Несколько лучей уже пробились сквозь лабиринт бетонных конструкций и подбирались к воротам сада.
– Куда ты ходил? – спросил Ирландец, поджидавший Маляра у ворот. – Мы уж думали, ты смылся.
– Я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом, – сказал Миляга. – Это Клем. Клем, это Ирландец, а это Кэрол и Бенедикт. Где Понедельник?
– Спит, – сказал Бенедикт, – тот самый негр, что стоял на часах.
– А как твое полное имя? – спросила Кэрол.
– Клемент.
– Я тебя раньше видела, – сказала она. – Это ты притаскивал бесплатный суп, а? Ну точно, ты. У меня хорошая память на лица.
Миляга провел Клема в сад. Пламя почти погасло, но жара от углей было вполне достаточно, чтобы отогреть замерзшие пальцы. Он присел на корточки рядом с костром, поворошил угли палкой, пытаясь воскресить угасшее пламя, и поманил Клема поближе. Но наклонившись, чтобы присесть у костра, Клем внезапно замер.
– В чем дело? – спросил Миляга.
Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать или даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к их логову.
– Прислушайся, – сказал он.
Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.
– Кто это там? – спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у него тоже появилась улыбка.
– Это Тэйлор, – сказал Клем.
– Здесь нет человека по имени Тэйлор, – сказал Бенедикт.
– И все-таки он здесь, – ответил Клем.
Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада, лежа на спине, спал Понедельник, едва прикрытый одеялом, из-под которого высовывалась его забрызганная краской одежда. Луч утреннего солнца отыскал свой прямой, ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь, захватив также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся, словно эта позолота была щекотной.
– Это и есть тот парень, который писал со мной картины, – сказал Миляга.
– Понедельник, – вспомнил Клем.
– Точно.
Клем прошел между спящими телами и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился к спящему, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.
– Смотрите-ка, Миляга, – сказал он. – Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я просто потрясен.
Это был не совсем голос Тэйлора – все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.
– Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.
– Конечно, – сказал Клем.
– Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз в самое время. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
– Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я – тебе на них и отвечать.
– Я Маэстро?
– Он все еще вспоминает, Тэй, – пояснил Клем.
– Ну, тогда ему надо поторопиться, – сказал Тэйлор. – Каникулы кончились, Миляга. А теперь пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет такая черная дыра... А если она проглотит нас... – Улыбка сползла с лица Понедельника, – ...если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?
– Кто?
– Мистиф, кто же еще.
Дыхание Миляги убыстрилось.
– Ты раз потерял его, и я отправился на его поиски. Я тоже его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?
– Кто это был? – спросил Клем.
– Ты ни разу с ним не встречался, – сказал Тэйлор. – Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.
– По-моему, Миляга забыл, – сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.
– Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, – сказал Тэйлор. – Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну, давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.
Лицо Миляги исказилось от боли.
– Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, – продолжал свои увещевания Тэйлор. – Назови его. Ну, давай же. Назови его. Я заклинаю тебя.
Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Но наконец его горло сдалось и выпустило своего пленника.
– Пай... – прошептал он.
Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.
– Да...
– Пай-о-па.
– Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.
Миляга повторил имя раз, и еще один раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.
– Тот урок, который я никак не мог выучить, – сказал он. – Это Пай, Пай меня учил.
– А где сейчас мистиф? – спросил Тэйлор. – У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?
Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.
– Его больше нет, – сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.
– Не надо этого делать, – мягко сказал Тэйлор. – Так можно поймать только темноту. – Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. – Так ты говоришь, его больше нет? – продолжал Тэйлор. – Но как? Как ты мог потерять его во второй раз?
– Он скрылся в Первом Доминионе, – ответил Миляга. – Умер и исчез там, куда я не мог за ним последовать.
– Да, грустная новость.
– Но я увижу его снова, когда выполню свою работу, – сказал Миляга.
– Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, – сказал Тэйлор.
– Я – Примиритель, – сказал Миляга. – Я пришел, чтобы открыть путь в Доминионы...
– Все так, Маэстро.
– ...в ночь накануне летнего солнцестояния.
– Неплохо сказано, – вставил Клем. – Это значит, завтра.
– Ничего невозможного в этом нет, – вставая, сказал Миляга. – Теперь я знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.
– Кто не сможет? – спросил Клем.
– Мой враг, – ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. – Я сам.
2
Проведя в городе лишь несколько дней, этот самый враг, в недалеком прошлом – Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам и элегическим закатам покинутого им Доминиона. В этих краях день наступал слишком быстро и заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было изменить. Среди его замыслов по поводу Нового Изорддеррекса непременно найдется место и для дворца из зеркал или стекла, которые с помощью магии смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать их во всех направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.
Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания Пятого Доминиона, – судя по той легкости, с которой ему удалось расправиться с членами Tabula Rasa. В настоящий момент все они, кроме одного, были уже мертвы – загнанные в свои норы, словно бешеные хищные зверьки. Ни один из них не отнял у него больше нескольких минут – они расстались со своими жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми с сильной волей, но даже самая свежая и горячая кровь разбавляется с каждым поколением, превращая потомков в бездарных трусов.
Единственным сюрпризом, который ожидал его в этом Доминионе, оказалась женщина, в постель которой он вернулся – несравненная и нестареющая Юдит. Впервые он отведал её в покоях Кезуар, когда, приняв ее за свою жену, переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя некоторое время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему об увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах дворца. Этот доклад был последним для Розенгартена в роли верного командующего. Когда, спустя несколько минут, ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в Пятый Доминион, он проявил скрытое неповиновение, заявив, что Второй Доминион – это его дом, а Изорддеррекс – его гордость, и если уж ему суждено умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе Комету. Как ни чесались у него руки наказать Розенгартена за это нарушение долга, Сартори не испытывал никакого желания появиться в своем новом мире забрызганным чужой кровью. Он отпустил старика и отправился в Пятый Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался любовью на постели Кезуар, осталась у него за спиной, где-то в Изорддеррексе. Но не успел он натянуть на себя маску своего брата, как она встретилась ему снова в клейновском саду фальшивых цветов.
Он всегда обращал внимание на приметы – и на хорошие, и на плохие. Повторное появление Юдит в его жизни было знаком того, что они созданы друг для друга, и ему показалось, что она, сама об этом не подозревая, чувствует то же самое. Это была та женщина, ради любви которой и был начат весь этот скорбный круговорот смерти и разрушения, и в ее обществе он чувствовал себя обновленным, словно вид ее напомнил клеткам его организма о том человеке, которым он был до своего падения. Ему был подарен второй шанс, вторая возможность начать все заново рука об руку с любимым существом и создать империю, которая сотрет все воспоминания о предшествующем провале. Он убедился в их полной совместимости, когда они занимались любовью. Более идеальное совпадение эротических импульсов он едва ли мог себе вообразить. После этого он отправился в город совершать убийства, чувствуя себя так бодро и энергично, как никогда раньше.
Конечно, потребуется определенное время, чтобы убедить ее в том, что этот брак предопределен самой судьбой. Она принимает его за другого и, безусловно, полезет на стенку от ярости, когда он откроет ей правду. Но со временем он укротит ее нрав. Он просто обязан это сделать. Даже в этом блаженном городе его преследовали невыносимые призраки, уста которых шептали о забвении. Рядом с ними даже самый отвратительный из вызванных им Овиатов мог показаться симпатягой. А она может спасти его от этих кошмаров – слизать его холодный пот и убаюкать его в сон. Он не боялся, что она отвергнет его. Он приковал ее к себе такой цепью, которая заставит ее позабыть обо всех моральных тонкостях – две ночи назад она зачала от него ребенка.
Это будет его первенец. Хотя они с Кезуар многократно пытались основать династию, каждый раз у нее бывал выкидыш, а позднее она настолько отравила свое тело криучи, что оно отказалось порождать новые яйцеклетки. А Юдит была настоящим чудом. Она не только подарила ему ни с чем не сравнимое блаженство – их соитие оказалось плодотворным. И когда настанет время сказать ей об этом (когда надоедливый Оскар Годольфин наконец распростится с жизнью, и род, для которого она была создана, прекратится), она увидит все совершенство их союза и почувствует, как оно брыкается в ее утробе.
3
Юдит не спала, ожидая, когда Миляга вернется после еще одной проведенной в блужданиях ночи. Тот зов, который она принесла ему от Целестины, слишком громко звучал у нее в ушах, чтобы можно было заснуть. Ей хотелось как можно скорее передать его по назначению и выбросить эту женщину из своих мыслей. К тому же, ей не улыбалась мысль оказаться спящей, когда он придет. Мысль о том, что он войдет в комнату и будет смотреть на ее погруженное в сон тело – которая еще две ночи назад показалась бы ей приятной – теперь внушала ей беспокойство. Он украл у нее яйцо и вымочил его в своей слюне. Вот когда она вернет свою собственность обратно, а он отправится в Хайгейт, тогда она сможет отдохнуть, но не раньше.
Когда он наконец вернулся, уже начинало светать, но в комнате было по-прежнему темновато, и она смогла прочесть выражение его лица, только когда он оказался от нее на расстоянии нескольких ярдов, а к тому моменту он уже весь расплылся в улыбке. Он нежно побранил ее за то, что она всю ночь прождала его, вместо того чтобы спать, и сказал ей, что в этом не было никакой нужды, так как ему ничто не угрожает. Однако на этом сладкие речи закончились. Он заметил ее состояние и спросил, что случилось.
– Я была в Башне Роксборо, – сказала она ему.
– Я надеюсь, ты не в одиночку туда отправилась? Этим людям нельзя доверять.
– Я взяла с собою Оскара.
– И что Оскар?
– Он мертв, – ответила она кратко.
Он выглядел искренне опечаленным.
– Как это случилось? – спросил он.
– Это не имеет значения.
– Для меня – имеет, – настаивал он. – Прошу тебя, расскажи. Я хочу знать об этом.
– Там оказался Дауд. Он и убил Годольфина.
– Он не причинил тебе никакого вреда?
– Нет. Пытался, но не смог.
– Не надо тебе было отправляться туда без меня. И что это за бес тебя попутал?
Она объяснила – с предельной простотой и ясностью.
– У Роксборо была пленница, – сказала она. – Женщина, которую он замуровал под Башней.
– А вот об этой шалости он так и не рассказал, – сказал Миляга. Ей послышалось в его тоне едва ли не восхищение, но она подавила в себе желание огрызнуться. – Так, стало быть, ты отправилась откапывать ее кости?
– Я отправилась освободить ее.
Теперь она безраздельно завладела его вниманием.
– Не понимаю, – сказал он.
– Она жива.
– Так, значит, она не принадлежит человеческому роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
– Куда ты ходил? – спросил Ирландец, поджидавший Маляра у ворот. – Мы уж думали, ты смылся.
– Я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом, – сказал Миляга. – Это Клем. Клем, это Ирландец, а это Кэрол и Бенедикт. Где Понедельник?
– Спит, – сказал Бенедикт, – тот самый негр, что стоял на часах.
– А как твое полное имя? – спросила Кэрол.
– Клемент.
– Я тебя раньше видела, – сказала она. – Это ты притаскивал бесплатный суп, а? Ну точно, ты. У меня хорошая память на лица.
Миляга провел Клема в сад. Пламя почти погасло, но жара от углей было вполне достаточно, чтобы отогреть замерзшие пальцы. Он присел на корточки рядом с костром, поворошил угли палкой, пытаясь воскресить угасшее пламя, и поманил Клема поближе. Но наклонившись, чтобы присесть у костра, Клем внезапно замер.
– В чем дело? – спросил Миляга.
Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать или даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к их логову.
– Прислушайся, – сказал он.
Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.
– Кто это там? – спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у него тоже появилась улыбка.
– Это Тэйлор, – сказал Клем.
– Здесь нет человека по имени Тэйлор, – сказал Бенедикт.
– И все-таки он здесь, – ответил Клем.
Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада, лежа на спине, спал Понедельник, едва прикрытый одеялом, из-под которого высовывалась его забрызганная краской одежда. Луч утреннего солнца отыскал свой прямой, ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь, захватив также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся, словно эта позолота была щекотной.
– Это и есть тот парень, который писал со мной картины, – сказал Миляга.
– Понедельник, – вспомнил Клем.
– Точно.
Клем прошел между спящими телами и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился к спящему, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.
– Смотрите-ка, Миляга, – сказал он. – Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я просто потрясен.
Это был не совсем голос Тэйлора – все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.
– Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.
– Конечно, – сказал Клем.
– Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз в самое время. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
– Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я – тебе на них и отвечать.
– Я Маэстро?
– Он все еще вспоминает, Тэй, – пояснил Клем.
– Ну, тогда ему надо поторопиться, – сказал Тэйлор. – Каникулы кончились, Миляга. А теперь пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет такая черная дыра... А если она проглотит нас... – Улыбка сползла с лица Понедельника, – ...если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?
– Кто?
– Мистиф, кто же еще.
Дыхание Миляги убыстрилось.
– Ты раз потерял его, и я отправился на его поиски. Я тоже его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?
– Кто это был? – спросил Клем.
– Ты ни разу с ним не встречался, – сказал Тэйлор. – Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.
– По-моему, Миляга забыл, – сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.
– Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, – сказал Тэйлор. – Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну, давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.
Лицо Миляги исказилось от боли.
– Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, – продолжал свои увещевания Тэйлор. – Назови его. Ну, давай же. Назови его. Я заклинаю тебя.
Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Но наконец его горло сдалось и выпустило своего пленника.
– Пай... – прошептал он.
Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.
– Да...
– Пай-о-па.
– Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.
Миляга повторил имя раз, и еще один раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.
– Тот урок, который я никак не мог выучить, – сказал он. – Это Пай, Пай меня учил.
– А где сейчас мистиф? – спросил Тэйлор. – У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?
Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.
– Его больше нет, – сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.
– Не надо этого делать, – мягко сказал Тэйлор. – Так можно поймать только темноту. – Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. – Так ты говоришь, его больше нет? – продолжал Тэйлор. – Но как? Как ты мог потерять его во второй раз?
– Он скрылся в Первом Доминионе, – ответил Миляга. – Умер и исчез там, куда я не мог за ним последовать.
– Да, грустная новость.
– Но я увижу его снова, когда выполню свою работу, – сказал Миляга.
– Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, – сказал Тэйлор.
– Я – Примиритель, – сказал Миляга. – Я пришел, чтобы открыть путь в Доминионы...
– Все так, Маэстро.
– ...в ночь накануне летнего солнцестояния.
– Неплохо сказано, – вставил Клем. – Это значит, завтра.
– Ничего невозможного в этом нет, – вставая, сказал Миляга. – Теперь я знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.
– Кто не сможет? – спросил Клем.
– Мой враг, – ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. – Я сам.
2
Проведя в городе лишь несколько дней, этот самый враг, в недалеком прошлом – Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам и элегическим закатам покинутого им Доминиона. В этих краях день наступал слишком быстро и заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было изменить. Среди его замыслов по поводу Нового Изорддеррекса непременно найдется место и для дворца из зеркал или стекла, которые с помощью магии смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать их во всех направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.
Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания Пятого Доминиона, – судя по той легкости, с которой ему удалось расправиться с членами Tabula Rasa. В настоящий момент все они, кроме одного, были уже мертвы – загнанные в свои норы, словно бешеные хищные зверьки. Ни один из них не отнял у него больше нескольких минут – они расстались со своими жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми с сильной волей, но даже самая свежая и горячая кровь разбавляется с каждым поколением, превращая потомков в бездарных трусов.
Единственным сюрпризом, который ожидал его в этом Доминионе, оказалась женщина, в постель которой он вернулся – несравненная и нестареющая Юдит. Впервые он отведал её в покоях Кезуар, когда, приняв ее за свою жену, переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя некоторое время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему об увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах дворца. Этот доклад был последним для Розенгартена в роли верного командующего. Когда, спустя несколько минут, ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в Пятый Доминион, он проявил скрытое неповиновение, заявив, что Второй Доминион – это его дом, а Изорддеррекс – его гордость, и если уж ему суждено умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе Комету. Как ни чесались у него руки наказать Розенгартена за это нарушение долга, Сартори не испытывал никакого желания появиться в своем новом мире забрызганным чужой кровью. Он отпустил старика и отправился в Пятый Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался любовью на постели Кезуар, осталась у него за спиной, где-то в Изорддеррексе. Но не успел он натянуть на себя маску своего брата, как она встретилась ему снова в клейновском саду фальшивых цветов.
Он всегда обращал внимание на приметы – и на хорошие, и на плохие. Повторное появление Юдит в его жизни было знаком того, что они созданы друг для друга, и ему показалось, что она, сама об этом не подозревая, чувствует то же самое. Это была та женщина, ради любви которой и был начат весь этот скорбный круговорот смерти и разрушения, и в ее обществе он чувствовал себя обновленным, словно вид ее напомнил клеткам его организма о том человеке, которым он был до своего падения. Ему был подарен второй шанс, вторая возможность начать все заново рука об руку с любимым существом и создать империю, которая сотрет все воспоминания о предшествующем провале. Он убедился в их полной совместимости, когда они занимались любовью. Более идеальное совпадение эротических импульсов он едва ли мог себе вообразить. После этого он отправился в город совершать убийства, чувствуя себя так бодро и энергично, как никогда раньше.
Конечно, потребуется определенное время, чтобы убедить ее в том, что этот брак предопределен самой судьбой. Она принимает его за другого и, безусловно, полезет на стенку от ярости, когда он откроет ей правду. Но со временем он укротит ее нрав. Он просто обязан это сделать. Даже в этом блаженном городе его преследовали невыносимые призраки, уста которых шептали о забвении. Рядом с ними даже самый отвратительный из вызванных им Овиатов мог показаться симпатягой. А она может спасти его от этих кошмаров – слизать его холодный пот и убаюкать его в сон. Он не боялся, что она отвергнет его. Он приковал ее к себе такой цепью, которая заставит ее позабыть обо всех моральных тонкостях – две ночи назад она зачала от него ребенка.
Это будет его первенец. Хотя они с Кезуар многократно пытались основать династию, каждый раз у нее бывал выкидыш, а позднее она настолько отравила свое тело криучи, что оно отказалось порождать новые яйцеклетки. А Юдит была настоящим чудом. Она не только подарила ему ни с чем не сравнимое блаженство – их соитие оказалось плодотворным. И когда настанет время сказать ей об этом (когда надоедливый Оскар Годольфин наконец распростится с жизнью, и род, для которого она была создана, прекратится), она увидит все совершенство их союза и почувствует, как оно брыкается в ее утробе.
3
Юдит не спала, ожидая, когда Миляга вернется после еще одной проведенной в блужданиях ночи. Тот зов, который она принесла ему от Целестины, слишком громко звучал у нее в ушах, чтобы можно было заснуть. Ей хотелось как можно скорее передать его по назначению и выбросить эту женщину из своих мыслей. К тому же, ей не улыбалась мысль оказаться спящей, когда он придет. Мысль о том, что он войдет в комнату и будет смотреть на ее погруженное в сон тело – которая еще две ночи назад показалась бы ей приятной – теперь внушала ей беспокойство. Он украл у нее яйцо и вымочил его в своей слюне. Вот когда она вернет свою собственность обратно, а он отправится в Хайгейт, тогда она сможет отдохнуть, но не раньше.
Когда он наконец вернулся, уже начинало светать, но в комнате было по-прежнему темновато, и она смогла прочесть выражение его лица, только когда он оказался от нее на расстоянии нескольких ярдов, а к тому моменту он уже весь расплылся в улыбке. Он нежно побранил ее за то, что она всю ночь прождала его, вместо того чтобы спать, и сказал ей, что в этом не было никакой нужды, так как ему ничто не угрожает. Однако на этом сладкие речи закончились. Он заметил ее состояние и спросил, что случилось.
– Я была в Башне Роксборо, – сказала она ему.
– Я надеюсь, ты не в одиночку туда отправилась? Этим людям нельзя доверять.
– Я взяла с собою Оскара.
– И что Оскар?
– Он мертв, – ответила она кратко.
Он выглядел искренне опечаленным.
– Как это случилось? – спросил он.
– Это не имеет значения.
– Для меня – имеет, – настаивал он. – Прошу тебя, расскажи. Я хочу знать об этом.
– Там оказался Дауд. Он и убил Годольфина.
– Он не причинил тебе никакого вреда?
– Нет. Пытался, но не смог.
– Не надо тебе было отправляться туда без меня. И что это за бес тебя попутал?
Она объяснила – с предельной простотой и ясностью.
– У Роксборо была пленница, – сказала она. – Женщина, которую он замуровал под Башней.
– А вот об этой шалости он так и не рассказал, – сказал Миляга. Ей послышалось в его тоне едва ли не восхищение, но она подавила в себе желание огрызнуться. – Так, стало быть, ты отправилась откапывать ее кости?
– Я отправилась освободить ее.
Теперь она безраздельно завладела его вниманием.
– Не понимаю, – сказал он.
– Она жива.
– Так, значит, она не принадлежит человеческому роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168