– Апинг сказал, что поможет нам, если мы возьмем ее с собой.
– Какой нам толк от его помощи, если на шею нам сядет ребенок? Вспомни, мы ведь должны уйти отсюда не одни. Мы должны взять с собой Скопика, а он, как и мы, заперт в своей камере. Н'ашап резко ужесточил режим.
– Он, должно быть, сохнет по тебе.
Пай скорчил кислую рожу.
– Я уверен, что описания наших физиономий уже на пути в его штаб. А когда он получит их, он будет очень счастлив, что у него в камере сидят на запоре два головореза. Когда он узнает, кто мы на самом деле, нам уже отсюда не выбраться.
– Значит, нам надо смыться отсюда до того, как он узнает. Я просто благодарю Бога за то, что телефон как-то не прижился в этом Доминионе.
– Может быть, Автарх запретил его? Чем меньше люди говорят друг с другом, тем меньше у них возможностей для заговоров. Знаешь что, мне, пожалуй, стоит попробовать получить доступ к Н'ашапу. Я уверен, что смогу убедить его предоставить нам кое-какие поблажки, лишь бы только мне удалось поговорить с ним несколько минут.
– Его не интересуют разговоры, Пай, – сказал Миляга. – Он предпочитает использовать твой рот для других целей.
– Стало быть, ты собрался драться с людьми Н'ашапа? – сказал Пай. – Вырваться отсюда с помощью пневмы?
Миляга задумался над такой возможностью.
– Не думаю, что это лучшее решение, – сказал он наконец. – Пока я еще слишком слаб. Может быть, через пару дней мы и смогли бы одолеть их, но не сейчас.
– Таким временем мы не располагаем.
– Я понимаю.
– Даже если б оно у нас и было, все равно лучше избегать открытого конфликта. Конечно, люди Н'ашапа в спячке, но их здесь довольно много.
– Пожалуй, тебе все-таки стоит повидаться с ним и попробовать немного его задобрить. А я поговорю с Апингом и похвалю его картины.
– У него талант?
– Давай сформулируем это так: как художник он является прекрасным отцом. Но он доверяет мне, так как мы с ним братья-художники и все такое прочее.
Мистиф поднялся и позвал стражника, попросив о частной аудиенции с капитаном Н'ашапом. Парень пробормотал что-то непристойное и покинул свой пост, предварительно постучав по засовам прикладом винтовки, чтобы увериться, что с ними все в порядке. Миляга подошел к окну и выглянул наружу. В облаках намечался просвет; скоро могло выглянуть солнце. Пай присоединился к нему, обняв его за шею.
– О чем ты думаешь?
– Помнишь мать Эфрита, в Беатриксе?
– Конечно.
– Она говорила мне, что ей снилось, как я прихожу к ней и сажусь за ее стол. Правда, она была не уверена, мужчина я или женщина.
– Ты, конечно, страшно обиделся.
– Раньше, может, и обиделся бы, – сказал Миляга. – Но когда она говорила, это уже не имело для меня такого значения. После нескольких недель в твоем обществе мне уже было абсолютно наплевать, какого я пола. Видишь, как ты развратил меня?
– Всегда к твоим услугам. Ты еще что-нибудь хотел сказать по этому поводу, или это все?
– Нет, это не все. Я помню, как она говорила о Богинях. О том, как они спрятались...
– И ты думаешь, что Хуззах нашла одну из них?
– Мы видели их служительниц в горах, так ведь? Почему же нам не встретиться с Божеством? Может быть, Хуззах и мечтала о матери...
– ...но вместо нее она нашла Богиню.
– Да. Тишалулле здесь, в Колыбели, ждет своего часа чтобы подняться.
– Тебе нравится эта мысль, не так ли?
– О спрятавшихся Богинях? Да, пожалуй. Может быть, во мне просто говорит Дон Жуан. А может быть, я – как Хуззах, жду кого-то, но кого, не могу вспомнить, кто-то придет и заберет меня отсюда...
– Я уже здесь, – сказал Пай, целуя Милягу в затылок. – Я могу стать любым лицом, которое ты захочешь увидеть.
– Даже лицом Богини?
Звук отодвигаемых засовов прервал их разговор. Охранник возвратился с известием, что капитан Н'ашап согласился принять мистифа.
– Увидишь Апинга, – сказал Миляга Паю на прощанье, – скажи ему, что я мечтаю увидеться с ним и поговорить о живописи.
– Хорошо.
Они расстались, и Миляга вернулся к окну. Облака вновь сгустились, и Колыбель неподвижно лежала, укрывшись их одеялом от солнечного света. Миляга вновь произнес имя, которое открыла ему Хуззах, звук которого был похож на шум разбивающейся о берег волны.
– Тишалулле.
Море осталось неподвижным. Богини не откликались на призыв. По крайней мере, на его призыв.
* * *
В тот момент, когда он прикидывал, сколько Пай уже отсутствует (и решил, что уже час или даже больше), в дверях камеры появился Апинг и отослал охранника.
– С каких это пор вы здесь под запором? – спросил он Милягу.
– С сегодняшнего утра.
– Но почему? Я так понял со слов капитана, что вы здесь, некоторым образом, гости?
– Мы и были гостями.
Лицо Апинга беспокойно дернулось.
– Если вы здесь пленники, – сказал он натянутым тоном, – то это в корне меняет дело.
– Вы хотите сказать, что мы не сможем больше разговаривать о живописи?
– Я хочу сказать, что вы не сможете уехать отсюда.
– А как же ваша дочь?
– Уже нет смысла это обсуждать.
– Вы оставите ее чахнуть здесь, ведь так? Вы позволите ей умереть?
– Она не умрет.
– А я думаю, что умрет.
Апинг наступил на горло собственной песне.
– Закон есть закон, – сказал он.
– Я понимаю, – вкрадчиво ответил Миляга. – Наверное, даже художники должны склонять голову перед этим господином.
– Я вижу вашу игру насквозь, – сказал Апинг. – Не думайте, что я так глуп.
– Она ребенок, Апинг.
– Да, я знаю. Но я буду стараться ухаживать за ней как можно лучше.
– Почему бы вам не спросить у нее, видит ли она в будущем свою собственную смерть?
– О, Господи Иисусе, – сказал Апинг абсолютно убитым тоном. – И почему это должно было случиться именно со мной?
– Ничего с вами не случится. Вы можете спасти ее.
– Это не так-то просто, – сказал Апинг, метнув в Милягу затравленный взгляд. – У меня есть мой долг. – Он достал платок из кармана брюк и так тщательно вытер им свой рот, будто он был запачкан следами его вины, и он опасался, что это выдаст его. – Я должен подумать, – сказал он, ретируясь в коридор. – Раньше все казалось таким простым. А теперь... я должен подумать.
Когда дверь открылась, Миляга увидел, что охранник уже вновь занял свой пост, и ему пришлось распрощаться с сержантом, так и не затронув тему Скопика.
Новое разочарование ожидало его, когда вернулся Пай. Н'ашап продержал мистифа в приемной в течение двух часов, в конце концов решив так и не дать ему обещанной аудиенции.
– Пусть я не видел, но я слышал его, – сказал Пай. – Похоже, он был мертвецки пьян.
– Значит, нам обоим не повезло. Не думаю, что Апинг сможет нам как-нибудь помочь. Если ему придется выбирать между дочерью и долгом, он выберет долг.
– Значит, мы застряли.
– До тех пор, пока не придумаем что-нибудь новенькое.
– Проклятье.
2
Солнце так и не показалось, и наступила ночь. Единственным звуком во всем здании были шаги охранников по коридору, которые разносили еду по камерам. Потом они захлопывали двери и запирали их до утра. Ни один голос не запротестовал против того, что вечерние удовольствия – игры в Лошадиную Косточку, декларирование сцен из Квексоса и «Нумбубо» Малбейкера (эти произведения многим здесь известны были наизусть) – оказались отмененными. Все вокруг затаили дыхание, словно каждый человек, укрывшись в своей камере, решил отказать себе во всех удовольствиях (даже в удовольствии молиться вслух), лишь бы не обращать лишний раз на себя внимание.
– Должно быть, Н'ашап опасен, когда пьян, – заметил Пай, чтобы как-то оправдать свое затаенное молчание.
– Может быть, ему нравится зрелище полночных казней.
– Готов держать пари на то, кто первым стоит в списке претендентов.
– Жаль, что я так слаб. Если они придут за нами, мы будем драться, верно?
– Конечно, – сказал Пай. – Но пока они не появились, почему бы тебе немного не поспать?
– Ты, наверное, шутишь?
– Во всяком случае, ты хоть перестанешь болтать о...
– Меня раньше никогда никто не запирал. У меня от этого начинается клаустрофобия.
– Одна пневма – и путь открыт, – напомнил Пай.
– Может быть, так нам и надо поступить.
– Когда нас вынудят к этому. Но этого пока не случилось. Ложись ты, ради Христа.
Миляга неохотно лег, и, несмотря на то, что рядом с ним улеглось его беспокойство и принялось нашептывать ему в ухо, его тело было больше заинтересовано в отдыхе, чем в этих речах, и он вскоре уснул. Разбудил его Пай.
– У тебя посетитель, – пробормотал мистиф.
Электричество в камерах на ночь отрубали, и только по запаху масляной краски он смог определить, кто стоит у двери.
– Захария, мне нужна ваша помощь.
– В чем дело?
– Хуззах... По-моему, она сошла с ума. Вы должны прийти к ней. – Его тихий голос дрожал. Дрожала и его рука, которую он положил Миляге на плечо. – Мне кажется, она умирает, – сказал он.
– Я пойду только вместе с Паем.
– Нет, я не могу взять на себя этот риск.
– А я не могу взять на себя риск оставить своего друга здесь, – сказал Миляга.
– Но все может раскрыться. Если во время обхода охранник увидит, что в камере никого нет...
– Он прав, – сказал Пай. – Иди, помоги девочке.
– Ты думаешь, это разумно?
– Сострадание – это всегда разумно.
– Хорошо. Но не ложись спать. Мы еще не произнесли наших вечерних молитв. А для этого нам потребуется и мое, и твое дыхание.
– Понимаю.
Миляга выскользнул в коридор вслед за Апингом, который запер дверь камеры, дергаясь при каждом щелчке ключа в замочной скважине. Нервничал и Миляга. Мысль о том, что он оставил Пая одного в камере, причиняла ему боль. Но, видимо, другого выбора не было.
– Нам может понадобиться помощь доктора, – шепнул Миляга, пока они крались по погруженным в сумрак коридорам. – Я предлагаю взять с собой Скопика.
– Он доктор?
– Без сомнения.
– Она требует именно вас, – сказал Апинг. – Уж не знаю, почему. Она проснулась вся в слезах и стала умолять меня привести вас. Она такая холодная.
Благодаря Апингу, который прекрасно знал, как часто проходят патрули по этажам и коридорам, они добрались до комнаты Хуззах, не столкнувшись ни с одним охранником.
Миляга ожидал увидеть девочку на кровати, но оказалось, что она скорчилась на полу, прижимаясь ухом и рукой к одной из стен. Единственный фитиль горел в чашке в центре камеры. Хотя она и бросила на них взгляд, когда они вошли, она не оторвалась от стены, и Миляга подошел и встал на колени рядом с ней. Ее тело бил озноб, хотя челка ее прилипла ко лбу от пота.
– Что ты там слышишь? – спросил ее Миляга.
– Она уже больше не в моих снах, мистер Захария, – сказала она, тщательно произнося его имя, словно думая, что если она правильно назовет окружающие ее силы, ей удастся приобрести над ними хоть какой-то контроль.
– Где же она? – спросил Миляга.
– Она снаружи. Я слышу ее. Прислушайтесь сами.
Он прислонился ухом к стене. Из камня действительно доносилось какое-то бормотание, хотя, по его предположению это был скорее электрогенератор сумасшедшего дома или его система отопления, а не Колыбельная Леди.
– Вы слышите?
– Да, я слышу.
– Она хочет войти, – сказала Хуззах. – Она хотела войти через мои сны, но ей это не удалось, и теперь она хочет войти через стену.
– Может быть... тогда нам лучше отойти, – сказал Миляга, притрагиваясь к плечу девочки. Она была холодна, как лед. – Пошли, позволь мне уложить тебя в постель. Ты замерзла.
– Я была в Море, – сказала она, позволяя Миляге обнять себя и поставить на ноги.
Он оглянулся на Апинга и одними губами произнес имя Скопика. Видя тяжелое состояние своей дочери, сержант отправился за дверь послушнее самой преданной собаки, оставив Хуззах в объятиях Миляги. Миляга уложил ее на кровать и укрыл одеялом.
– Колыбельная Леди знает, что ты здесь, – сказала Хуззах.
– Знает?
– Она сказала мне, что почти утопила тебя, но ты не позволил ей.
– Почему она хотела это сделать?
– Не знаю. Тебе надо будет у нее спросить, когда она придет.
– Ты не боишься ее?
– Нет, конечно. А ты?
– Видишь ли, она хотела меня утопить...
– Она не станет больше этого делать, если ты останешься со мной. Она любит меня, и, если она узнает, что я хорошо к тебе отношусь, она ничего тебе не сделает.
– Приятно слышать, – сказал Миляга. – А что она скажет, если мы сегодня уйдем отсюда?
– Мы не сможем.
– Почему?
– Я не хочу выходить из своей комнаты, – сказала она. – Мне не нравится это место.
– Все спят, – сказал он. – Мы просто уйдем на цыпочках – ты, я и мои друзья. Ведь это будет не так плохо, правда? – Судя по выражению ее липа, она не была в этом уверена. – По-моему, твой папа хочет, чтобы мы отправились в Изорддеррекс. Ты была там когда-нибудь?
– Когда я была очень маленькой.
– Ну вот, теперь ты побываешь там снова.
Хуззах покачала головой.
– Колыбельная Леди не позволит нам, – сказала она.
– Может быть, и позволит, если узнает, что ты этого хочешь. Давай встанем и посмотрим?
Хуззах бросила взгляд на стену, словно ожидая, что она вот-вот треснет, и оттуда появится Тишалулле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168