И
все же, думаю, что для меня это нечто большее, чем для вас. Однако я
никогда не предполагала, что вы оборвете все так просто, без всяких
объяснений и гораздо раньше, чем это станет необходимо.
- Маргрета, я не понимаю...
- Но вы же _з_н_а_е_т_е_!
- Я? не знаю я ничего!
- Вы _о_б_я_з_а_н_ы_ знать! Ведь прошло уже одиннадцать дней! И
каждый вечер я спрашивала вас, а вы отвечали мне отказом. Мистер Грэхем,
неужели вы никогда не попросите меня зайти к вам попозже?
- Ох! Так вот ты о чем! Маргрета...
- Да, сэр?
- Я не мистер Грэхем!
- Сэр?
- Меня зовут Хергенсхаймер. И сегодня как раз одиннадцать дней с тех
пор, как я впервые в жизни увидел тебя. Мне жаль. Мне ужасно жаль. Но
такова правда.

7
Но прошу вас, взгляните на меня:
буду ли я говорить ложь пред лицом вашим?
Книга Иова 6, 28
Маргрета одновременно и утешение для глаз, и человек в высшей степени
воспитанный. Она ни разу не раскрыла в изумлении рта, не принялась
спорить, не воскликнула: "О, нет!" или "Не верю!" Выслушав все, что я ей
сказал, она помолчала, выждала, не последует ли продолжение, а потом
спокойно ответила:
- Я тебя не поняла.
- Я сам ничего не понимаю, - отозвался я, - что-то произошло в те
минуты, когда я пересекал эту пышущую огнем яму. Мир внезапно изменился.
Это судно... - я ударил кулаком по шпангоуту... - совсем не то судно, на
котором я плыл раньше! И люди называют меня Грэхемом, тогда как я знаю,
что мое имя - Александр Хергенсхаймер. Но дело не только во мне или в
корабле - дело в самом мире. У него другая история. Другие страны. У вас,
например, нет воздушных кораблей.
- Алек, а что такое воздушный корабль?
- Гм... Такая штука, которая летает в воздухе наподобие воздушного
шара. И в некоторой степени это действительно воздушный шар. Но он
перемещается очень быстро - более ста узлов.
Маргрета спокойно обдумала сказанное.
- Думаю, что это опасно.
- Вовсе нет. Это самый лучший способ путешествия. Я прилетел сюда на
таком корабле - "Граф Цеппелин", Североамериканской авиалинии. В твоем
мире воздушных кораблей не существует. Именно это и послужило для меня
окончательным доказательством, что ваш мир - иной мир - и что это не
хитроумный розыгрыш, который кто-то затеял ради меня. Воздушные сообщения
- такая важная часть экономики известного мне мира, что без них меняется
практически все. Возьми, например... Слушай, а ты мне веришь?
Она ответила медленно и задумчиво:
- Я верю, что ты говоришь мне правду - такую, какой она тебе
представляется. Однако правда, которую вижу я, совсем иная.
- Я понимаю. В том-то и заключается вся трудность моего положения.
Я... Послушай, если ты не поторопишься, то пропустишь ужин, не так ли?
- Это неважно.
- Нет, важно: ты не должна пропускать трапезы только потому, что я
сделал дурацкую ошибку и обидел тебя. А если я не появлюсь за столом, Инга
пришлет кого-нибудь выяснять, не заболел ли я, не заснул ли, не произошло
ли еще чего-нибудь в том же духе - я видел, что она поступает именно так в
подобных случаях. Маргрета, моя любимая! Я так хочу тебе все рассказать! Я
так долго ждал этого! Мне просто необходимо поделиться с тобой! Теперь я
могу и даже обязан сделать это. Однако для такого разговора мало пяти
минут, его нельзя вести, так сказать, на ходу. Когда ты вечером покончишь
с постелями, у тебя найдется время выслушать меня?
- Алек, я всегда найду время, раз тебе это нужно.
- Отлично! Иди вниз и поешь. Я тоже спущусь, перехвачу чего-нибудь -
отделаюсь от Инги, - а потом мы встретимся здесь же, когда ты
освободишься. Ладно?
Она задумчиво посмотрела на меня.
- Хорошо, Алек... Ты поцелуешь меня еще раз?
Вот так я узнал, что она поверила мне. Или хочет поверить. Тут-то я и
перестал волноваться. Я даже поужинал с аппетитом, хоть и очень торопился.

Когда я вернулся, она уже ждала меня и при моем появлении встала. Я
сжал ее в объятиях, поцеловал в нос, приподнял за локти и посадил на
кровать, потом уселся на единственный стул.
- Дорогая, как ты думаешь, может быть, я спятил?
- Алек, я не знаю, что и думать.
Изредка, под влиянием эмоций, ее акцент становился более заметным,
обычно же ее английское произношение лучше моего - жесткого, как визг
заржавленной пилы, произношения уроженца Кукурузного пояса [часть
территории США, ядро которой составляют штаты Огайо, Иллинойс, Индиана,
Айова, известная развитым сельским хозяйством - выращиванием кукурузы,
свиноводством и т.д.].
- Я знаю, - согласился я, - у меня та же проблема. Есть только две
возможные точки зрения на нее. Или случилось нечто невероятное, когда я
шел через огненную яму, нечто такое, что изменило мир, - или же я
свихнулся, как енот в неволе. Целыми днями я перебирал в уме все известные
мне факты и... пришел к выводу, что мир _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о
и_з_м_е_н_и_л_с_я_. Тут не одни воздушные корабли. Куда-то подевался
кайзер Вильгельм Четвертый, а на его месте появился какой-то дурацкий
президент Шмидт, ну и прочее в том же духе.
- Я бы не стала называть герра Шмидта дурацким. Он вполне приличный
президент по сравнению со многими другими немецкими президентами.
- Вот об этом я и говорю. Мне любой немецкий президент представляется
дурацким, ибо Германия - в моем мире - одна из последних западных
монархий, ничем не ограниченных и в то же время весьма эффективных с
политической точки зрения. Даже царь и тот не обладает такими правами.
- И я говорю о том же, Алек. У нас нет ни кайзера, ни царя. Великий
князь Московский является конституционным монархом и уже не претендует на
то, чтобы считаться сюзереном других славянских стран.
- Маргрета, мы оба говорим об одном и том же. Мир, в котором я рос,
исчез. Мне приходится заново познавать совершенно другой мир... нет, не
совершенно другой. География, по-видимому, не изменилась, а история - не
полностью. Оба мира, кажется, были идентичны до начала двадцатого века.
Или, скажем, до 1890 года. Около сотни лет назад случилось нечто
непонятное, и мир расщепился надвое... А двенадцать дней назад произошло
нечто столь же странное, но уже со мной, и меня выкинуло в этот чужой мир.
- Я улыбнулся ей. - Но я не жалею. И знаешь почему? Потому что в этом мире
есть _т_ы_.
- Спасибо. А для меня бесконечно важно, что в нем есть ты.
- Тогда, значит, ты мне веришь. Вот и я вынужден поверить. Поверить
так, что перестал волноваться по поводу случившегося. Беспокоит меня
только одно - что стало с Алеком Грэхемом? Занял ли он мое место в моем
бывшем мире? Или что?
Она не ответила мне, а когда наконец заговорила, то ее слова
ошеломили меня своей бессмысленностью.
- Алек, будь добр, сними, пожалуйста, штаны.
- Что ты сказала, Маргрета?
- Будь так добр. Я вовсе не шучу и в еще меньшей степени собираюсь
соблазнять тебя. Но я должна кое-что проверить. Пожалуйста, спусти брюки.
- Не понимаю... ну, хорошо...
Я умолк и сделал так, как она просила, хоть это и очень нелегко,
когда на тебе вечерний костюм. Мне пришлось сначала стащить с себя
смокинг, потом жилет, и только сняв эти оболочки, я оказался в состоянии
сбросить с плеч подтяжки.
Затем, весьма неохотно, начал расстегивать ширинку. (Еще один
недостаток этого мира - в нем отсутствуют "молнии". Я мало ценил их до
того, как обнаружил полное отсутствие таковых.)
Наконец, тяжело вздохнув, я спустил брюки на несколько дюймов.
- Хватит?
- Еще немножко, если можно... и не откажи в любезности, повернись ко
мне спиной.
Я опять повиновался. Потом почувствовал, как ее руки, мягкие и
доброжелательные, прикоснулись к моей правой ягодице. Маргрета приподняла
нижний край моей сорочки и спустила кальсоны с правой стороны.
Секунду спустя она восстановила порток в моей одежде.
- Вот и все. Спасибо.
Я запихал рубашку в брюки, застегнул их, надел на плечи подтяжки и
уже потянулся было за жилетом, когда Маргрета сказала:
- Еще минуточку, Алек.
- Э? А я полагал, что уже все.
- Да, все. Но нет смысла снова влезать в вечерний костюм. Можно я
достану твои домашние брюки? И рубашку. Ты же не собираешься идти в салон?
- Нет, конечно. Во всяком случае, если ты останешься.
- Я останусь, нам надо поговорить. - Она быстро отыскала домашние
брюки и положила их на кровать - Извини, пожалуйста, - и вышла в ванную.
Не знаю - надо ей было воспользоваться туалетом или нет, но она
понимала, что мне удобнее переодеться в каюте, чем в крошечном туалетике.
Я переоделся и сразу почувствовал себя лучше. Жилет и крахмальная
сорочка лучше смирительной рубашки, но ненамного. Маргрета вышла из ванной
и первым делом повесила на вешалку сброшенную мной одежду - все, кроме
сорочки и воротничка. Вынула запонки и спрятала, а сорочку и воротничок
бросила в мешок для грязного белья. Интересно, что сказала бы Абигайль,
увидев все эти действия, столь характерные для заботливых любящих жен?
Абигайль никогда этим не занималась - она считала, что мужчин не следует
портить чрезмерной опекой.
- К чему все это, Маргрета?
- Мне надо было кое-что проверить. Алек, ты стараешься разгадать, что
произошло с Алеком Грэхемом? Теперь я знаю ответ.
- И что же?
- Он здесь. Ты и есть он.

Дар речи вернулся ко мне только через какое-то время.
- И основой для такого утверждения послужило лицезрение нескольких
квадратных дюймов моей задницы? И что же ты там обнаружила, Маргрета?
Красное родимое пятно, по которому обычно находят пропавших без вести
наследников престола?
- Нет, Алек. Твой Южный Крест.
- Мой... что?
- Алек, ну пожалуйста! Я так надеюсь, что это поможет восстановить
твою память! Я увидела его в ту первую ночь, когда мы... - она
заколебалась, но потом посмотрела мне прямо в глаза, - когда мы занимались
любовью. Ты зажег свет, а потом перевернулся на живот, чтобы посмотреть,
который час. Вот тогда-то я и увидела эти родинки на правой ягодице. Я
что-то сказала насчет рисунка, который они образуют, и мы немного пошутили
на эту тему. Ты еще сказал, что это твой Южный Крест и он показывает, где
у тебя верх, а где низ. - Маргрета слегка покраснела, но не отвела
твердого взгляда от моих глаз. - И я показала тебе несколько своих
родинок. Алек, мне ужасно жаль, что ты этого не помнишь, но, пожалуйста,
верь мне. К тому времени мы уже так привыкли друг к другу, что вполне
могли шутить на такие темы, и я нисколько не боялась показаться грубой или
нескромной.
- Маргрета, я вообще не могу представить тебя нескромной или грубой,
но ты придаешь слишком большое значение дурацкому рисунку, в который
случайно сложились родинки. У меня их уйма, и я нисколько не удивляюсь
тому, что некоторые из них, в том месте, где я их и вижу-то плохо,
образуют что-то вроде креста... И даже тому, что и у Грэхема был похожий
рисунок.
- Не похожий, а точно такой же!
- Ну... есть же лучшая возможность проверить. В столе лежит мой
бумажник. Вернее, бумажник Грэхема. Там его водительское удостоверение. С
отпечатком большого пальца. Я не сверял его, поскольку полностью уверен,
что он - Грэхем, а я - Хергенсхаймер и что мы вовсе не один человек. Но мы
это можем проверить. Достань бумажник, дорогая. Сверь сама. Я поставлю
свой отпечаток на зеркале в ванной. Сравни их. И тогда ты увидишь сама.
- Алек, но я _з_н_а_ю _т_о_ч_н_о_. Это ты не веришь - вот и проверяй.
- Что ж...
Контрпредложение Маргреты показалось мне разумным, я согласился.
Я достал водительское удостоверение Грэхема, затем прижал большой
палец к зеркалу в ванной, сначала потерев им нос, ибо на поверхности носа
естественного жира, конечно, больше, чем на подушечке пальца. Оказалось,
что отпечаток на зеркале плохо различим, поэтому я насыпал немного талька
и сдунул его на стекло.
Стало еще хуже. Порошок, которым пользуются детективы, должно быть,
куда более мелок, чем тальк для бритья. А может быть, я просто не умел с
ним обращаться. Я сделал еще один отпечаток, на сей раз без талька,
поглядел на оба, потом на свой правый большой палец, потом на отпечаток на
удостоверении, затем попытался проверить, действительно ли на
удостоверении помещен именно правый отпечаток. Мне показалось, что так оно
и есть.
- Маргрета, будь добра, пойди сюда.
Она вошла в ванную.
- Погляди на это, - сказал я. - Посмотри на все четыре вещи - на мой
большой палец и на эти три отпечатка. Главным элементом всех четырех
являются дуги, но это, вообще-то говоря, характерно для половины
отпечатков больших пальцев во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61