– Покупатели скоро явятся. Они давно этого ждали. Они приедут, мы заключим сделку, и все кончится.
– Я вижу это место, – проговорила она. – Стены, громадные стены. И песок. Похоже на край света.
Теперь она смотрела на него, и видение, кажется, начало угасать в ее глазах.
– Когда, Шэдвелл?
– Что когда?
– Аукцион.
– Послезавтра. Так я им сообщил.
Она кивнула.
– Странно. Так ждала этого, и вот теперь – все эти кошмары.
– Ты просто увидела ковер, – заметил Шэдвелл.
– Не только.
Он подошла к двери, ведущей во вторую комнату, и открыла ее. Вещи были сдвинуты к углам, и в центре привольно расположился их трофей – Сотканный мир. Она стояла у входа и смотрела на него.
Не смея ступать на него ногами, она прошла по краю изучая каждый дюйм.
У дальнего конца она остановилась.
– Здесь, – она указала на что-то.
Шэдвелл подошел ближе.
– Что?
– Кусок оторвался.
Она была права. Маленького куска ковра недоставало; остался в магазине, скорее всего.
– Ничего. Покупателей это не отпугнет.
– Я не об этом беспокоюсь.
– А о чем?
– Посмотри сам. Любой узор здесь – это один из Чародеев.
Он присел на корточки, изучая ткань. Узоры совсем не напоминали людей – скорее, какие-то закорючки разных цветов.
– Так это они?
– Конечно. Всякие подонки, преступники. Вот почему они на краю. Они несут там свое наказание.
– Какое?
– Первый рубеж обороны, – Иммаколата продолжала смотреть на место, где не хватало куска. – Первыми гибнут, первыми...
– Первыми просыпаются, – закончил Шэдвелл.
– Именно.
– Думаешь, кто-нибудь из них проснулся? – Он посмотрел на окна. Они плотно закрыты шторами, но он мог представить спящий город за окнами.
Мысль, что там таятся разбуженные Чародеи, не особенно нравилась ему.
– Да. Я думаю, это случилось. И Бич чует их во сне.
– Так что нам делать?
– Нужно найти их, пока они не разбудили его. Может, он все забыл. Но если он вспомнит... – она осеклась, будто слова не могли передать ее ужаса. – Если он проснется, наступит конец всем Чародеям.
– Даже тебе?
– Даже мне.
– Так нужно их найти.
– Этим займемся не мы. Нам ни к чему пачкать руки, – она направилась в спальню. – Они не могли уйти далеко.
У двери она остановилась и повернулась к нему.
– Ни в коем случае не выходи, пока я не позову, я должна вызвать того, кто ими займется.
– Кто это?
– Ты его не знаешь. Он умер лет за сто до твоего рождения. Но у вас есть нечто общее.
– И где же он сейчас?
– В могиле, где же еще? Он пытался тягаться со мной. Удивительно нахальный тип. В конце концов он пожелал стать некромантом и вызвал из какого-то мира, уж не знаю откуда, Хирургов. А с ними шутки плохи. Они гонялись за ним по всему Лондону. В конце концов он прибежал ко мне, – голос ее понизился до шепота. – Умолял спасти. Но причем тут я? Он сделал свой выбор. Хирурги взялись за него, и когда от него уже почти ничего не осталось, он сказал мне: «Возьми мою душу».
Она прервалась. Потом закончила:
– И я это сделала. Теперь он в Капище.
Шэдвелл молчал.
– Оставайся здесь, – еще раз предупредила она и вышла.
Капище. Еще одна из загадок Колдуньи. Когда-то это был центр ее культа, где ей поклонялись, как богине. Но жажда обладания Фугой сослужила ей плохую службу. Враги обвинили ее в измене и в бесчисленных преступлениях, начавшихся с материнской утробы. Произошла кровавая распря, о которой Шэдвелл мало что знал, и Иммаколата была изгнана из Фуги – задолго до появления ковра.
Изгнание не смягчило ее нрава, и ее пребывание среди Кукушат превратилось в цепь бесконечных кровопролитий. Ей еще поклонялись кое-где под дюжиной странных имен – Черная Мадонна, Владычица Скорбей, Мать Зла, – но она сама стала жертвой своих привычек и постепенно впадала в безумие, находя в нем убежище от суетной жизни Королевства.
В таком состоянии ее и нашел Шэдвелл. Ее странное поведение и разговоры, а потом и другое, убедили его в том, что именно она может дать ему желанное могущество.
И вот они здесь. У ковра, где заключены все чудеса, оставшиеся в мире.
Он дошел до середины, разглядывая стилизованные облака Круговерти. Сколько ночей он лежал без сна, думая, как должен чувствовать себя человек, оказавшийся там. Как Бог, может быть? Или как дьявол?
От этих мыслей его отвлек дикий вой из соседней комнаты. Лампа внезапно мигнула и погасла, будто темнота всосала ее в себя.
Он отошел к стене и сел. Сколько еще ждать?
2
Было еще темно, когда – через несколько часов, как ему показалось, – дверь отворилась.
За ней зияла тьма. Оттуда раздался голос Иммаколаты:
– Входи.
Он встал и заглянул в дверь. В лицо ему ударило жаром, как из печи, где жарилась человеческая плоть.
Невдалеке от себя он мог разглядеть Иммаколату, стоящую или парящую в воздухе.
– Смотри. Вот наш Палач.
Шэдвелл сперва ничего не видел. Потом что-то отделилось от стены и поплыло, не касаясь пола, к нему, подсвеченное гнойным желтым мерцанием.
Теперь он разглядел Палача.
Трудно было поверить, что он когда-то был человеком. Хирурги, о которых говорила Иммаколата, изменили его анатомию, и он висел в воздухе, как пальто на вешалке. Его верхние конечности, цепь хрящей, опутанных блестящими сухожилиями, были раскинуты в стороны. Шэдвелл едва не закричал, когда увидел голову Палача и понял, что с ним сделали Хирурги.
Они выпотрошили его. Вынули из тела все кости, оставив нечто, более подходящее для моря, чем для суши, пародию на человека, вызванную из своего мрачного обиталища зловещим колдовством сестер. Его лишенная черепа голова раздувалась, постоянно меняя форму – то это были сплошь блестящие, безумные глаза, то челюсти, распахнутые в жалобном вопле.
– Tсc, – сказала ему Иммаколата.
Палач вздрогнул и вытянул вперед руки, будто желая задушить свою мучительницу. Но он замолчал.
– Домвилл, ты ведь когда-то утверждал, что любишь меня?
Он замотал головой, как бы в ужасе от того, к чему привело его это чувство.
– Я решила дать тебе немного жизни. И достаточно сил, чтобы смести с лица земли этот поганый город. Так докажи свою любовь ко мне.
Шэдвелл забеспокоился.
– А он себя контролирует? Он может натворить бед.
– Пусть, – последовал ответ. – Я ненавижу этот город. Он должен убить Чародеев, а потом пусть делает, что хочет. Он знает, что он должен сделать. Думаю, потом он постарается умереть. Правда, мой Палач?
Глаза твари – раздутые кровавые сгустки – мигнули в знак согласия.
Шэдвелл повернулся и пошел к выходу. Пускай сестрицы забавляются дальше. Ему на сегодня магии хватило.

V
Устами младенца
1
Рассвет входил в Ливерпуль с опаской, словно боясь того, что он может обнаружить. Кэл смотрел, как свет проникает в его город, от серых труб до серых тротуаров.
Он прожил здесь всю жизнь, и это был его мир. Телевизор и книги показывали ему другие миры, но в глубине души он никогда не верил в их реальность. Они были так же далеки от того, что он видел вокруг, как звезды, горящие над головой.
Но Фуга – это другое. Она казалась ему настоящей и мало того – ждущей его. Но иллюзии быстро рассеялись. Если эта страна и звала его, для ее обитателей он явно был незваным гостем.
Он бесцельно бродил по улицам около часа, наблюдая, как пробуждается город.
Так ли они плохи, эти Кукушата, к роду которых он имеет несчастье принадлежать? Они улыбались, встречая своих котов после ночных прогулок; обнимали детей, отправляя их в школу; слушали за завтраком песенки про любовь по радио. Глядя на них, он разозлился. Какое право имеют эти пришельцы их третировать? Сейчас он пойдет и скажет это им в глаза.
Подойдя к дому, он увидел, что дверь открыта, и возле нее стоит молодая женщина – соседка, имени которой он не знал. Потом он заметил на крыльце младенца Нимрода, одетого в тогу, сделанную из рубашки Кэла, и солнечные очки.
– Это ваш малыш? – спросила женщина, увидев Кэла.
– Можно сказать и так.
– Он барабанил в окно, когда я проходила. У вас есть кому за ним приглядеть?
– Теперь есть.
Кэл посмотрел на младенца, вспоминая слова Фредди, что Нимрод только притворяется ребенком. Тут малыш сдвинул очки на лоб и бросил на него взгляд, полностью подтверждающий мнение брадобрея. Но выбора не было – приходилось играть роль отца. Кэл подхватил младенца на руки.
– Что ты тут делаешь? – прошептал он.
– Сёска! Зя потога! – Нимрод явно не справлялся с младенческим произношением.
– Что?
– Какой милый, – проворковала женщина, и прежде чем Кэл успел закрыть дверь малыш потянулся к ней, бормоча что-то ласковое.
– Ах ты, моя крошка...
Она выхватила Нимрода из рук самозваного отца.
– А где его мать?
– Скоро придет, – пробормотал Кэл, пытаясь оторвать младенца от груди женщины.
Младенец недовольно захныкал. Женщина прижала его к себе, успокаивая, и он тут же принялся теребить ее соски через тонкую ткань блузки.
– Извините, – Кэл, наконец, разжал его ручонки и забрал к себе.
– Не оставляйте его одного, – посоветовала женщина, рассеянно трогая грудь там, где ее касался Нимрод.
Кэл поблагодарил ее за участие.
– Счастливо, малыш, – сказала она.
Нимрод послал ей воздушный поцелуй. Она, покраснев, быстро пошла прочь, уже не улыбаясь.
2
– Что за глупость?
Нимрод быстро обучался нормальной речи. Сейчас он стоял посреди холла и глядел на Кэла снизу вверх.
– Где остальные? – спросил Кэл.
– Ушли. Мы тоже уходим.
Движения он тоже контролировал уже лучше. Он потянулся к дверной ручке, но не достал. После нескольких неудачных попыток он начал колотить в дверь.
– Пусти!
– Ладно. Только не ори так.
– Выпусти меня!
Что ж, ничего плохого не будет, если он выйдет с ребенком погулять. Кэл испытывал странное удовлетворение от того, что это волшебное существо теперь зависит от него.
Полностью овладев своим языком, Нимрод быстро успокоился, хотя все еще злился на товарищей.
– Они бросили меня здесь и велели самому заботиться о себе. Но как? Как, я тебя спрашиваю?
– А почему ты в таком обличье? – спросил Кэл.
– О, в свое время это показалось мне хорошей идеей. Меня застал разгневанный муж, и я принял самый невинный облик. Только упустил из виду, что такие чары быстро не рассеиваются. А потом началась вся эта суматоха, и я попал на ковер в таком виде.
– А можешь снова стать нормальным?
– Только когда опять окажусь в Фуге.
Он уставился в окно на проходящую девицу.
– Ух ты, какие ляжки!
– Не пошли.
– Дети часто пошлят.
– Не так, как ты.
Нимрод хмыкнул.
– Шумно тут, в вашем мире. И грязно.
– Хуже, чем в 1896-м?
– Гораздо. Но все равно мне тут нравится. Слушай, расскажи мне о нем?
– О Господи! А откуда начать?
– Откуда хочешь. Я быстро обучаюсь, вот увидишь.
Это оказалось правдой. За полчаса их прогулки по Чериот-стрит он задал Кэлу массу вопросов, частью о том, что они видели, частью на более абстрактные темы. Сперва они говорили о Ливерпуле, потом о городах вообще, потом о Нью-Йорке и Голливуде. Разговор об Америке навел их на тему отношений Востока и Запада, в связи с чем Кэл рассказал о всех войнах и революциях, какие помнил с 1900 года. Они поговорили немного об Ирландии, потом о Мексике, куда оба мечтали попасть, потом об аэродинамике, потом о ядерном оружии и о загрязнении окружающей среды и, наконец, вернулись к любимой теме Нимрода – женщинам.
В обмен Нимрод вкратце поведал Кэлу о Фуге: О Доме Капры, где заседает Совет Семейств; о Мантии, скрывающей в себе Круговерть, и о ведущем туда Луче; об Основании и Памятных Уступах. Сами эти названия наполняли сердце Кэла трепетом.
Они обсудили все, в том числе и факт, что со временем они могут стать друзьями.
– Теперь не болтай, – предупредил Кэл, когда они вернулись к дому Муни. – Помни, что ты еще маленький.
– Как я могу об этом забыть? – со страдальческим видом воскликнул Нимрод.
Кэл позвал отца, но в доме было тихо.
– Его нет, – сказал Нимрод. – Ради Бога, пусти меня.
Кэл опустил малыша на пол, и тот немедленно устремился на кухню.
– Мне надо выпить. И не молока.
Кэл засмеялся.
– Пойду поищу чего-нибудь.
Войдя в комнату отца и увидев его сидящим в кресле, он сперва подумал, что Брендан мертв. Он едва не закричал. Но тут отец открыл глаза.
– Папа, что с тобой?
Слезы потекли по серым щекам Брендана. Он даже не пытался их вытереть.
– Папа...
Кэл подошел и опустился на колени рядом с креслом.
– Все хорошо, – он взял отца за руку. – Ты что, думал о маме?
Брендан покачал головой. Он не мог говорить, и Кэл больше ничего не спрашивал, только держал его руку. А ему казалось, что горе отца поутихло. Нет, совсем нет.
Наконец Брендан выдавил:
– Я... я получил письмо.
– Письмо?
– От твоей мамы. Неужели я спятил, сынок?
– Нет, папа. Конечно, нет.
– Ну ладно, – он пошарил по столу, нашел грязный носовой платок и вытер слезы. – Вон там. Посмотри. Кэл оглядел стол.
– Ее почерк.
Там и правда лежал листок бумаги, смятый и смоченный слезами.
– Она писала, что она счастлива, и чтобы я не переживал. Писала, что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55