Мы не шпионы. Мы не убийцы.
– Брось, Миляга, – сказал Пай.
– Вместе с Паем мы проделали долгий путь, чтобы оказаться здесь. Из самого Пятого Доминиона. И с самого начала нашего путешествия Пай мечтал о том, как он вновь увидит свой народ. Вы понимаете? Вы и есть та самая мечта, навстречу которой Пай так долго шел.
– Им нет до этого дела, Миляга, – сказал Пай.
– Им должно быть до этого дело.
– Это их Кеспарат. Пусть они поступают так, как у них тут заведено.
– Пай прав, – сказал Миляга после секундного размышления. – Это ваш Кеспарат, и мы здесь только посетители. Но я хочу, чтобы вы поняли одну очень важную вещь. – Он перевел взгляд на женщину, клинок которой чуть не снес Паю голову. – Пай – мой друг, – сказал он. – И я буду защищать моего друга до последней капли крови.
– Ты приносишь больше вреда, чем пользы, – сказал мистиф. – Пожалуйста, прекрати.
– Я думал, они встретят тебя с распростертыми объятиями, – сказал Миляга, оглядывая абсолютно бесстрастные лица четверки. – Что с ними такое приключилось?
– Они защищают то малое, что у них осталось, – сказал Пай. – Автарх уже засылал сюда шпионов. Репрессии. Похищения. Забирали детей, а отдавали головы.
– О, Господи. – С извиняющимся видом Миляга пожал плечами. – Простите меня, – сказал он, обращаясь ко всем Эвретемекам. – Я просто хотел высказать свое мнение.
– Ну, ты его высказал. Может быть, теперь ты предоставишь дело мне? Дай мне несколько часов, и я смогу убедить их в нашей искренности.
– Ну разумеется, если ты думаешь, что этого времени хватит. Мы с Хуззах можем подождать тут, пока ты выяснишь все проблемы.
– Не здесь, – сказал Пай. – Мне не кажется, что это было бы благоразумным.
– Почему?
– Просто не кажется, – сказал Пай с легкой настойчивостью в голосе.
– Ты боишься, что они собираются убить нас, так ведь?
– Ну... у меня... есть некоторые сомнения, скажем так.
– Тогда мы все сейчас уйдем.
– Такой возможности у нас нет. Я остаюсь, а вы уйдете. Вот, что они предлагают. И это не предмет для обсуждения.
– Понятно.
– Со мной все будет хорошо, Миляга, – сказал Пай. – Почему бы вам не вернуться в кафе, где мы ели завтрак? Ты сможешь его найти?
– Я могу, – сказала Хуззах. Во время этого разговора она стояла, опустив глаза вниз. Теперь она подняла их, и они были полны слез.
– Подожди меня там, ангел, – сказал Пай, впервые назвав ее милягиным прозвищем. – Оба вы ангелы.
– Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и найдем тебя, – сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка была у него на губах, угроза – во взгляде.
Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа к себе.
– Я не шучу, – сказал он. – Я говорю это совершенно серьезно.
– Мы поступили правильно, – сказал Пай. – Все остальное было бы неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.
– Я всегда доверял тебе, – сказал Миляга, – и всегда буду доверять.
– Нам повезло, Миляга, – сказал Пай.
– В чем?
– В том, что мы провели все это время вместе.
Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что мистиф прощается с ним всерьез. Несмотря на все свои оптимистические заверения, Пай, судя по всему, совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.
– Я увижу тебя через несколько часов, Пай, – сказал Миляга. – Моя жизнь зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.
Пай кивнул и высвободил руку из милягиного пожатия. Маленькие, теплые пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.
– Давай-ка пойдем, ангел мой, – сказал Миляга и повел Хуззах обратно к воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.
Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но Миляга сопротивлялся искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если он расчувствуется. Лучше вести себя так, как если б все они были уверены, что встретятся через несколько часов и будут попивать кофе в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и бросить последний взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже исчез внутри чианкули, забрав с собой блудного сына.
Глава 32
1
Наступили долгие изорддеррекские сумерки, но до полной темноты оставалось еще несколько часов. Автарх находился в комнате неподалеку от Башни Оси, куда доступ дню был закрыт. Здесь утешение, приносимое криучи, не было испорчено светом. Было так легко поверить, что все вокруг – только сон, а значит, не стоит никакого сожаления, если – или, вернее, когда – этот сон рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал его нишу и принес известия не менее сокрушительные, чем самый яркий свет. Попытка незаметно уничтожить оплот Голодарей, предводительствуемых отцом Афанасием, благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный спектакль. Вспыхнуло и быстро распространилось насилие. Судя по всему, войска, первоначально направленные для штурма оплота Голодарей, были вырезаны до последнего солдата, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что путь в портовый район преграждали самодельные баррикады.
– Только этого момента и ждали все секты, – высказал свое мнение Розенгартен. – Если мы не растопчем очаг сопротивления немедленно, то все религиозные фанатики Доминионов заявят своим последователям, что День настал.
– День Страшного Суда, что ли?
– Так они скажут.
– Может быть, они и правы, – сказал Автарх. – Почему бы не дать им побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга. Мерцатели – Голодарей, Голодари – Зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.
– Но город, сэр...
– Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты этого не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить Комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты так опечален, Розенгартен? Будут и другие города. Я смогу построить еще один Изорддеррекс.
– Тогда, может быть, нам лучше вывезти вас сейчас, пока смута не распространилась.
– Мы здесь в безопасности или нет? – спросил Автарх. Последовало молчание. – Значит, ты не уверен.
– Там идет такая битва.
– И ты говоришь: она начала все это?
– Это носилось в воздухе.
– Но она послужила искрой? – Он вздохнул. – Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.
– Всех?
– Матталауса и Расидио. Они могут превратить этот дворец в неприступную крепость. – Он поднялся на ноги. – А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.
– Нам прийти туда к вам?
– Разве что, если вы пожелаете стать свидетелями убийства.
* * *
Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая все свое кокетливое настроение, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался внутрь в тот момент, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.
– Я звал тебя, – сказал он.
– Да, я слышала, – сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.
– И почему же ты не ответила?
– Я молилась, – сказала она. Задев небольшой факел, с помощью которого она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям, он был коллекцией всевозможных излишеств. Вырезанный из дерева и расписанный Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.
– И за кого же ты молилась? – спросил он.
– За себя, – ответила она просто.
Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.
– А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?
– За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили их. А у меня никого нет.
– Сердце мое истекает кровью, – сказал он.
– Нет, это неправда, – сказала она. – Но Скорбящий истекает кровью ради меня.
– Сомневаюсь в этом, леди, – сказал он, более позабавленный ее благочестием, нежели раздраженный.
– Я видела Его сегодня, – сказала она.
Новое проявление самомнения. Он поспособствовал ему.
– Где это было? – спросил он, сама искренность.
– У гавани. Он появился на крыше, прямо надо мной. Они попытались застрелить Его, и Он был ранен. Я сама видела, как Его ранило. Но когда они принялись искать тело, оно исчезло.
– Знаешь, тебе надо отправиться в Бастион к остальным сумасшедшим женщинам, – сказал он ей. – Там ты сможешь ожидать Второе Пришествие. Если хочешь, можешь все это забрать с собой.
– Он придет ко мне сюда, – сказала она. – Он не боится. Это ты боишься.
Автарх опустил взгляд на свою ладонь.
– Разве я обливаюсь потом? Нет. Разве я стою на коленях, умоляя Его о снисхождении? Нет. Обвини меня в каких угодно преступлениях, и, возможно, я окажусь виновным. Но страха во мне не будет. Ты должна это знать.
– Он здесь, в Изорддеррексе.
– Так пусть Он придет. Я буду здесь. Он найдет меня, раз уж я Ему так нужен. Но, сама понимаешь, он найдет меня не за молитвой. Может быть, я буду писать. Интересно, способен ли Он вынести это зрелище? – Автарх схватил руку Кезуар и зажал ее у себя между ног. – Может быть, именно Ему придется проявить смирение. – Он рассмеялся. – Ты когда-то молилась на этого паренька, леди. Помнишь? Скажи, что помнишь?
– Я сознаюсь в этом.
– Это не преступление, чтобы в нем сознаваться. Так уж мы созданы. Нам остается только нести это бремя. – Он неожиданно придвинулся совсем близко. – Не думай, что ты можешь бросить меня ради Него. Мы принадлежим друг другу. Если ты причинишь вред мне, то этим самым ты навредишь и себе. Подумай об этом хорошенько. Если наша мечта сгорит, мы поджаримся вместе.
Его слова начали доходить до нее. Она уже не пыталась высвободиться из его объятий и вся дрожала от ужаса.
– Я не хочу отнимать у тебя твои утешения. Оставь при себе своего Скорбящего, если он помогает тебе хорошо спать по ночам. Но помни, что наша плоть едина. Каким бы заклинаниям ты ни научилась в Бастионе, ты осталась тем же, кем и была.
– Одних молитв недостаточно... – сказала она, отчасти обращаясь к самой себе.
– Да от них вообще нет никакого толку.
– Тогда мне надо найти Его. Приблизиться к Нему. Показать Ему свою любовь.
– Никуда ты не пойдешь.
– Я должна. Другого выхода нет. Он в городе и ожидает меня.
Она оттолкнула его от себя.
– Я пойду к Нему в лохмотьях, – сказала она, начиная рвать свои платья. – Или нет, обнаженной! Лучше всего обнаженной!
Автарх больше не пытался привлечь ее к себе, а наоборот отстранился, словно ее безумие было заразным. Она продолжала раздирать свои одежды, расцарапывая в кровь кожу, и начала громко молиться. Молитва ее была полна обещаний прийти к Нему, встать на колени и взмолиться о Его прощении. Когда она повернулась, чтобы излить все эти разглагольствования на алтарь, Автарху надоела ее истерика. Обеими руками он схватил ее за волосы и вновь привлек ее к себе.
– Ты плохо меня слушала, – произнес он голосом, в котором и сочувствие, и отвращение были сметены волной ярости, неподвластной даже криучи. – В Изорддеррексе есть только один Бог!
Он отшвырнул ее в сторону и поднялся по ступенькам алтаря, сшибив все свечки одним широким взмахом руки. Потом он полез на сам алтарь, чтобы скинуть вниз распятие. Кезуар бросилась вслед за ним, чтобы помешать ему, но ни ее призывы, ни ее кулаки не могли остановить его. Первым настал черед позолоченных серафимов, которых он оторвал от деревянных облачков и бросил вниз на землю. Потом он взялся за голову Спасителя и потянул. Терновый венец Его был изготовлен со всей тщательностью, и колючки впились в пальцы и ладони Автарха. Но уколы только добавили ярости его мышцам, и треск ломающегося дерева возвестил его победу. Распятие оторвалось от стены, и ему надо было только сделать шаг в сторону, чтобы дать силе тяжести увлечь его к земле. На мгновение он подумал, что Кезуар решила броситься под него, но в самый последний миг она отшатнулась назад. Распятие упало посреди останков расчлененных серафимов. В тот момент, когда оно коснулось каменного пола, раздался сильный треск.
Шумная сцена, разумеется, привлекла свидетелей. Со своего места на алтаре он увидел, как в часовню вбежал Розенгартен с оружием в руках.
– Все в порядке, Розенгартен! – выдохнул он. – Самая тяжелая часть работы уже сделана.
– У вас идет кровь, сэр.
Автарх принялся высасывать кровь из ранок на руках.
– Прошу тебя, распорядись о том, чтобы мою жену препроводили в ее комнату, – сказал он, выплевывая кровь, смешанную с чешуйками позолоты. – У нее необходимо изъять все острые инструменты и вообще все предметы, которыми она может нанести себе вред. Боюсь, что она очень больна. Отныне нам придется наблюдать за ней круглые сутки.
Кезуар стояла на коленях среди обломков распятия и рыдала.
– Прошу тебя, леди, – сказал Автарх, спрыгивая с алтаря, чтобы заставить ее подняться. – К чему зря тратить слезы на мертвеца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
– Брось, Миляга, – сказал Пай.
– Вместе с Паем мы проделали долгий путь, чтобы оказаться здесь. Из самого Пятого Доминиона. И с самого начала нашего путешествия Пай мечтал о том, как он вновь увидит свой народ. Вы понимаете? Вы и есть та самая мечта, навстречу которой Пай так долго шел.
– Им нет до этого дела, Миляга, – сказал Пай.
– Им должно быть до этого дело.
– Это их Кеспарат. Пусть они поступают так, как у них тут заведено.
– Пай прав, – сказал Миляга после секундного размышления. – Это ваш Кеспарат, и мы здесь только посетители. Но я хочу, чтобы вы поняли одну очень важную вещь. – Он перевел взгляд на женщину, клинок которой чуть не снес Паю голову. – Пай – мой друг, – сказал он. – И я буду защищать моего друга до последней капли крови.
– Ты приносишь больше вреда, чем пользы, – сказал мистиф. – Пожалуйста, прекрати.
– Я думал, они встретят тебя с распростертыми объятиями, – сказал Миляга, оглядывая абсолютно бесстрастные лица четверки. – Что с ними такое приключилось?
– Они защищают то малое, что у них осталось, – сказал Пай. – Автарх уже засылал сюда шпионов. Репрессии. Похищения. Забирали детей, а отдавали головы.
– О, Господи. – С извиняющимся видом Миляга пожал плечами. – Простите меня, – сказал он, обращаясь ко всем Эвретемекам. – Я просто хотел высказать свое мнение.
– Ну, ты его высказал. Может быть, теперь ты предоставишь дело мне? Дай мне несколько часов, и я смогу убедить их в нашей искренности.
– Ну разумеется, если ты думаешь, что этого времени хватит. Мы с Хуззах можем подождать тут, пока ты выяснишь все проблемы.
– Не здесь, – сказал Пай. – Мне не кажется, что это было бы благоразумным.
– Почему?
– Просто не кажется, – сказал Пай с легкой настойчивостью в голосе.
– Ты боишься, что они собираются убить нас, так ведь?
– Ну... у меня... есть некоторые сомнения, скажем так.
– Тогда мы все сейчас уйдем.
– Такой возможности у нас нет. Я остаюсь, а вы уйдете. Вот, что они предлагают. И это не предмет для обсуждения.
– Понятно.
– Со мной все будет хорошо, Миляга, – сказал Пай. – Почему бы вам не вернуться в кафе, где мы ели завтрак? Ты сможешь его найти?
– Я могу, – сказала Хуззах. Во время этого разговора она стояла, опустив глаза вниз. Теперь она подняла их, и они были полны слез.
– Подожди меня там, ангел, – сказал Пай, впервые назвав ее милягиным прозвищем. – Оба вы ангелы.
– Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и найдем тебя, – сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка была у него на губах, угроза – во взгляде.
Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа к себе.
– Я не шучу, – сказал он. – Я говорю это совершенно серьезно.
– Мы поступили правильно, – сказал Пай. – Все остальное было бы неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.
– Я всегда доверял тебе, – сказал Миляга, – и всегда буду доверять.
– Нам повезло, Миляга, – сказал Пай.
– В чем?
– В том, что мы провели все это время вместе.
Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что мистиф прощается с ним всерьез. Несмотря на все свои оптимистические заверения, Пай, судя по всему, совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.
– Я увижу тебя через несколько часов, Пай, – сказал Миляга. – Моя жизнь зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.
Пай кивнул и высвободил руку из милягиного пожатия. Маленькие, теплые пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.
– Давай-ка пойдем, ангел мой, – сказал Миляга и повел Хуззах обратно к воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.
Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но Миляга сопротивлялся искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если он расчувствуется. Лучше вести себя так, как если б все они были уверены, что встретятся через несколько часов и будут попивать кофе в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и бросить последний взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже исчез внутри чианкули, забрав с собой блудного сына.
Глава 32
1
Наступили долгие изорддеррекские сумерки, но до полной темноты оставалось еще несколько часов. Автарх находился в комнате неподалеку от Башни Оси, куда доступ дню был закрыт. Здесь утешение, приносимое криучи, не было испорчено светом. Было так легко поверить, что все вокруг – только сон, а значит, не стоит никакого сожаления, если – или, вернее, когда – этот сон рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал его нишу и принес известия не менее сокрушительные, чем самый яркий свет. Попытка незаметно уничтожить оплот Голодарей, предводительствуемых отцом Афанасием, благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный спектакль. Вспыхнуло и быстро распространилось насилие. Судя по всему, войска, первоначально направленные для штурма оплота Голодарей, были вырезаны до последнего солдата, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что путь в портовый район преграждали самодельные баррикады.
– Только этого момента и ждали все секты, – высказал свое мнение Розенгартен. – Если мы не растопчем очаг сопротивления немедленно, то все религиозные фанатики Доминионов заявят своим последователям, что День настал.
– День Страшного Суда, что ли?
– Так они скажут.
– Может быть, они и правы, – сказал Автарх. – Почему бы не дать им побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга. Мерцатели – Голодарей, Голодари – Зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.
– Но город, сэр...
– Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты этого не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить Комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты так опечален, Розенгартен? Будут и другие города. Я смогу построить еще один Изорддеррекс.
– Тогда, может быть, нам лучше вывезти вас сейчас, пока смута не распространилась.
– Мы здесь в безопасности или нет? – спросил Автарх. Последовало молчание. – Значит, ты не уверен.
– Там идет такая битва.
– И ты говоришь: она начала все это?
– Это носилось в воздухе.
– Но она послужила искрой? – Он вздохнул. – Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.
– Всех?
– Матталауса и Расидио. Они могут превратить этот дворец в неприступную крепость. – Он поднялся на ноги. – А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.
– Нам прийти туда к вам?
– Разве что, если вы пожелаете стать свидетелями убийства.
* * *
Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая все свое кокетливое настроение, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался внутрь в тот момент, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.
– Я звал тебя, – сказал он.
– Да, я слышала, – сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.
– И почему же ты не ответила?
– Я молилась, – сказала она. Задев небольшой факел, с помощью которого она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям, он был коллекцией всевозможных излишеств. Вырезанный из дерева и расписанный Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.
– И за кого же ты молилась? – спросил он.
– За себя, – ответила она просто.
Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.
– А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?
– За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили их. А у меня никого нет.
– Сердце мое истекает кровью, – сказал он.
– Нет, это неправда, – сказала она. – Но Скорбящий истекает кровью ради меня.
– Сомневаюсь в этом, леди, – сказал он, более позабавленный ее благочестием, нежели раздраженный.
– Я видела Его сегодня, – сказала она.
Новое проявление самомнения. Он поспособствовал ему.
– Где это было? – спросил он, сама искренность.
– У гавани. Он появился на крыше, прямо надо мной. Они попытались застрелить Его, и Он был ранен. Я сама видела, как Его ранило. Но когда они принялись искать тело, оно исчезло.
– Знаешь, тебе надо отправиться в Бастион к остальным сумасшедшим женщинам, – сказал он ей. – Там ты сможешь ожидать Второе Пришествие. Если хочешь, можешь все это забрать с собой.
– Он придет ко мне сюда, – сказала она. – Он не боится. Это ты боишься.
Автарх опустил взгляд на свою ладонь.
– Разве я обливаюсь потом? Нет. Разве я стою на коленях, умоляя Его о снисхождении? Нет. Обвини меня в каких угодно преступлениях, и, возможно, я окажусь виновным. Но страха во мне не будет. Ты должна это знать.
– Он здесь, в Изорддеррексе.
– Так пусть Он придет. Я буду здесь. Он найдет меня, раз уж я Ему так нужен. Но, сама понимаешь, он найдет меня не за молитвой. Может быть, я буду писать. Интересно, способен ли Он вынести это зрелище? – Автарх схватил руку Кезуар и зажал ее у себя между ног. – Может быть, именно Ему придется проявить смирение. – Он рассмеялся. – Ты когда-то молилась на этого паренька, леди. Помнишь? Скажи, что помнишь?
– Я сознаюсь в этом.
– Это не преступление, чтобы в нем сознаваться. Так уж мы созданы. Нам остается только нести это бремя. – Он неожиданно придвинулся совсем близко. – Не думай, что ты можешь бросить меня ради Него. Мы принадлежим друг другу. Если ты причинишь вред мне, то этим самым ты навредишь и себе. Подумай об этом хорошенько. Если наша мечта сгорит, мы поджаримся вместе.
Его слова начали доходить до нее. Она уже не пыталась высвободиться из его объятий и вся дрожала от ужаса.
– Я не хочу отнимать у тебя твои утешения. Оставь при себе своего Скорбящего, если он помогает тебе хорошо спать по ночам. Но помни, что наша плоть едина. Каким бы заклинаниям ты ни научилась в Бастионе, ты осталась тем же, кем и была.
– Одних молитв недостаточно... – сказала она, отчасти обращаясь к самой себе.
– Да от них вообще нет никакого толку.
– Тогда мне надо найти Его. Приблизиться к Нему. Показать Ему свою любовь.
– Никуда ты не пойдешь.
– Я должна. Другого выхода нет. Он в городе и ожидает меня.
Она оттолкнула его от себя.
– Я пойду к Нему в лохмотьях, – сказала она, начиная рвать свои платья. – Или нет, обнаженной! Лучше всего обнаженной!
Автарх больше не пытался привлечь ее к себе, а наоборот отстранился, словно ее безумие было заразным. Она продолжала раздирать свои одежды, расцарапывая в кровь кожу, и начала громко молиться. Молитва ее была полна обещаний прийти к Нему, встать на колени и взмолиться о Его прощении. Когда она повернулась, чтобы излить все эти разглагольствования на алтарь, Автарху надоела ее истерика. Обеими руками он схватил ее за волосы и вновь привлек ее к себе.
– Ты плохо меня слушала, – произнес он голосом, в котором и сочувствие, и отвращение были сметены волной ярости, неподвластной даже криучи. – В Изорддеррексе есть только один Бог!
Он отшвырнул ее в сторону и поднялся по ступенькам алтаря, сшибив все свечки одним широким взмахом руки. Потом он полез на сам алтарь, чтобы скинуть вниз распятие. Кезуар бросилась вслед за ним, чтобы помешать ему, но ни ее призывы, ни ее кулаки не могли остановить его. Первым настал черед позолоченных серафимов, которых он оторвал от деревянных облачков и бросил вниз на землю. Потом он взялся за голову Спасителя и потянул. Терновый венец Его был изготовлен со всей тщательностью, и колючки впились в пальцы и ладони Автарха. Но уколы только добавили ярости его мышцам, и треск ломающегося дерева возвестил его победу. Распятие оторвалось от стены, и ему надо было только сделать шаг в сторону, чтобы дать силе тяжести увлечь его к земле. На мгновение он подумал, что Кезуар решила броситься под него, но в самый последний миг она отшатнулась назад. Распятие упало посреди останков расчлененных серафимов. В тот момент, когда оно коснулось каменного пола, раздался сильный треск.
Шумная сцена, разумеется, привлекла свидетелей. Со своего места на алтаре он увидел, как в часовню вбежал Розенгартен с оружием в руках.
– Все в порядке, Розенгартен! – выдохнул он. – Самая тяжелая часть работы уже сделана.
– У вас идет кровь, сэр.
Автарх принялся высасывать кровь из ранок на руках.
– Прошу тебя, распорядись о том, чтобы мою жену препроводили в ее комнату, – сказал он, выплевывая кровь, смешанную с чешуйками позолоты. – У нее необходимо изъять все острые инструменты и вообще все предметы, которыми она может нанести себе вред. Боюсь, что она очень больна. Отныне нам придется наблюдать за ней круглые сутки.
Кезуар стояла на коленях среди обломков распятия и рыдала.
– Прошу тебя, леди, – сказал Автарх, спрыгивая с алтаря, чтобы заставить ее подняться. – К чему зря тратить слезы на мертвеца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168