы к нам вместо Нимеша.
– Нимеша? А чем у вас занимается Нимеш?
Давно замечено, что сколько бы Виттенгер ни выпил, информацию он фильтрует четче иного трезвого. Я отмахнулся:
– Так, забудьте. Почему Бенедикт не воспользовался лазером?
– Если бы он воспользовался лазером, то угодил бы не в психиатрическую клинику, а в тюрьму. Лазер, по словам Бенедикта, не годится. Лазер режет ровно по прямой, а скалывать каменные страницы надо по сохранившимся внутри камня неоднородностям – так станет виден текст.
– А что написано на тех страницах, где раскрыта книга?
– Ничего. Пусто. Но Бенедикта это не волновало. Он говорил, что в средние века авторы специально оставляли внутри книги две чистые страницы, чтобы скульптор или, скажем, художник не смогли подсмотреть текст и изобразить его на скульптуре или, соответственно, на портрете.
– Не вижу логики. Откуда возьмется скрытый текст, если скульптор ничего не видит даже на открытой странице.
– Кажется, Бенедикта об этом никто не спрашивал, – озадаченно пробормотал инспектор. – Возможно было два скульптора. Один ваял статую, другой царапал буквы в книге. Федр, послушай, невозможно понять логику сумасшедшего. Нельзя воспринимать его идеи так серьезно.
– Однако послать человека в клинику из-за какой-то статуи… Нострадамус что, сильно пострадал?
– Нострадамусу хоть бы хны, но полицейским, пытавшимся скрутить Бенедикта, действительно досталось. Один из них потом два месяца провел в больнице с черепно-мозговой травмой – Эппель проломил ему голову молотком. Помня об этом, я вчера подстраховался – послал к общежитию пятерых ребят из спецназа. Бенедикт и пикнуть не успел.
– Буйный, однако. Что с ним случилось потом, после Сорбонны?
– Обязали в течение года раз в неделю посещать врача. Один пропуск – и принудительная госпитализация. Отходив сколько положено, Эппель покидает Землю и подается на Фаон. Благодаря заступничеству профессора Цанса его принимают на четвертый курс Фаонского Университета. Там он учится, но с перерывом – его однажды отправили к в клинику долечиваться.
– За что?
– А то не знаешь, – прищурился Виттенгер.
– Ни сном ни духом.
Виттенгер возмутился:
– Опять врешь! Доедай шампиньоны и говори, откуда у Бенедикта твоя карточка.
– Инспектор, не гоните так. Чтобы вспомнить нужно время. Какая хоть карточка-то? У меня их до черта.
– Карточка репортера из «Сектора Фаониссимо».
– Ну вы даете! Знаете, сколько таких карточек я раздал за свою жизнь? Сотни две, если не больше. Почему бы одной не оказаться у Бенедикта.
– То есть ты признаешь, что вы встречались, – насел Виттенгер. – Когда?
– Да хоть в прошлой жизни! Ради вон того куска осетрины, я призню, что Бенедикт – мой внебрачный сын. Давайте поговорим о ком-нибудь другом. Ну хоть о Шишке… нет, из уважения к вам, про Шишку я спрашивать не буду.
Заслышав ненавистное имя, инспектор побагровел.
– Я ее в Шнырька переименую и скормлю вапролокам! Постой, это ведь гениальная мысль! Сам Бенедикт бы позавидовал. Смотри, про эту девицу мы не знаем ничего, кроме прозвища – Шишка. Взять геном-код она не дала – укусила Ньютропа за палец. Когда стали ее фотографировать, скорчила такую гримасу, что мама родная не узнает. Через трое суток, а, как ты знаешь, держать без предъявления обвинения мы можем только семьдесят два часа, мы Шишку переименуем в Шнырька и заново сфотографируем. Вторую такую рожу ей ни в жизнь не состроить. И заново арестуем – снова на трое суток. Если не назовет своего настоящего имени, через трое суток снова переименуем. На сумасшедших действуют только сумасшедшие средства, помяни, Федр, мои слова!
– Дайте запишу. Отличные слова, инспектор. Сойдут за эпитафию! – и я полез за комлогом.
Слово «эпитафия» подействовало на Виттенгера неожиданно успокаивающе. Он вполголоса сказал:
– С эпитафиями мы пока погодим, – и взялся за бутылку.
Я пододвинул свой бокал, он налил не глядя ни на меня, ни на бокал.
– Хорошо, – сказал я, – шнырек Шишка пускай посидит. Бенедикт в чем-нибудь признался?
– Молчит. Как бы не пришлось его выпустить под залог.
– Кроме показаний Амиреса у вас на него ничего нет. Не стоило и арестовывать.
– Полагаешь, нет? – усмехнулся он. – Так слушай. Амирес на первом допросе сказал, что открыл дверь посыльному, точнее человеку в форменной кепке «Рокко Беллс». Мы обыскали комнату Бенедикта и нашли форму посыльного из этого ресторана. Выяснили, что два года назад Бенедикт там подрабатывал. После увольнения, форму он не вернул.
– Подумаешь! Там даже я подрабатывал. Не помню, вернули ли форму… Кажется, нет. А Бенедикта, наверное, уволили за скалывание поздравительных надписей с тортов. В отместку он не вернул форму. Что ж, по-вашему, Бенедикт настолько глуп, что после убийства оставил форму посыльного у себя?
– Нет, он оставил ее именно потому, что не глуп. За неделю до убийства эту форму видел в его комнате сосед Бенедикта по общежитию, она валялась в шкафу с одеждой. Еще один студент так же подтвердил, что у Бенедикта где-то лежит эта форма. Поэтому Бенедикт не мог ее выкинуть – это было бы подозрительно.
Я возразил:
– Амирес Бенедикта не узнал.
– Сегодня мы провели еще один следственный эксперимент. Оказалось, если стоять близко к входной двери, то камера слежения берет только голову, поэтому Амирес даже не видел, была ли на посыльном форменная куртка или нет. День тогда был солнечным, камера наблюдения автоматически подстраивается под общее освещение, а козырек кепки отбрасывал тень на лицо, поэтому Амирес не разглядел лица посыльного. В общем, мы не нашли в показаниях Амиреса никаких противоречий. Он не обязан был узнать Бенедикта.
– А мотив? Вы нашли мотив? Или полагаете, что Бенедикт приревновал…
– Чушь! – перебил меня Виттенгер. – Это мы тоже проверили. Между ними ничего такого не было.
– Тогда какой?
– Ха, если бы я знал мотив, Краузли уже выписывал бы чек для «Фонда ветеранов полиции». Зачем ты искал Бенедикта по всему университету? Какую работу Бенедикт выполнял для Корно? Скажешь, получишь четверть – двадцать пять процентов, как для нашедшего клад. Деньги достанутся лично тебе.
Вот он момент истины! Чем я там клялся…
– Шеф меня уволит.
– Конечно уволит! А ты полетишь на Оркус тратить честно заработанные деньги. Кода все промотаешь, я возьму тебя к себе в Департамент младшим следователем.
– Нет, инспектор, не могу…
Инспектор отодвинул в сторону тарелку, налег на стол и прорычал:
– Не вынуждай…
Стол жалобно затрещал.
– Давайте, полковник, тащите вашу жаровню, вилку и что там у вас еще в запасе. Кстати, вы вляпались в кетчуп. Возьмите салфетку.
Я протянул ему кусок туалетной бумаги, рулон которой стоял на столе взамен салфеток. Инспектор внимательно осмотрел локти и понял, что я не шучу.
– Спасибо, – он взял бумагу и вытер рукав. – Как думаешь, отстирается?
– Это к Ларсону. Моющие средства по его части. Я с ним поговорю.
– А Бенедикт по чьей части? – вкрадчиво спросил Виттенгер.
– Только к Шефу.
– Ну разумеется, как я сразу не догадался! Надо было вместо тебя позвать на ужин Шефа.
– Услышь я такое до того, как слопал ваш ужин, я бы пожалуй обиделся и ушел, но теперь мне плевать. И на будущее учтите: Шеф предпочитает восточную кухню. И никаких шампиньонов. Он их не выносит.
– Я знаю, – и Виттенгер хитро подмигнул мне. – Перекусили с ним как-то раз… Но коньяк он любит.
– Вот и предложите.
– На вас не напасешься. Говори, что вы с Бенедиктом или с кем другим искали в кабинете?
– Ничего конкретного. И я там был один.
– Если один, то значит историю про баллончик с «Лунатиком» вы с Амиресом выдумали. Газ использовали для защиты кабинета, потому что там было, что защищать. Разве не так?
– Думайте, что хотите, – после сытного ужина мне вдруг стало лень врать. – Надавите на Бенедикта, пусть он выдумает какую-нибудь историю. Я устал сочинять. И вообще, мне пора: Шеф ждет с докладом. Вы не напомните, что мы ели, а то Шеф всегда требует точности.
– Неблагодарный ты, – сказал со вздохом инспектор. – Как полетишь-то в таком виде?
– Как, как… На автопилоте, разумеется.
Я проковылял в прихожую. Виттенгер, еще менее устойчиво, чем я, пошел следом – провожать. Руку он мне на прощание сжал так, что хрустнули суставы.
13
На следующий день в «плохих» новостях не было ни слова о том, как трещала моя голова. Зато в Отделе уже всё знали. Яна позвонила в девять ноль одну и спросила:
– Приедешь?
– Не…
– Что с тобой?!
– Производственная травма. Коньяк у Виттенгера поддельный, наверное из конфискованного…
При воспоминании о коньяке, меня чуть не вывернуло.
– Никто не заставлял, – заявила Яна.
Хоть бы раз услышать что-нибудь другое.
– За что Бенедикта во второй раз посылали к психам на освидетельствование? – сменил я тему, когда стало ясно, что слов сочувствия мне не дождаться.
– За наследство академика Лиувилля. Перед смертью он перевел все свои миллионы на секретный счет, дабы они не достались его третьей жене, которая ему изменяла. Секретным счет оказался для всех, но не для Бенедикта. Он нашел деньги, но воспользоваться ими не успел.
– С каких это пор академики у нас стали миллионерами?
– Во-первых, Лиувилль сохранил наследство от первой жены, дочери богатых бизнесменов. Во-вторых, он владел несколькими патентами на изобретения. В-третьих, сумасшедшие гонорары за научно-популярные книги и статьи. Перед смертью он все имущество обратил в деньги, деньги спрятал.
– Традиционный вопрос: почему к психам, а не в тюрьму?
– Адвокаты отбили все, кроме вооруженного сопротивления при аресте.
– Это на него похоже. А этот, как его, Лиувилль, он своею смертью…
– Своею. Ему было сто пять, умер от инсульта.
– То есть никакого криминала.
– Ни малейшего.
– Слушай, Яна… я, пожалуй, махну сразу к Цансу, в Отдел заезжать не стану, скажи Шефу…
– …производственная травма. Я поняла. Выздоравливай.
Хихикнув, она исчезла.
На экране компьютера мадемуазель Ливей мелькнула уютная планетка – вся в облаках, как в пуху, и с пятеркой разноцветных лун.
– Какой уровень? – спросил я с опозданием: планетка скрылась под расписанием занятий.
– Второй, но я его почти завершила, – сказала она осторожно. – Это из-за вас посадили Бенедикта?
– Из-за меня?! – я опешил.
– Приходили из полиции, спрашивали о вас, – прошептала Ливей, но сразу опомнилась: – Ой! Однако вы тот еще жук. Ничего не скажу! – притопнула она маленькой ножкой.
– Наш журнал вас сможет отблагодарить, – искушал я бедного ученого секретаря. – Даю вам слово, о нашем разговоре никто не узнает.
– Вы с ума сошли! Да как вы смеете… – она совсем не умела возмущаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53