Я принялся вводить ему все подряд из своего медицинского пакета – антибиотики, стимуляторы, заживляющие и обезболивающие препараты. Затем стал разгребать придавившие его обломки, стараясь не думать о том, во что могла превратиться та часть тела, что находилась под завалом. Камни с грохотом разлетались прочь, и из-за этого я не сразу услышал его голос. Номура пришел в себя, но лишь на несколько секунд. Возможно, он и не приходил в себя, а то, что я услышал, было его предсмертным бредом. Он произнес едва слышно: «Вас все равно найдут». Еще через минуту он умер.
«Вас все равно найдут» – слова звучали как угроза. Нет, это была именно угроза. Но кому? Мне? Действительно – бред. Кто это «мы», которых должны найти? По работе под «мы» я мог подразумевать только себя и Шефа. Но что нас искать? Мы и так не прячемся. Я уж точно. И до меня стало доходить, что, вероятно, он принял меня за тех, кого мы ищем – за гомоидов. Но его угроза звучала слишком лично. Ведь, в сущности, Номуре поручили лишь сопровождать меня, а кого именно мы ищем, знал только я. Неужели у него было какое-то персональное задание?! Необходимо было срочно добраться до его комлога. Я снова принялся разгребать завал, но чем больше песка и камней я отбрасывал, тем больше их прибывало. Уже в порыве отчаяния, я попытался силой выдернуть его тело из-под обломков. Взял под руки, рванул… бесполезно. Постепенно меня охватывало бешенство, и я уже не соображал, что делаю. Вцепившись в его комбинезон, я стал дергать из стороны в сторону – так, как мы вытаскиваем гвоздь из дерева. Кончилось тем, что застежки на комбинезоне не выдержали моего натиска и с треском расстегнулись. От напряжения кровь молотком стучала в висках; я присел, чтобы немного отдышаться.
Я сидел и с тупою злобой смотрел на мертвое тело. Комбинезон Номуры разъехался, луч фонаря скользнул по груди, превратившейся теперь в один большой синяк. У походного фонаря два режима работы: обычный и расширенный, когда он испускает не только видимые лучи, но и ультрафиолетовые. Когда Номура был еще жив, я переключил фонарик на расширенный режим, чтобы оценить состояние Номуры хотя бы зрительно. Не знаю, почему я решил, что в ультрафиолетовых лучах я увижу больше, чем в обычных, но теперь я действительно увидел нечто, нечто странное – это было что-то наподобие небольшой татуировки, нанесенной краской, видимой только в ультрафиолетовых лучах. Татуировку вывели с правой стороны груди, чуть ниже ключицы. Я присмотрелся. Вытатуированный знак был чрезвычайно прост, но раньше я никогда его не видел. Он представлял собою равносторонний треугольник с тремя одинаковыми крыльями – по одному у каждой стороны. Чертовщина какая-то, подумал я. Мне еще больше захотелось добраться до его комлога. И тут прямо надо мною раздался треск. Я машинально вскинул голову, но, разумеется, ничего не увидел. Треск повторился. Если кто-нибудь когда-нибудь слышал, как трескается стеклянная бутылка с замерзающей водой, то вот это – оно. Я бросился к ближайшему туннелю. И очень вовремя, потому что за спиной у меня с грохотом обрушились несколько сталактитов. Все снова стихло. То место, где лежал Номура, сплошь засыпало обломками.
Положение выглядело незавидным. Вся наша аппаратура была погребена под завалом; в моем распоряжении оставались только фонарь и комлог. Последний хранил запись нашего маршрута, что давало надежду вернуться тем же путем, каким мы шли сюда. Но было одно «но» – пещеру, где произошло столкновение, наполовину завалило, а вместе с нею – и тот вход в нее, откуда мы вышли.
Стоило мне похвалить нашу технику за надежность, как вышел из строя детектор нейтрино. Теперь он показывал не три, а только две координаты. Пятикилометровая дуга чертилась по двум координатам снова и снова, тщетно пытаясь найти себе еще одну точку опоры. Глядя на беспомощно метавшийся лучик, я ощутил себя маятником, вынужденным теперь вечно качаться где-то в недрах Южного Мыса. Движение было плавным и легким, я рассекал толщу породы как воздух, но едва земная поверхность оказывалась на расстоянии вытянутой руки, как движение начинало идти в обратную сторону и так, раз за разом, без конца. Сила, обрекшая меня на «вечное возвращение», оставляла ни с чем и моих преследователей – уже готовые схватить меня, когда я приближался, они ловили руками лишь воздух; затем разочарованно отступали в темноту, чтобы снова броситься на меня, когда я, влекомый невидимой нитью, качнусь назад.
Я проснулся или, вернее, очнулся от страха быть схваченным во сне. Звучит парадоксально, но именно с этим чувством я открывал глаза. Первое же движение отдало в голове резкой болью. Даже двигать глазами стало нестерпимо больно. Я снял шлем и провел рукою по затылку – на ладони осталась кровь. Провел еще раз – царапина на шее, ерунда. Голова, благодаря защитному шлему, уцелела, но только внешне. Я ввел себе все, что оставалось в медицинском пакете, и поднялся на ноги. К счастью, ноги меня еще слушались. Прочерченная детектором дуга с линией нашего маршрута не пересекалась, но проходила совсем близко. Но даже если бы эти две линии и пересеклись, то все равно я мог быть уверенным в том, что нахожусь на самой линии маршрута. Вот если бы они не просто пересеклись, а какое-то время оставались «сцепленными»… Я объяснил комлогу, что означает «какое-то время быть сцепленными». Теперь его задача – следить за дорогой. Дальнейшие теоретические выкладки ни к чему не привели, и я стал потихоньку продвигаться по той полости, что находилась ближе всего к нужлому мне маршруту Возле каждого разветвления я сверялся с каргой, но дуга на экране не сообщала ничего утешительного – я только отдалялся от пути, по которому шли мы с Номурой. Эти места никем до нас не изучались, а полученная путем сканирования стереокарта явно приукрашивала действительность.
Я остановился в раздумье. Правильно ли я поступаю – ведь я мог бы поискать дорогу не к тому выходу из пещеры, что мы использовали как вход, а ко второму – тому, который, в силу выпавшего жребия, был нами отвергнут. Расстояние до него по прямой составляло около десяти километров – на два километра больше, чем до каньона с вапролоками. Или, пока не поздно, мне следует вернуться в пешеру, где остался Номура, и там дожидаться помощи. За неделю меня бы нашли, а неделю-то я уж как-нибудь продержусь – дающие энергию батареи были в исправности, а льда (иначе говоря – воды) в пещере предостаточно.
Обезболивающие препараты имеют тот же недостаток, что и моя стереокарта, – они приукрашивают действительность. Комлог же бил тревогу. Возможно, он слегка драматизировал, но если верить его показаниям – неделю моя голова не выдержит. Словно боясь, что не поверю приборам, организм взбунтовался: голова внезапно налилась свинцом, к горлу подступила тошнота, перед глазами все поплыло, и я упал на колени. Меня начало выворачивать, затем, похоже, я вновь потерял сознание.
Все словно повторялось: пробуждение, блеск ледяных капель, чужое лицо, мелькнувшее перед глазами и исчезнувшее, лишь стоило мне сфокусировать взгляд.
– Постойте! – Я прокричал, прохрипел, простонал – каждый слог этого слова был произнесен по-другому. Свет чужого фонаря бил мне в глаза. Почему-то я был убежден, что гомоид обязан понимать человеческую речь, и нисколько не удивился, услышав ответ.
– Вставайте и идите за мной, – сказал гомоид ясно и вполне по-человечьи. Сказав так, он зашагал прочь.
Я встал и пошатываясь поплелся за ним. Мною двигала не надежда на спасение, – ведь с того момента, как я остался один, прошло на так много времени, чтобы успеть ее потерять. Зато я потерял всякую надежду достичь той цели, ради которой отправился плутать по подземному лабиринту. Но сейчас все переменилось. И мне было плевать, кто в чьей власти, гомоиды в моей (на такое я всерьез рассчитывал три дня назад), или я – во власти этих непонятных, неведомых существ. Фонарь выхватывал из темноты лишь смутные очертания моего молчаливого проводника. "Кто вы? " – спрашивал я его снова и снова Собравшись с силами, я попытался его нагнать, но он тут же прибавил шаг, и дистанция между нами осталась неизменной. Расстояние он определял, вероятно, по звуку моих шагов. Тогда я вновь попытался с ним заговорить.
– Подождите… – бормотал я, – я только хочу узнать, кто вы… я разговаривал с вашим создателем, профессором Франкенбергом, перед самой его смертью… я не враг вам, поймите же наконец…
Я надеялся, что гомоида заинтересует какая-нибудь из брошенных мною наугад фраз:
– … он рассказывал мне о вас… я знаю – вы гномы… вас создали, чтобы… честно говоря, я не очень понял – для чего… Франкенберг показывал мне ваши портреты… всех четверых… вы который из них?. , я знаю, в пещерах находилась лаборатория, что с ней стало?
Он остановился как вкопанный. Я сделал еще шаг, но гомоид строго приказал:
– Не приближайтесь!
И я был вынужден остановиться. Он повернулся ко мне, но рассмотреть свое лицо не дал – его фонарь, гораздо более мощный, чем мой, светил прямо на меня.
– Повторите то, что вы сейчас сказали. – Таким был его следующий приказ.
Я с готовностью подчинился:
– Я говорю – мы предполагали, что лаборатория находится рядом с химическим заводом, и шли, чтобы ее найти… не напасть на вас, а найти… Я не знаю, почему Номура стал стрелять – никто не отдавал ему такого приказа… – Понимая, что такое оправдание немногого стоит, я замолчал.
– Странные вы… люди, – ответил гомоид, – идете искать неведомо кого, но не знаете, кто идет с вами рядом.
– Что вы знаете о Номуре? – прохрипел я. Но мой вопрос остался без ответа.
– Вы сказали что-то еще – не только о лаборатории. Повторите мне все! – донеслось до меня. Я силился припомнить.
– Я говорил о Франкенберге, о его плане, которого я не понял, о портретах четырех гомоидов, среди которых должен быть и ваш портрет; о том, что я вам не враг…
– Достаточно, – прервал он меня, – странно, очень странно… Вероятно, я сильно отстал от жизни, столько лет проведя здесь, в пещере… – пробормотал он задумчиво.
– А сколько лет вы здесь пробыли? – На самом деле это меня интересовало меньше всего, но теперь я старался спрашивать осторожно, стараясь попадать в такт его собственным мыслям.
– Шесть, – ответил он.
– Но почему вы прячетесь здесь? Кого вы боитесь – того, кто убил Перка и Франкенберга?
– Есть причины, по которым я не стану отвечать на этот вопрос. Мой отказ не стоит понимать так, будто я точно знаю, кто это сделал. Я дам вам возможность выйти отсюда, но поверьте, даже если вы снова вернетесь в пещеры, вы ничего и никого не найдете – ни меня, ни лаборатории. Самому мне уже недолго осталось жить, а о том, что осталось от лаборатории, я позабочусь…
– Вы говорите так, точно… – Мой голос настолько ослабел, что, боясь быть неуслышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез – как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно – терял сознание и, вероятно, не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды – и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены, – все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них – не знаю, наверное, я полз на четвереньках – просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один – только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествии стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…
Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там), то интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала – яркий свет, затем, прямо надо мною, Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду – Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:
– Ой, он только что открыл глаза! Доктор, скорее… Ой, опять закрыл…
Мне стало любопытно, и я снова открыл глаза. Белый потолок, появляется некто в синей хирургической шапочке, затем – Шеф! Все понятно, Шеф – тоже гомоид, и я нахожусь в гомоидной лаборатории и скоро сам стану гномом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
«Вас все равно найдут» – слова звучали как угроза. Нет, это была именно угроза. Но кому? Мне? Действительно – бред. Кто это «мы», которых должны найти? По работе под «мы» я мог подразумевать только себя и Шефа. Но что нас искать? Мы и так не прячемся. Я уж точно. И до меня стало доходить, что, вероятно, он принял меня за тех, кого мы ищем – за гомоидов. Но его угроза звучала слишком лично. Ведь, в сущности, Номуре поручили лишь сопровождать меня, а кого именно мы ищем, знал только я. Неужели у него было какое-то персональное задание?! Необходимо было срочно добраться до его комлога. Я снова принялся разгребать завал, но чем больше песка и камней я отбрасывал, тем больше их прибывало. Уже в порыве отчаяния, я попытался силой выдернуть его тело из-под обломков. Взял под руки, рванул… бесполезно. Постепенно меня охватывало бешенство, и я уже не соображал, что делаю. Вцепившись в его комбинезон, я стал дергать из стороны в сторону – так, как мы вытаскиваем гвоздь из дерева. Кончилось тем, что застежки на комбинезоне не выдержали моего натиска и с треском расстегнулись. От напряжения кровь молотком стучала в висках; я присел, чтобы немного отдышаться.
Я сидел и с тупою злобой смотрел на мертвое тело. Комбинезон Номуры разъехался, луч фонаря скользнул по груди, превратившейся теперь в один большой синяк. У походного фонаря два режима работы: обычный и расширенный, когда он испускает не только видимые лучи, но и ультрафиолетовые. Когда Номура был еще жив, я переключил фонарик на расширенный режим, чтобы оценить состояние Номуры хотя бы зрительно. Не знаю, почему я решил, что в ультрафиолетовых лучах я увижу больше, чем в обычных, но теперь я действительно увидел нечто, нечто странное – это было что-то наподобие небольшой татуировки, нанесенной краской, видимой только в ультрафиолетовых лучах. Татуировку вывели с правой стороны груди, чуть ниже ключицы. Я присмотрелся. Вытатуированный знак был чрезвычайно прост, но раньше я никогда его не видел. Он представлял собою равносторонний треугольник с тремя одинаковыми крыльями – по одному у каждой стороны. Чертовщина какая-то, подумал я. Мне еще больше захотелось добраться до его комлога. И тут прямо надо мною раздался треск. Я машинально вскинул голову, но, разумеется, ничего не увидел. Треск повторился. Если кто-нибудь когда-нибудь слышал, как трескается стеклянная бутылка с замерзающей водой, то вот это – оно. Я бросился к ближайшему туннелю. И очень вовремя, потому что за спиной у меня с грохотом обрушились несколько сталактитов. Все снова стихло. То место, где лежал Номура, сплошь засыпало обломками.
Положение выглядело незавидным. Вся наша аппаратура была погребена под завалом; в моем распоряжении оставались только фонарь и комлог. Последний хранил запись нашего маршрута, что давало надежду вернуться тем же путем, каким мы шли сюда. Но было одно «но» – пещеру, где произошло столкновение, наполовину завалило, а вместе с нею – и тот вход в нее, откуда мы вышли.
Стоило мне похвалить нашу технику за надежность, как вышел из строя детектор нейтрино. Теперь он показывал не три, а только две координаты. Пятикилометровая дуга чертилась по двум координатам снова и снова, тщетно пытаясь найти себе еще одну точку опоры. Глядя на беспомощно метавшийся лучик, я ощутил себя маятником, вынужденным теперь вечно качаться где-то в недрах Южного Мыса. Движение было плавным и легким, я рассекал толщу породы как воздух, но едва земная поверхность оказывалась на расстоянии вытянутой руки, как движение начинало идти в обратную сторону и так, раз за разом, без конца. Сила, обрекшая меня на «вечное возвращение», оставляла ни с чем и моих преследователей – уже готовые схватить меня, когда я приближался, они ловили руками лишь воздух; затем разочарованно отступали в темноту, чтобы снова броситься на меня, когда я, влекомый невидимой нитью, качнусь назад.
Я проснулся или, вернее, очнулся от страха быть схваченным во сне. Звучит парадоксально, но именно с этим чувством я открывал глаза. Первое же движение отдало в голове резкой болью. Даже двигать глазами стало нестерпимо больно. Я снял шлем и провел рукою по затылку – на ладони осталась кровь. Провел еще раз – царапина на шее, ерунда. Голова, благодаря защитному шлему, уцелела, но только внешне. Я ввел себе все, что оставалось в медицинском пакете, и поднялся на ноги. К счастью, ноги меня еще слушались. Прочерченная детектором дуга с линией нашего маршрута не пересекалась, но проходила совсем близко. Но даже если бы эти две линии и пересеклись, то все равно я мог быть уверенным в том, что нахожусь на самой линии маршрута. Вот если бы они не просто пересеклись, а какое-то время оставались «сцепленными»… Я объяснил комлогу, что означает «какое-то время быть сцепленными». Теперь его задача – следить за дорогой. Дальнейшие теоретические выкладки ни к чему не привели, и я стал потихоньку продвигаться по той полости, что находилась ближе всего к нужлому мне маршруту Возле каждого разветвления я сверялся с каргой, но дуга на экране не сообщала ничего утешительного – я только отдалялся от пути, по которому шли мы с Номурой. Эти места никем до нас не изучались, а полученная путем сканирования стереокарта явно приукрашивала действительность.
Я остановился в раздумье. Правильно ли я поступаю – ведь я мог бы поискать дорогу не к тому выходу из пещеры, что мы использовали как вход, а ко второму – тому, который, в силу выпавшего жребия, был нами отвергнут. Расстояние до него по прямой составляло около десяти километров – на два километра больше, чем до каньона с вапролоками. Или, пока не поздно, мне следует вернуться в пешеру, где остался Номура, и там дожидаться помощи. За неделю меня бы нашли, а неделю-то я уж как-нибудь продержусь – дающие энергию батареи были в исправности, а льда (иначе говоря – воды) в пещере предостаточно.
Обезболивающие препараты имеют тот же недостаток, что и моя стереокарта, – они приукрашивают действительность. Комлог же бил тревогу. Возможно, он слегка драматизировал, но если верить его показаниям – неделю моя голова не выдержит. Словно боясь, что не поверю приборам, организм взбунтовался: голова внезапно налилась свинцом, к горлу подступила тошнота, перед глазами все поплыло, и я упал на колени. Меня начало выворачивать, затем, похоже, я вновь потерял сознание.
Все словно повторялось: пробуждение, блеск ледяных капель, чужое лицо, мелькнувшее перед глазами и исчезнувшее, лишь стоило мне сфокусировать взгляд.
– Постойте! – Я прокричал, прохрипел, простонал – каждый слог этого слова был произнесен по-другому. Свет чужого фонаря бил мне в глаза. Почему-то я был убежден, что гомоид обязан понимать человеческую речь, и нисколько не удивился, услышав ответ.
– Вставайте и идите за мной, – сказал гомоид ясно и вполне по-человечьи. Сказав так, он зашагал прочь.
Я встал и пошатываясь поплелся за ним. Мною двигала не надежда на спасение, – ведь с того момента, как я остался один, прошло на так много времени, чтобы успеть ее потерять. Зато я потерял всякую надежду достичь той цели, ради которой отправился плутать по подземному лабиринту. Но сейчас все переменилось. И мне было плевать, кто в чьей власти, гомоиды в моей (на такое я всерьез рассчитывал три дня назад), или я – во власти этих непонятных, неведомых существ. Фонарь выхватывал из темноты лишь смутные очертания моего молчаливого проводника. "Кто вы? " – спрашивал я его снова и снова Собравшись с силами, я попытался его нагнать, но он тут же прибавил шаг, и дистанция между нами осталась неизменной. Расстояние он определял, вероятно, по звуку моих шагов. Тогда я вновь попытался с ним заговорить.
– Подождите… – бормотал я, – я только хочу узнать, кто вы… я разговаривал с вашим создателем, профессором Франкенбергом, перед самой его смертью… я не враг вам, поймите же наконец…
Я надеялся, что гомоида заинтересует какая-нибудь из брошенных мною наугад фраз:
– … он рассказывал мне о вас… я знаю – вы гномы… вас создали, чтобы… честно говоря, я не очень понял – для чего… Франкенберг показывал мне ваши портреты… всех четверых… вы который из них?. , я знаю, в пещерах находилась лаборатория, что с ней стало?
Он остановился как вкопанный. Я сделал еще шаг, но гомоид строго приказал:
– Не приближайтесь!
И я был вынужден остановиться. Он повернулся ко мне, но рассмотреть свое лицо не дал – его фонарь, гораздо более мощный, чем мой, светил прямо на меня.
– Повторите то, что вы сейчас сказали. – Таким был его следующий приказ.
Я с готовностью подчинился:
– Я говорю – мы предполагали, что лаборатория находится рядом с химическим заводом, и шли, чтобы ее найти… не напасть на вас, а найти… Я не знаю, почему Номура стал стрелять – никто не отдавал ему такого приказа… – Понимая, что такое оправдание немногого стоит, я замолчал.
– Странные вы… люди, – ответил гомоид, – идете искать неведомо кого, но не знаете, кто идет с вами рядом.
– Что вы знаете о Номуре? – прохрипел я. Но мой вопрос остался без ответа.
– Вы сказали что-то еще – не только о лаборатории. Повторите мне все! – донеслось до меня. Я силился припомнить.
– Я говорил о Франкенберге, о его плане, которого я не понял, о портретах четырех гомоидов, среди которых должен быть и ваш портрет; о том, что я вам не враг…
– Достаточно, – прервал он меня, – странно, очень странно… Вероятно, я сильно отстал от жизни, столько лет проведя здесь, в пещере… – пробормотал он задумчиво.
– А сколько лет вы здесь пробыли? – На самом деле это меня интересовало меньше всего, но теперь я старался спрашивать осторожно, стараясь попадать в такт его собственным мыслям.
– Шесть, – ответил он.
– Но почему вы прячетесь здесь? Кого вы боитесь – того, кто убил Перка и Франкенберга?
– Есть причины, по которым я не стану отвечать на этот вопрос. Мой отказ не стоит понимать так, будто я точно знаю, кто это сделал. Я дам вам возможность выйти отсюда, но поверьте, даже если вы снова вернетесь в пещеры, вы ничего и никого не найдете – ни меня, ни лаборатории. Самому мне уже недолго осталось жить, а о том, что осталось от лаборатории, я позабочусь…
– Вы говорите так, точно… – Мой голос настолько ослабел, что, боясь быть неуслышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез – как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно – терял сознание и, вероятно, не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды – и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены, – все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них – не знаю, наверное, я полз на четвереньках – просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один – только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествии стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…
Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там), то интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала – яркий свет, затем, прямо надо мною, Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду – Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:
– Ой, он только что открыл глаза! Доктор, скорее… Ой, опять закрыл…
Мне стало любопытно, и я снова открыл глаза. Белый потолок, появляется некто в синей хирургической шапочке, затем – Шеф! Все понятно, Шеф – тоже гомоид, и я нахожусь в гомоидной лаборатории и скоро сам стану гномом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59