– Можно и так… но я этого не говорил, – поспешил откреститься Ларсон.
– Хорошо, но в реальном расследовании, с коим мы и Берх имеем дело, даже один раз ошибиться очень нежелательно.
– Привычка есть привычка. Берх поступит так, как обычно поступает, и ничего тут не попишешь, – вздохнул Ларсон.
– Стой, что за бред ты несешь! – вдруг опомнившись, всполошился я. – Тебе Берх что, гомоид, что ли? С чего это он должен по формулам действовать?
– Не должен, но будет! – завопил в ответ Ларсон.
– Все, на сегодня хватит, – остановил нас Шеф и посмотрел на часы, – мы уже три часа совещаемся, но так ни к чему и не пришли. Поэтому мое решение будет таким… Яна, пошли сообщение Берху, – сказал Шеф в экран, – передай ему следующее: немедленно после получения данного сообщения покинуть Плером и ждать дальнейших указаний на терминале ТКЛ 3504. О прибытии на терминал немедленно нас информировать. Это все… Вас это тоже касается, – сказал он нам с Ларсоном. Он хотел сказать, что совещание закончено.
В целом, с его решением я был согласен. Если Шефа не подвели часы, и мы действительно совещались три часа подряд, то они пролетели как три минуты. Два раза Яна приносила нам по чашке кофе. Ей очень хотелось остаться и послушать, о чем мы так долго болтаем, но замечая, как при ее появлении мы сразу замолкаем или начинаем говорить о вещах абсолютно ничего не значащих, ей становилось ясно, что содержание беседы для ее ушей не предназначено. Я заметил, что в шефский кабинет она входила с неизменной улыбкой, а выходила… ну разве что с пустыми грязными чашками, и мне было немного обидно за нее. Впрочем, я ни разу не видел, чтобы женщина несла пустые грязные чашки с улыбкой. Вот мужчины – другое дело. При некоторых обстоятельствах, – когда, например, мыть чашки лень, а душа – горит, можно и из грязных…
Шел третий час ночи, глаза слипались, как будто за ужином я ИМИ ел тянучки, но даже если бы я позволил глазам делать все, что им заблагорассудится, то все равно уснуть этой ночью я бы не смог. Поэтому я продолжал сидеть перед экраном компьютера в комнате, которую, когда я в ней один, я называю своим кабинетом. В этой комнате находится все то, что на кухне не нужно, а в спальне – излишне. Например, к чему кухне окно с видом на озеро, а спальне – письменный стол с компьютером? Интересно, как эту комнату называет Татьяна, когда бывает здесь одна? Сейчас Татьяна как раз в спальне и то ли спит, то ли смотрит сны, но скорее всего – и то и другое – как и должно быть у всех нормальных людей. А я из последних сил пялюсь в экран с материалами по делу Сторма и пытаюсь хоть в чем-нибудь разобраться. Верховские размышления по поводу рассказа из «Сборника космических историй» можно было бы отнести к его всегдашней привычке все усложнять, если бы не Вэндж… Он сказал Берху, что тот понимает рассказ слишком буквально и не прочитать ли ему этот рассказ глядя в зеркало. Я не знаю, как у Вэнджа с чувством юмора, но если с юмором у него дела обстоят так же, как и у Татьяны, то его слова – несомненный намек на то, что рассказ следует понимать наоборот. Но как именно – наоборот? Итак, два астронавта думают, что третий погиб. Пусть два астронавта НЕ думают, что третий погиб. Нет, пожалуй, формальный подход тут не подходит. Пусть лучше один астронавт думает, что двое погибли. Звучит нормально, но к делу Сторма не относится… Начнем с другого конца. Один астронавт инсценирует собственную смерть – два астронавта инсценируют… Не подходит. С чего начинается история из «Сборника»? Некий астронавт хочет остаться один. Предположим, что в нашем случае – два астронавта хотят остаться одни, точнее, вдвоем. И убивают третьего. Выходит то же, что и у Верха… То есть ничего нового.
Дверь в спальню открылась, и на пороге возникла Татьяна – заспанная, растрепанная, одетая, как вы понимаете, не слишком тепло. Она жмурилась на один глаз, и я сказал ей, что теперь она похожа на новорожденного детеныша вапролока – они вылупляются растрепанными и зажмурившимися, но не на правый глаз, как Татьяна, а на средний. Татьяна ответила, что, мол, шел бы я лучше спать, и, сшибая все углы, прошлепала в ванную. Интересно, что бы сказал Абметов, увидев ее в таком виде?
«Бог мой… хорошо, что меня никто не видит», – послышалось из ванной – это Татьяна взглянула на себя в зеркало. Зашумела вода. Через три минуты она вышла – слегка посвежевшая, и бодрым шагом направилась в спальню – досыпать. Не дойдя двух шагов до двери, она вдруг остановилась.
– Кто это? – спросила она, указывая на снимок Сторма.
– Сначала скажи, что ты о нем думаешь, – попросил я безо всякой задней мысли. Татьяна подошла к голограмме поближе и зевнула.
– Ты ему чуть нос не откусила!
– Новый вырастет… Всю жизнь, как только увижу голограмму человека, так сразу хочется ее за что-нибудь ущипнуть… Мужик вроде… – Ее вывод был, как всегда, безошибочен – именно что «вроде мужик», а не просто «мужик».
– А поточнее можно? Татьяна протерла глаза.
– Я бы ему прическу сменила.
– В смысле?
– Так уже никто не носит.
– А когда носили?
– Давно. Наверное, лет двадцать назад. Помню, у папы такая же была.
– Как ты можешь помнить? Ты же тогда шнырьков могла кормить с руки не нагибаясь.
– А снимки на что? Шел бы ты спать… – снова посоветовала она и удалилась.
Я смотрел на снимок Сторма и никак не мог взять в толк, что именно ее не устроило в его прическе. Что, если и вправду снимок был сделан двадцать лет назад? Тогда ясно, почему запись СКЖ соответствовала сорокалетнему, а не двадцатичетырехлетнему мужчине. И моя «гомоидная» версия летит к черту. Вэндж подсунул нам старый снимок Сторма, чтобы в два раза уменьшить его возраст, но за каким чертом это ему понадобилось? И как связать это с рассказом из «Сборника»? Симметрия между вымыслом и реальностью проступила, но очень смутно. Астронавт, желая остаться один, инсценирует смерть. Два других астронавта, по той же причине, инсценируют… жизнь! С этим почти абсурдным вариантом я и отправился спать.
На проходной Института антропоморфологии мне сказали, что Симонян меня не ждет. Я сказал, что, мол, ничего удивительного, я и в самом деле без приглашения, но мне бы только на минутку заскочить – передать весточку от Джона Смита. Мне велели обождать. Через три минуты подошел охранник и проводил меня до кабинета – дабы я не заблудился, как. в прошлый раз. Со дня смерти Перка мой рейтинг в Институте антропоморфологии скатился до нуля. Перед тем как войти в прозрачный переход, я позволил себе небольшое самовольство. «Только после вас», – сказал я охраннику и посторонился. «Боитесь? Хорошо, только не отставайте», – усмехнулся он и пошел вперед как ни в чем не бывало. Пока мы шли до соседнего корпуса, он раза три оглянулся, а в конце перехода снова пропустил меня вперед. И так – до самого отдела прикладной генетики. Охранник лично закрыл за мной дверь в лабораторию.
Симонян ссутулившись сидел за лабораторным столом и что-то переливал из склянки в склянку. Не встал, не поздоровался, не предложил сесть.
– За десятью тысячами пришли? – прошипел он.
– Нет, теперь ставки выше, – сказал я и уселся поближе к нему.
– Зря устраиваетесь, – злобно процедил он, – выкладывайте, что вам нужно, и убирайтесь.
Я-то думал, что шантажистов принято задабривать. Но задабривать пришлось мне.
– По-моему, между нами царит какое-то недопонимание. Пока вы не выставили меня за дверь, поспешу вас обрадовать – я не собирался и не собираюсь вас шантажировать. Но раз Шлаффер и вы вслед за ним считаете, что у меня есть повод для шантажа, то мне бы очень хотелось узнать, чего вы, собственно, натворили. Если вы ответите мне на этот простой вопрос, то, клянусь, все, что вы скажете, останется строго между нами. Если угодно, могу объяснить, почему вам куда выгоднее принять мое предложение, чем раскошеливаться на десять тысяч.
Симонян молчал – мутная жидкость в стеклянной пробирке интересовала его больше, чем я. Меня это не остановило.
– Если я уйду от вас ни с чем, то завтра здесь будет начальник группы по расследованию убийств Виттенгер. – По неведению, я понизил Виттенгера в должности, но об этом речь позже. – Шлаффер сказал вам, что он влип в дело об убийстве? Я знаю, вы ответите, что, мол, убийство было совершено на Оркусе, и Виттенгер тут ни при чем. Тогда я скажу, что у оркусовскои полиции очень хорошие отношения с полицией Фаона, и стоит только Шлафферу ступить одной ногою на Фаон, как его тут же загребут. Но пока он в бегах, полиция примется за вас. И между делом выяснит, чего вы там со Шлаффером натворили в своей прошлой жизни. Виттенгер – мой хороший знакомый, и мне он поверит больше, чем вам. Как вам такая перспектива? Напротив, вам достаточно шепнуть мне только пару слов, и я навсегда исчезну из вашей жизни. И никакой Виттенгер ни вас, ни Шлаффера не тронет.
Симонян перестал глазеть на пробирку. С трудом выдавил из себя:
– Это Шлаффер решил, что вы шантажист.
– Бог с ним, с Шлаффером. Нашли кому верить. А что, если я скажу вам, что Джон Смит – всего лишь выдумка – такого человека не существует. И зря вы за счет института отправили Шлаффера отдыхать на Оркус. Он ничего не нашел и не найдет. Зато найдут другие, если займутся вами всерьез. Итак, ваше решение?
– Биороботы, – сказал он еле слышно.
– Что? – на всякий случай переспросил я.
– Вы просили пару слов, поэтому я повторяю – биороботы. Но больше вы от меня ничего не услышите. – Он умудрялся говорить не раскрывая рта, только черная борода шевелилась в такт словам.
– Ну что ж, вы и так сказали достаточно, – ответил я и громко добавил: – Биороботы меня не интересуют!
Симонян вздрогнул всем телом. Выходит – не врал.
– Нельзя потише? – попросил он. – Помните, что обещали?
– Помню, все строго между нами, – ответил я и сказал «до свидания». «Прощайте», – сказал Симонян. Обратно меня проводил все тот же охранник.
Поверить Симоняну было легко, гораздо труднее – выполнить данное ему обещание. Я решил, что если найду хоть одно, пускай косвенное, подтверждение его словам, то, так и быть, не сдам его ни Шефу, ни Виттенгеру. Тем более, что «дело биороботов» давно закрыто. В списке лиц, проходивших по этому делу, не было ни Шлаффера, ни Симоняна. Я велел компьютеру вывести «дерево контактов», то есть вывести список тех людей, кто когда-либо упоминался вместе с теми, кто проходил по делу о контрабанде биороботами. Затем всех, кто упоминался вместе с теми, кто упоминался вместе с теми, кто… ну и так далее. Имена Шлаффера и Симоняна всплыли где-то в третьем колене. Этого было достаточно, чтобы на время забыть о Симоняне.
Только я о нем забыл, как позвонил Шеф.
– Что с Симоняном? – спросил он.
– По-моему, с ним все чисто, – пролепетал я.
– Биороботы? – уточнил не в меру догадливый Шеф.
– Угу– Но я дал слово никому не говорить…
– А ты и не говорил, – справедливо заметил он.
– И не трогать его…
– Не тронем, – пообещал он, – ладно, завтра поговорим, – добавил Шеф сурово и исчез.
Шеф наутро не перезвонил и в Отдел меня не вызвал. Его комлог вежливо отвечал, что по независящим от негот причинам, он не может предоставить мне интерактивную связь с абонентом. Настаивать на немедленном соединении или, хуже того, использовать экстренную связь я не стал, поскольку ничего нового по сравнению с тем, о чем Шефу было доложено в полвторого ночи, я не придумал. Ларсон сказал, что Шеф на совещании, а сам он по второму разу проверяет запись СКЖ, О своей новой версии я решил ему пока не говорить.
Яна подтвердила слова Ларсона в отношении совещания, но когда я, скорее в шутку, чем всерьез, спросил ее, чем она занята, ее ответ, точнее, ее реакция показалась мне необычной. До сегодняшнего дня, услышав подобный вопрос, она либо отвечала все как есть, либо отшучивалась, говоря, что порученное ей дело страшно секретное, и Шеф с нее голову снимет, если она станет болтать о нем даже сама с собой. А я тогда переспрашивал, мол, уверена ли она, что Шеф имел в виду именно голову, а не что-нибудь из одежды. После этого ей полагалось покраснеть, назвать меня пошляком и послать куда подальше. Сегодня она готова была послать меня прямо сразу, но не сделала этого, а начала бубнить что-то крайне невнятное про какое-то срочное поручение. При этом она старательно прятала от меня свои очаровательные серые глазки. Я не стал ее больше смущать, попросил только, как появится Шеф, дать мне знать. Просьба была пустой формальностью – просто способ вежливо завершить разговор.
Велев сотрудничать с Виттенгером, Шеф не уточнил, насколько тот посвящен в наши дела. С тех пор как мы виделись последний раз, инспектор резко продвинулся по службе. Не знаю, как насчет репутации, но связи у Шефа остались на прежнем уровне. Продвижение по службе, вероятно, и было своеобразной платой за молчание. И за лояльность. Теперь Виттенгера надлежало именовать не иначе как «господин полковник».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59