– С тех пор, как эта сила пришла в Пятый Доминион, Чаша зажила самостоятельной жизнью. Уже не нужно, чтобы кто-то на нее смотрел – над ней и так постоянно возникают одни и те же картины. Она охвачена паникой, понимаешь? Она знает, что надвигается на всех нас, и это ввергает ее в панику!
Она услышала Чашу еще до того, как они дошли до двери – словно градины барабанили по сухой земле.
– По-моему, не стоит смотреть на нее слишком долго, предупредил он. – Она начинает гипнотизировать тебя.
С этими словами он открыл дверь. Чаша стояла на полу посреди комнаты, в окружении кольца ритуальных свечей, жирное пламя которых трепетало в беспокойных волнах воздуха, исходивших от зрелища, которое они освещали. Пророческие камешки метались, словно рой разъяренных пчел, и в Чаше, и над Чашей, основание которой Оскару пришлось засыпать землей, чтобы она не могла перевернуться. В воздухе пахло тем, что Оскар назвал паникой Чаши: это был горький аромат с резким металлическим привкусом, который бывает в воздухе перед грозой. Хотя движение камней совершалось в определенных границах, она все-таки подалась назад, опасаясь, что какому-нибудь легкомысленному гуляке наскучит этот танец, и он изберет ее своей мишенью. При той скорости, с которой они двигались, даже самый маленький из них запросто мог вышибить глаз. Но даже издали, в окружении полок и их сокровищ, которые могли бы отвлечь ее внимание, она не видела ничего, кроме этого завораживающего движения. Вся остальная комната, включая и Оскара, просто-напросто растворилась, и она осталась наедине с этой неистовой пляской.
– Требуется некоторое время, – говорил Оскар. – Но образы уже там.
– Я вижу, – сказала она.
В мареве уже появилось Убежище, купол которого был частично скрыт за деревьями. Но оно тут же исчезло, и в следующее мгновение его место заняла Башня Tabula Rasa, в свою очередь уступившая место третьему зданию, совершенно отличному от предыдущих двух, разве что за исключением того, что оно тоже частично было скрыто листвой: на тротуаре перед ним росло единственное дерево.
– Что это за дом? – спросила она у Оскара.
– Я не знаю, но он появляется снова и снова. Это где-то в Лондоне, я в этом абсолютно уверен.
– Почему ты так уверен в этом?
Здание было ничем не примечательным – три этажа, плоский фасад, и, насколько она могла судить, состояние его было весьма плачевным. Оно могло находиться в любой английской глубинке, да и европейской тоже, если уж на то пошло.
– Лондон – это то место, где круг должен замкнуться, – ответил Оскар. – Здесь все началось, здесь все и закончится.
Это замечание эхом отозвалось в ее памяти: вот Дауд у стены Бледного Холма, говорящий о том, что история описала круг, а вот и они с Милягой – каких-нибудь несколько часов назад – пожирают друг друга, растворяясь в бесплотном совершенстве.
– Вот он опять, – сказал Оскар.
Образ дома ненадолго исчез, не потом вновь появился, освещенный ярким солнцем. Она увидела, как кто-то стоит рядом с крыльцом, с безвольно повисшими руками и запрокинутой головой, уставившись в небо. Разрешающая способность изображения была недостаточной, чтобы она могла различить его черты. Возможно, конечно, это был просто какой-то безымянный солнцепоклонник, но это казалось ей маловероятным. У каждой детали этих сменяющихся картин было свое значение. Новая сцена возникла над Чашей: восхитительный полуденный пейзаж со сверкающей листвой и безмятежным небом, которое постепенно затмилось катящимся джаггернаутом черного и серого дыма.
– Вот оно, – услышала она слова Оскара.
Клубы дыма поднимались вверх, потом съеживались и падали, словно пепел. Их природа вызвала у нее непреодолимое любопытство. Едва отдавая себе отчет в том, что она делает, она шагнула к Чаше.
– Дорогая, не надо, – сказал Оскар.
– Что мы видим? – спросила она, игнорируя его предостережение.
– Силу, – ответил он. – Ту силу, которая движется в Пятый Доминион. Или уже пришла сюда.
– Но это не Сартори.
– Сартори? – переспросил он.
– Автарх.
Невзирая на собственное предостережение, он подошел к ней и снова спросил ее:
– Сартори? Маэстро?
Она не обернулась к нему. Джаггернаут требовал от нее абсолютного поклонения. Как ни хотелось ей себе в этом признаваться, Оскар действительно оказался прав, говоря о силе, обладающей безмерным могуществом. То, что она видела перед собой, не было делом рук человека. Это была сила ошеломляющего масштаба, надвигающаяся на пейзаж, который она вначале приняла за поле, поросшее жухлой травой. Но теперь она поняла, что это был город, чьи хрупкие небоскребы рушились, как карточные домики, когда сила выжигала под ними фундаменты и опрокидывала их.
Неудивительно, что Оскар дрожал за запертыми дверьми: это было ужасное зрелище – зрелище, к которому она была не готова. Какие бы зверства ни творил Сартори, он был всего лишь тираном, одним из долгого и неприглядного списка других тиранов – людей, чей страх перед своей собственной уязвимостью превратил их в чудовищ. Но этот ужас не имел ничего общего с политическими процессами и тайными отравлениями. Эта мощная, безжалостная сила могла стереть в порошок всех Маэстро и всех деспотов, которые высекли свои имена на скрижалях этого мира, даже не давая себе труда подумать об этом. Неужели это Сартори спустил с цепи эту безмерность? Мог ли он настолько обезуметь, чтобы надеяться пережить такое разрушение и воздвигнуть на руинах свой Новый Изорддеррекс? Или же его безумие шло еще дальше и этот джаггернаут и был тем самым городом, о котором он грезил – метрополисом бури и дыма, который будет стоять до Конца Света, потому что это и есть его настоящее имя?
Зрелище погрузилось в полную темноту, и она наконец-то смогла перевести дух.
– Это еще не все, – услышала она голос Оскара у себя над ухом.
В нескольких местах темнота расступилась, и сквозь просветы она увидела лежащее на полу тело. Это была она сама – образ был слеплен грубовато, но вполне узнаваем.
– Я тебя предупреждал, – сказал Оскар.
Темнота, сквозь которую проступила эта картина, не рассеялась полностью, а осталась висеть в комнате, словно туман, и из нее появилась вторая фигура и опустилась на пол рядом с ней. Еще до того, как началось действие, она уже поняла, что Оскар допустил ошибку, приняв эту сцену за пророчество об угрожающей ей опасности. Тень у нее между ног не была убийцей. Это был Миляга, и Чаша включила эту сцену в свою последовательность, потому что Примиритель был единственной надеждой на то, что грядущую катастрофу можно предотвратить. Оскар застонал, когда тень потянулась к ней, проведя рукой у нее между ног, а потом, поднеся ко рту ее ступню, принялась пожирать ее.
– Он убивает тебя, – сказал Оскар.
Конечно, если смотреть со стороны, с рациональной точки зрения это действительно была смерть. Но ведь на самом деле это никакая не смерть, а любовь. И это не пророчество – это прошлое; это тот самый любовный акт, который они совершили прошедшей ночью. А Оскар смотрел на это как ребенок, который подглядывает за родительским соитием и думает, что над матерью свершается насилие. Но в каком-то смысле она была рада этой ошибке – ведь она избавляла ее от необходимости объяснять происходящее над Чашей.
Она и Примиритель, окутанные покрывалами темноты, сплелись в единый узел, который затягивался все туже, туже и туже и наконец совсем исчез, оставив камешки плясать в абстрактном порядке.
В конце прошедшей перед ее глазами последовательности эта интимная сцена смотрелась довольно странно. Переход от Храма, Башни и дома к сцене катастрофы сулил мрачные перспективы, но ведь катастрофа уступила место видению любви, и это внушало надежду. Возможно, это был знак того, что слияние способно положить конец той темноте, которая надвигалась на землю в предыдущей картине.
– Теперь все, – сказал Оскар. – Через некоторое время все начнется сначала и повторится снова. Снова и снова.
Она отвернулась от Чаши, камешки которой, немного было успокоившиеся после любовной сцены, вновь начинали греметь.
– Ты видела, в какой ты опасности? – спросил он.
– По-моему, я – всего лишь бесплатное приложение, – сказала она, надеясь отвлечь его от размышлений об увиденном.
– Только не для меня, – ответил он, обнимая ее за плечи. Несмотря на все раны, вырваться из его объятий было едва ли возможно. – Я хочу защитить тебя, – сказал он. – Это мой долг. Теперь я отчетливо понимаю это. Я знаю, что тебе пришлось многое пережить, и от меня – в первую очередь, но я могу загладить свою вину. Я оставлю тебя здесь, со мной, в полной безопасности.
– Так ты думаешь, что мы здесь спрячемся, а Армагеддон просто пройдет у нас над головой?
– Ты можешь предложить что-нибудь получше?
– Да. Мы будем противостоять ему, любой ценой.
– Над этим невозможно одержать победу, – сказал он.
Она слышала, как камни грохочут у нее за спиной, и по их шуму поняла, что они изображают бурю.
– А здесь у нас есть хоть какая-то защита, – продолжал он. – У каждой двери и каждого окна я поставил духов-хранителей. Видела тех, на кухне? Они самые крошечные из всех.
– Но ведь они все мужского пола, не так ли?
– Ну и что?
– Они не защитят тебя, Оскар.
– Они – это все, что у нас есть.
– Может быть, это все, что у тебя есть...
Она выскользнула из его объятий и направилась к двери. Он последовал за ней на площадку, требуя ответа на то, что она хотела сказать своей последней фразой, и, разозлившись в конце концов на его трусость, она повернулась к нему лицом и сказала:
– Долгие годы великая сила была у тебя под носом!
– Какая сила? Где?
– В темнице под Башней Роксборо.
– Что ты такое несешь?
– Ты не знаешь, кого я имею в виду?
– Нет, – ответил он, в свою очередь рассердившись. – Чушь какая-то.
– Я видела ее, Оскар.
– Как ты могла? Никто, кроме членов Общества, не может попасть в Башню.
– Я могу показать ее тебе. Отвести туда прямо сейчас.
Она понизила голос, внимательно вглядываясь в обеспокоенное, раскрасневшееся лицо Оскара.
– Я думаю, что она – кто-то вроде Богини. Я дважды пыталась вызволить ее, и оба раза у меня ничего не получилось. Мне нужна помощь. Мне нужна твоя помощь.
– Это невозможно, – сказал он. – Башня представляет собой хорошо укрепленную крепость. А сейчас – тем более. Говорю тебе, этот дом – единственное безопасное место во всем городе. Выйти из него – для меня равносильно самоубийству.
– Значит, так тому и быть, – сказала она, не собираясь иметь дело с воплощением такой трусости. Она начала спускаться вниз по лестнице, не обращая внимания на его призывы.
– Но ты не можешь уйти от меня, – сказал он, словно бы в удивлении. – Я люблю тебя. Ты слышишь? Я люблю тебя.
– Существуют вещи поважнее любви, – ответила она, тут же подумав, что легко произносить такие слова, зная, что дома ее ждет Миляга. И все равно это было правдой. Она видела этот город уничтоженным и обращенным в пыль. Предотвратить это – действительно важнее, чем любовь, в особенности, если подразумевать под ней бесхребетную склонность Оскара к разнообразию.
– Не забудь запереть за мной дверь, – сказала она, спустившись с лестницы. – Никогда не знаешь, какого гостя пошлет тебе судьба.
2
По дороге домой она зашла в бакалейный магазин купить кое-каких продуктов. Хождение за покупками никогда не было ее любимым занятием, но сегодня вся процедура приобрела какой-то сюрреалистический характер благодаря ощущению надвигающейся катастрофы, которое повсюду сопровождало ее. Она расхаживала по магазину, выбирая все необходимое, а в это время в голове у нее разворачивалась картина смертоносного облака, неумолимо наползающего на город. Но жизнь должна была продолжаться, пусть даже за кулисами ее и поджидало забвение. Ей нужно было купить молоко, хлеб и туалетную бумагу, а также дезодорант и пакеты для отходов, чтобы класть их на дно мусорного ведра на кухне. Только в художественном вымысле ежедневная рутина существования отодвигается в сторону, чтобы освободить центр сцены для великих событий. А ее тело будет испытывать голод, уставать, потеть и переваривать пищу до тех пор, пока не опустится последний занавес. В этой мысли для нее заключалось странное утешение, и хотя темнота, сгущавшаяся у порога ее мира, должна была бы отвлечь ее от повседневности, произошло совершенно обратное. Сыр она выбирала куда более привередливо, чем обычно, и перенюхала с полдюжины дезодорантов, прежде чем нашла устраивающий ее аромат.
Покончив с покупками, она поехала домой по деловито гудящим улицам, размышляя по дороге о Целестине. Раз Оскар не желал ей помогать, ей придется искать поддержки у кого-нибудь другого, а так как круг людей, которым она могла довериться, был очень узок, то выбор надо было делать между Клемом и Милягой. Конечно, у Примирителя много своих дел, но после обетов вчерашней ночи оставаться всегда вместе, делиться всеми страхами и видениями – он безусловно поймет ее желание освободить Целестину, хотя бы для того, чтобы положить конец этой тайне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168