– Впечатляющая новость, – сказала она.
– Рано или поздно мне все равно пришлось бы тебе об этом рассказать.
Теперь она позволила себе рассмеяться – тихо и горько.
– А там ты почти заставил меня поверить в то, что между нами что-то есть.
– Это потому, что между нами что-то было. И что-то будет всегда.
– А какое тебе теперь до этого дело?
– Я должен помнить о том, кем я был в прошлом. О чем я мечтал.
– А о чем ты мечтал?
– О том, что мы трое... – Он запнулся, потом вздохнул. – ...что мы трое найдем какой-то способ быть вместе. – Он смотрел не на нее, а на разделявший их участок земли, явно мечтая о том, чтобы там стоял его возлюбленный мистиф. – Он научился бы любить тебя... – сказал он.
– Немедленно прекрати, я не желаю слушать, – отрезала она.
– Он мог бы становиться чем угодно, в зависимости от твоего желания. Чем угодно.
– Прекрати, – сказала она ему. – Просто прекрати.
Он пожал плечами.
– Все в порядке, – сказал он. – Пай мертв. Мы с тобой пойдем каждый своей дорогой. Просто у меня была такая глупая мечта. Я думал, тебе захочется о ней узнать, вот и все.
– Мне от тебя ничего не захочется, – ответила она холодно. – Отныне можешь держать свои безумства при себе!
Она давно уже отпустила его руку, и он спокойно мог уйти. Но он не уходил. Он просто стоял и смотрел на нее, а лицо искривилось, как у пьяницы, который никак не может связать две мысли. Тогда она ушла первой, двинувшись к машине по покрытому лужами тротуару. Забравшись внутрь и захлопнув дверь, она сказала водителю, чтобы он трогался с места, и машина рванулась вперед, резко вырулив на середину улицы.
Миляга еще долго стоял на ступеньке и смотрел на угол, за которым исчезла машина, словно какие-то примиряющие слова еще могли сорваться с его уст и вернуть ее обратно. Но эти слова так и не пришли к нему на язык. Хотя он вернулся к себе домой в роли Примирителя, он знал, что на этом месте у него открылась рана, залечить которую у него просто не хватит сил. Во всяком случае, пока он не выспится.
3
Через сорок пять минут после того, как она оставила Милягу у дверей его дома, Юдит уже открывала окна своей квартиры, чтобы впустить в нее вечернее солнце и немного свежего воздуха. Последний отрезок путешествия почти не задержался у нее в памяти, настолько признание Миляги ошеломило ее. Женился! Сама мысль об этом была абсолютно нелепой, вот только смех застревал у нее в горле. Хотя минуло много недель с тех пор, как она покинула эту квартиру (лишь самые стойкие из ее растений не умерли от одиночества, и она забыла, как включать кофеварку и как обращаться с оконными задвижками), она по-прежнему ощущала это место своим домом, и к тому времени, когда она осушила пару чашек кофе, приняла душ и переоделась в чистую одежду, Доминион, за пределы которого она шагнула всего лишь несколько часов назад, стал постепенно отступать в прошлое. В окружении знакомых вещей и запахов странность Изорддеррекса была скорее слабостью, чем силой. Без всякого сознательного принуждения с ее стороны ее ум уже провел границу между тем местом, где она была, и тем, где она оказалась сейчас, и граница эта была столь же нерушимой, как между сном и реальной жизнью. Неудивительно, что Оскар превратил в ритуал свои постоянные посещения сокровищницы. Это помогало ему сохранить воспоминания, которым приходилось выдерживать постоянный натиск обыденности.
Проникавший в кровь кофеин помог ей забыть об усталости, и она решила этим же вечером отправиться в дом Оскара. После возвращения она уже несколько раз позвонила ему, но дозвониться не смогла. Однако ей было прекрасно известно, что долгие гудки в трубке вовсе не являются доказательством отсутствия Оскара или, тем более, его кончины. Он редко подходил к телефону сам – обычно эта обязанность падала на Дауда – и неоднократно заявлял о своем крайнем отвращении к этому изобретению. Как-то раз он сказал, что в раю обычные праведники пользуются телеграммами, а у святых есть говорящие голуби; телефоны же расположены гораздо ниже. Она вышла из дома около семи, поймала такси и отправилась на Риджентс Парк-роуд. Дом оказался наглухо заперт; ни одно окно не было открыто. В такой благодатный вечер это несомненно должно было означать, что внутри никого нет. На всякий случай она обошла дом и заглянула в одно из задних окон. Заметив ее, три попугая Оскара тревожно поднялись со своих жердочек и принялись издавать панические вопли, пока она, загораживая руками свет, пыталась разглядеть, полны ли их мисочки с водой и семенами. Хотя насесты их были далеко от окна, и ничего увидеть ей не удалось, степень их возбуждения была сама по себе достаточно тревожным признаком. Судя по всему, Оскар уже давно не поглаживал их перышки. Так где же он? Может быть, его труп лежит в Поместье, в зарослях высокой травы? Даже если и так, было бы безумством отправляться туда на его поиски за час до наступления темноты. Кроме того, она была уверена, что глаза ее не обманули: в самый последний момент она видела, как Оскар поднялся на ноги и оперся о косяк. Несмотря на всю склонность к излишествам, он был физически крепким мужчиной. Она не могла поверить в то, что он мертв. Скорее уж где-то прячется, скрываясь от Tabula Rasa и его агентов. С этой мыслью она вернулась к парадной двери и нацарапала анонимную записку, в которой сообщалось, что с ней все в порядке. Записку она бросила в почтовый ящик. Он поймет, кто ее автор. Ну кто еще, кроме нее, мог написать о том, что Экспресс привез ее домой, целой и невредимой?
Примерно после половины одиннадцатого она стала готовиться ко сну, но с улицы донесся чей-то крик: кто-то звал ее по имени. Она вышла на балкон и увидела внизу Клема, орущего во всю глотку. В последний раз они разговаривали много месяцев назад, и к тому удовольствию, которое она испытала, увидев его, примешивалось чувство вины. Но по тому облегчению, которое прозвучало в его голосе при ее появлении, и по жару его приветственного объятия она поняла, что пришел он не для того, чтобы вымучивать из нее извинения и оправдания. Он с ходу заявил, что пришел сообщить ей нечто экстраординарное, но прежде чем он сделает это (она сочтет его сумасшедшим, в этом нет сомнений), ему надо выпить. Не может ли она налить ему коньяка? Она исполнила его просьбу, и он осушил рюмку одним глотком. Потом он сказал:
– Где Миляга?
Вопрос – в особенности, его требовательный тон – застал ее врасплох, и она смешалась. Миляга хотел остаться невидимым, и, как ни велика была ее ярость, она чувствовала себя обязанной уважать это желание. Но Клем не собирался отступать.
– Ведь он уезжал куда-то, верно? Клейн говорил, что пытался ему дозвониться, но телефон был отключен. Потом он написал Миляге письмо, но тот не ответил...
– Да, – сказала Юдит. – Мне тоже кажется, что он куда-то уезжал.
– Но он только что вернулся.
– Да, вот как? – ответила она, с каждой секундой все более теряясь. – Так ты, наверное, осведомлен лучше меня.
– Не я, – сказал он, наливая себе еще коньяка. – Тэйлор.
– Тэйлор? Что ты хочешь этим сказать?
Клем осушил рюмку.
– Ты назовешь меня чокнутым, но сначала выслушай меня, хорошо?
– Я слушаю.
– Я не сделался сентиментальным после его смерти. Я не сидел взаперти, перечитывая его любовные письма и слушая песни, под которые мы танцевали. Я попытался оставить все это в прошлом и снова начать жить. Но я оставил в его комнате все, как было. Я просто не мог решиться разобрать его одежду или даже снять постельное белье и постоянно откладывал это на будущее. И чем дольше я откладывал, тем более невозможным мне это казалось. И вот этим вечером я вернулся домой в самом начале девятого и услышал, как кто-то разговаривает. – Каждая клеточка тела Клема, кроме его губ, замерла без движения, прикованная воспоминанием. – Я подумал, что оставил радио включенным, но нет, голос доносился сверху, из его спальни. Это был он, Джуди, он звал меня, совсем как раньше. Я так перепугался, что чуть не убежал. Глупо, правда? Днями и ночами я молился, чтобы мне был ниспослан какой-нибудь знак того, что Бог принял его к себе, и вот, когда этот знак появился, я чуть не обосрался. Говорю тебе, я полчаса простоял на лестнице, надеясь, что он перестанет меня звать. И иногда он действительно переставал на время, и мне почти удавалось убедить себя в том, что все это мне померещилось. А потом он начинал снова. Никакой мелодрамы. Просто пытался убедить меня перестать бояться, подняться в его комнату и поздороваться. В конце концов, я так и сделал.
На глаза ему навернулись слезы, но в голосе его не слышалась скорбь.
– Он любил эту комнату по вечерам, когда ее освещало заходящее солнце. Такой она была и в этот вечер – вся полна солнечных лучей. И он был там, в этих лучах. Я не видел его, но я знал, что он рядом, потому что он сам сказал мне об этом. Он сказал мне, что я хорошо выгляжу. А потом сказал так: «Сегодня радостный день, Клем. Миляга вернулся и привез с собой ответы».
– Какие ответы? – сказала Юдит.
– Вот и я его о том же спросил. Я сказал: «Какие ответы, Тэй?» Но ты же знаешь его: когда он счастлив, он совсем сходит с ума, как ребенок. – На губах Клема играла улыбка, а глаза его были устремлены на те картины, что оставались у него в памяти от лучших дней. – Его так переполняла эта новость, что мне почти ничего не удалось больше узнать. – Клем поднял взгляд на Юдит. – Свет уходил, – сказал он. – И мне кажется, ему тоже надо было уходить. Он сказал, что наш долг – помогать Миляге. Поэтому он и явился мне сегодня. Он сказал, что это трудно, но ангелом-хранителем вообще быть нелегко. И тогда я спросил, почему он говорит только об одном ангеле – ведь нас же двое? А он ответил: «Потому что мы с тобой – едины, Клем, ты и я. Мы всегда были и всегда будем едины». Вот в точности его слова, я клянусь. А потом ушел. И знаешь, о чем я все время думаю?
– О чем?
– О том, как глупо я потерял то время, что простоял на лестнице. Ведь я мог бы провести его вместе с ним. – Клем поставил рюмку на столик, вытащил из кармана платок и высморкался. – Вот, собственно говоря, и все, – сказал он.
– Я думаю, это не так мало.
– Я знаю, что ты думаешь, – сказал он с тихим смешком. – Бедняга Клем, он не вынес скорби и стал видеть галлюцинации.
– Нет, – сказала она очень мягко. – Я думаю: Миляга просто не знает, как ему повезло, что у него два таких ангела-хранителя.
– Не потакай мне.
– И не собираюсь. Я верю каждому твоему слову.
– Серьезно?
– Да.
– Почему? – спросил Клем с таким же тихим смешком.
– Потому что Миляга действительно вернулся сегодня вечером, Клем, и я была единственным человеком, который об этом знал.
Он ушел от нее десять минут спустя, явно удовлетворенный мыслью о том, что даже если он сумасшедший, в круге его друзей нашелся еще один подобный безумец, к которому он всегда сможет обратиться, чтобы обсудить свои бредовые галлюцинации. Юдит рассказала ему то немногое, что она сочла возможным доверить ему на данном этапе (то есть практически ничего), но пообещала встретиться с Милягой и от имени Клема рассказать ему о посещении Тейлора. Благодарность Клема была не настолько велика, чтобы он не обратил внимания на ее скрытность.
– Ты ведь знаешь гораздо больше, чем рассказала мне, верно? – сказал он.
– Да, – сказала она. – Может быть, попозже я смогу открыть тебе больше.
– А что, Миляга в опасности? – спросил Клем. – Хоть это по крайней мере ты мне можешь сказать?
– Все мы в опасности, – ответила она. – Ты. Я. Миляга. Тэйлор.
– Тэйлор мертв, – сказал Клем. – Он живет в солнечном луче. Ничто не сможет причинить ему вред.
– Надеюсь, что ты прав, – невесело сказала она. – Но прошу тебя, Клем, если он найдет тебя снова...
– Найдет.
– ...тогда при следующей встрече обязательно скажи ему, что все мы под угрозой. То, что Миляга вернулся в... вернулся домой, не означает, что все трудности позади. На самом деле, они только начинаются.
– Тэй говорит, что должно произойти нечто возвышенное. Он так и сказал – возвышенное.
– Возможно, так и будет. Но будет очень трудно не совершить ни одной ошибки. А если что-нибудь пойдет не так...
Она запнулась, и перед глазами у нее всплыли воспоминания об Ин Ово и разрушенном Изорддеррексе.
– Ну что ж, когда ты почувствуешь, что настало время все рассказать, – сказал Клем, – мы будем готовы выслушать тебя. Мы оба. – Он взглянул на часы. – Мне пора идти. Я опаздываю.
– Вечеринка?
– Нет. Я работаю в приюте для бездомных. Почти каждую ночь мы выходим на дежурство и подбираем по городу беспризорных детей. В Лондоне их полно.
Она проводила его до дверей, но прежде чем уйти, он спросил у нее:
– Ты помнишь наше языческое празднество на Рождество.
Она усмехнулась.
– Ну еще бы, кто ж не запомнит. Оттянулись на славу.
– После того как все разошлись, Тэй надрался, как самая последняя свинья. Он прекрасно знал, что большинства этих людей он уже никогда не увидит. Ну а потом, разумеется, посреди ночи его стало выворачивать наизнанку, он почувствовал себя хуже, и мы просидели с ним до утра, разговаривая о.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168