Я слушаюсь только своих приказаний".
Злобная тяжесть чужих мыслей сдавила мозг, и темнота начала
сгущаться. Но глаза Дженни были глазами мага; и разум ее каким-то доселе
неведомым образом как бы осветил пространство храма. Она почти уже не
чувствовала страха - странная незнакомая уверенность наполняла душу
Дженни. Тихонько, словно подбирая ноты на своей арфе, она повторила
магическую мелодию во всей ее сложности. И дракон слегка попятился,
судорожно запустив в золото отточенные когти.
"Именем твоим заклинаю тебя, Моркелеб, - продолжала она. - Ты
выполнишь все, что я тебе прикажу. И твоим именем я говорю тебе, что ты не
причинишь вреда ни Джону Аверсину, ни принцу Гарету, ни любому другому
человеческому существу, пока ты здесь, на юге. А как только окрепнешь и
сможешь выдержать путешествие, ты покинешь эти места и вернешься в свой
дом".
Злобный жар исходил от его чешуи, отражаясь в мерцающем золоте.
Дженни чувствовала железную гордость дракона, его презрение к роду
человеческому и, кроме того, яростное нежелание расстаться с награбленным.
На какой-то миг души их схлестнулись и напряглись, как борющиеся змеи.
Дженни ощутила, как сила ее стремительно возрастает, словно порождаемая
самой битвой. Ужас и веселье хлынули в жилы подобно горечи сушеных листьев
табата, и, перестав щадить свою плоть, Дженни схватилась с Моркелебом
всерьез - разум против разума в мерцающих извивах мелодии.
Она вовремя почувствовала, что еще секунда - и отравленный гнев
дракона рухнет на нее всей тяжестью.
"Если ты убьешь меня, я увлеку тебя с собой - в смерть, - успела
предупредить она. - Потому что я умру, повторяя твое имя".
Раздавливающая мозг сила внезапно ослабла, но противники еще смотрели
в глаза друг другу. Затем мысли Дженни были смяты потоком образов и
воспоминаний - непонятных ей и пугающих своей непонятностью. Она
почувствовала восторг спирального падения во тьме; увидела черные горы,
отбрасывающие двойные тени; красные пустыни, не знающие, что такое ветер,
- пустыни, населенные стеклистыми пауками, питающимися солью. Воспоминания
дракона смущали, увлекая в неведомую ей ловушку, и Дженни изо всех сил
боролась с ними с помощью своих собственных воспоминаний. Припомнив
старого Каэрдина, высвистывающего обрывки драконьего имени, она вплела в
мелодию заклятие разрушения и усталости, придав ему ритм ударов
чудовищного сердца - ритм, который она хорошо изучила позавчерашней ночью.
И заклятие сработало. Беззвучный отзвук грома наполнил храм, и
Моркелеб взвился перед ней, как туча, оперенная молниями. Потом ударил -
без предупреждения, по-змеиному, стремительно послав вперед изящную
когтистую лапу.
"Не посмеет..." - сказала она себе, а сердце сжималось в ужасе,
каждая мышца молила о бегстве... Он не может ударить - она владеет его
именем... Она исцелила его, он обязан подчиниться... В испуге Дженни
повторяла и повторяла спасительную мелодию. Сабельные когти свистнули в
каком-нибудь футе от лица, ветерок отбросил волосы. Серебряные глаза
смотрели на Дженни с ненавистью, нечеловеческая ярость била в нее, как
шторм.
Наконец дракон попятился и нехотя уполз на свое золотое ложе.
Полынная горечь расплывалась в черном воздухе.
"У тебя был выбор, Моркелеб: открыть мне свое имя или умереть. -
Дженни мысленно проиграла имя быстрым глиссандо и вдруг почувствовала, что
и ее собственная сила тоже зазвучала, отраженная золотом. - Ты покинешь
эти земли и не вернешься".
Ярость и бешенство унижения прочла Дженни в его глазах. Одного лишь
чувства не было в этом морозно сверкающем взгляде - в нем не было
презрения.
"Ты в самом деле не понимаешь?" - тихо спросил он.
Дженни покачала головой. Снова оглядела храм, черные проемы его арок,
заваленные таким количеством золота, какого она в жизни не видела. Не было
на земле сокровища сказочнее - на одни только рассыпанные здесь монеты
можно было купить весь Бел и добрую половину душ его обитателей. Но, может
быть, потому что Дженни редко имела дело с золотом, она спросила еще раз:
"Почему золото, Моркелеб? Неужели это оно привело тебя сюда?"
Он снова положил голову на лапы, и металл вокруг запел, откликаясь
драконьим именем.
"Золото и мысли о золоте, - сказал он. - Мне все надоело. Жажда
обладания пришла, когда я спал. Знаешь ли ты, колдунья, что значит золото
для драконов?"
Она вновь качнула головой.
"Только то, что они жадны до него, как и люди".
Он фыркнул, и розовато-алое свечение очертило краешки его ноздрей.
"Люди, - размягченно произнес он. - Что они понимают в золоте! Они не
знают, ни что оно такое, ни чем оно может стать. Подойди сюда, колдунья.
Дотронься до меня и вслушайся в мои мысли".
Дженни заколебалась, опасаясь ловушки, но любопытство победило. По
звонким холодным грудам колец, тарелок, канделябров она подобралась к
дракону и приложила руку к огромному нежному веку. Как и раньше, ее
поразило, что кожа у Моркелеба шелковистая и теплая, совсем не похожая на
кожу рептилий. Его разум коснулся разума Дженни, словно рука поводыря.
Она услышала тысячи бормочущих голосов - золото повторяло тайное имя
дракона. Смутные неуловимые ощущения вдруг прояснились, блеснули, обрели
пронзительную изысканность. Дженни уже чудилось, что она в силах различить
голос самой малой золотой вещицы; она слышала гармонический изгиб сосуда,
пение каждой отдельной монетки, нежный звон, заключенный в кристаллическом
сердце алмазов. И память, разбуженная этой невыносимой нежностью,
отозвалась собственными воспоминаниями: вновь возникли голубиных оттенков
сумерки над Мерзлым Водопадом, зимние вечера с Джоном и детьми в Алин
Холде, медвежья шкура перед очагом... Счастье, которому не было названия,
сломало вдруг какую-то плотину в сердце Дженни; она начинала понимать, о
чем толковал Моркелеб.
Музыка стихла. Дженни открыла глаза и почувствовала, что лицо ее
увлажнено слезами. Оглядевшись, она подумала, что, наверное, имя дракона
будет теперь звучать в этом золоте вечно.
Наконец она сказала:
"Одни говорят, что золото, побывавшее у дракона, отравлено... Другие
- что оно приносит удачу... Нужно быть тупицей, чтобы не почувствовать,
как оно пропитано тоской и музыкой..."
"И это тоже", - шепнул его голос в мозгу.
"Но ведь драконы не добывают и не плавят золота. Только гномы да
люди..."
"Мы - как киты, что живут в морях, - отозвался он. - Мы не создаем
вещей. Они не нужны нам, обитающим на островах между камнем и небом. Мы
лежим на скалах, под которыми таится золото, но оно слишком рассеяно в
недрах. Только чистое золото способно петь. Теперь понимаешь?"
Она понимала. И совсем уже не боялась его. Присев рядом с шипастым
плечом, подняла золотую чашу, и драгоценность, казалось, сама повернулась
у нее в руках; Дженни могла теперь отличить ее от дюжины точно таких же.
Отзвук металла был чист, музыка драконьего имени пропитывала чашу подобно
некоему аромату. Дженни впивала завершенность ее изгибов, гладкость
полировки; ручки изображали двух девушек, зацепившихся волосами за ободок
чаши; в крохотных венках можно было различить лилии и розы.
"Моркелеб убил ее владельца, - говорила себе Дженни. - Убил ради
того, чтобы наслаждаться этой музыкой..." И все-таки, несмотря ни на что,
ей было трудно оторвать взгляд от чаши.
"Как ты узнал, что здесь золото?"
"Ты думаешь, что мы, живущие сотни лет, ничего не знаем о людских
путях? Где они строят города, с кем торгуют и чем? Я стар, Дженни Уэйнест.
Даже среди драконов моя магия считается великой. Я был рожден еще до того,
как мы пришли в этот мир. Я чую золото в недрах земли и могу найти его
тропы с такой же легкостью, с какой ты находишь воду с помощью прутика.
Золотая груда возле Хребта всплыла сама, как всплывает огромный лосось во
время нереста".
По мере того, как слова дракона звучали в ее мозгу, перед глазами
проплывала земля - такая, какой он видел ее с высоты: пестрый ковер -
лиловатый, зеленый, коричневый. Дженни различала черно-зеленые чащобы
лесов Вира: нежные, по-зимнему хрупкие облака дубовых крон вытеснялись к
северу грубыми остриями елей и сосен. Она видела бело-серые камни
обнаженного Уинтерлэнда, радужно расцвеченные плесенью и мхом; видела
всплески чудовищных лососей, летящих вниз по реке и настигаемых тенью
драконова крыла. На секунду ей даже показалось, что воздух выталкивает ее,
как вода; по телу прошла упругая плотность холодных струй...
И тут разум Моркелеба сомкнулся, как челюсти. Ловушка захлопнулась.
Со всех сторон подступила душащая темнота, которую не могло одолеть даже
колдовское зрение Дженни. Горло сдавили отчаяние и ужас. Злорадный взгляд
дракона, казалось, следил за ней отовсюду.
Затем, как учил ее Каэрдин и как поступала она потом всю жизнь,
Дженни заставила страх утихнуть и, замкнувшись в пределах своей скудной
маленькой магии, принялась кропотливо - руну за руной, ноту за нотой -
составлять заклинание, вкладывая все силы в каждое новое его звено.
Горячая ненависть дракона клубилась вокруг, и все-таки в ней открылась,
брызнула на секунду светом крохотная брешь, и в эту брешь Дженни метнула
музыку драконьего имени, превращенную заклятием в копье.
Разум его вздрогнул и отпрянул. Зрение вернулось, и Дженни
обнаружила, что стоит по колено в груде золота, а перед ней отступает,
пятясь, огромный черный силуэт. Не давая ему времени опомниться, она
ударила новым заклятием, вложив в него всю свою ярость, вплетя в мелодию
руны боли и разрушения - те самые, с помощью которых заговаривала гарпуны.
Однако точь-в-точь, как в той давней схватке с бандитами на распутье,
ненависти Дженни не испытывала - просто иначе было нельзя. Дракон дернулся
и уронил гривастую голову на жалобно звякнувшую золотую груду.
Вне себя от ярости и разрушительной магии Дженни бросила злобно:
"Ты не овладеешь мною, Моркелеб, ни колдовством, ни золотом. Ты мой
раб и выполнишь все, что я прикажу. Именем твоим говорю: ты уйдешь отсюда
и никогда не возвратишься. Ты слышишь меня?"
Изо всех сил Дженни пыталась сломить его сопротивление, но уже
чувствовала, что это не в ее власти, что он сейчас вырвется из тисков ее
воли и... Инстинктивно она отступила на шаг, глядя, как он, отпрянув к
стене, поднимается, словно гигантская кобра, ощетинивая смертельную
мерцающую чешую.
"Слышу, колдунья", - прозвучал в мозгу его шепот, и ей показалась,
что Моркелеб сам безмерно удивлен собственными словами.
Молча повернувшись, Дженни покинула храм и пошла туда, где смутный
квадрат света обозначал внутренние врата, соединяющие Рыночный Зал с
Большим Туннелем.

12
Дженни опомнилась лишь на гранитных ступенях Внешних Врат. Прежде
всего ее поразило, как мало страха испытала она перед Моркелебом - лицом к
лицу с его золотом и яростью. Мышцы болели: хрупкое человеческое тело явно
не предназначалось природой для столь великой магии. Голова, однако, была
ясной, что особенно удивляло Дженни, привыкшую к тому, что малейший шаг за
пределы ее скромных возможностей немедленно отзывается разламывающей
головной болью. Ошеломление не проходило: кому как не Дженни было знать,
сколь глубока и сильна магия дракона и сколь ничтожна ее собственная!
Вечерний ветер остудил лицо. Солнце ушло за кремнистый западный
гребень, и, хотя небо было еще светлым, развалины уже погружались в озеро
тени. Вечереющая Долина жила своей маленькой жизнью, не имеющей отношения
ни к людям, ни к дракону: Дженни слышала скрип сверчка под обугленным
камнем, шорох беличьих любовных игр, трепет зябликов, устраивающихся на
ночлег. Там, где дорога огибала груду камней, когда-то бывшую домом, в
зарослях сорняка лежал человеческий скелет. Истлевший мешочек с золотыми
монетами валялся рядом. Дженни взглянула - и металл запел.
А затем она осознала внезапно, что в долине есть кто-то еще, кроме
Джона и Гарета.
Это было похоже на неслышный звук. Запах магии коснулся Дженни, как
принесенный ветром дым костра. Она остановилась посреди ломкой путаницы
осоки; холодный бриз, пришедший из-за леса, с моря, заполоскал края пледа.
Магия была в Долине, на самом ее краю. Дженни услышала в сумерках треск
скользкого шелка, зацепившегося за буковый шест, плеск пролитой воды и
оборвавшийся возглас Гарета.
Подхватив юбку, Дженни бегом кинулась к роднику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45