Я нарочно пошел быстро, чтоб он оказался перед выбором - или бежать
вприпрыжку, или потерять меня из виду. Я был настолько же крупнее его,
насколько Громила - больше меня; и, чтоб не отстать, ему пришлось
припуститься бегом.
Я вышел на прогулочную палубу и прошел мимо бара и столиков прямо к
плавательному бассейну.
Последний, как я и надеялся, оказался пуст: судно стояло в порту.
Обычное в таких случаях объявление гласило: "ЗАКРЫТ НА ВРЕМЯ СТОЯНКИ".
Бассейн был окружен хлипким ограждением в виде однорядного каната, воду в
нем не спустили. Я остановился у самого каната, спиной к бассейну.
Бородавка шел за мной. Я поднял руку:
- Стой где стоишь!
Он остановился.
- Теперь поговорим, - начал я. - Объясни, да поподробнее, какого
дьявола ты надумал привлечь к себе внимание и притащил своего громилу на
судно? Да еще датское! Мистер Б. на тебя очень, очень рассердится. Как
тебя кличут?
- Не твое дело. Где пакет?
- Какой еще пакет?
Он начал орать и брызгать слюной, но я тут же оборвал его:
- Прекрати валять дурака! Меня этим не возьмешь! Корабль готов к
отплытию - у тебя осталось лишь несколько минут, чтоб объяснить, что
конкретно тебе надо, и убедить меня, что ты именно тот, кто должен _э_т_о
получить. Если не перестанешь надувать щеки, то окажешься в положении
человека, которому предстоит вернуться к боссу и рассказать, что провалил
дело. А потому выкладывай: что тебе надо?
- Пакет!
Я вздохнул:
- Мой старый и глуповатый друг, ты, видно, крепко зациклился. Все это
мы с тобой уже проходили. Какой такой пакет? Что в нем?
Он помолчал.
- Монета.
- Любопытно. И какая?
На сей раз молчание длилось вдвое дольше, и мне снова пришлось
заговорить:
- Если не скажешь, сколько там денег, я дам тебе пару франков на пиво
и отправлю домой. Ты этого хочешь? Два франка?
Такому тощенькому человечишке не следует иметь столь высокое кровяное
давление. Наконец ему удалось выдавить из себя:
- Американские доллары. Миллион.
Я расхохотался ему прямо в лицо.
- Да откуда ты взял, что у меня столько денег? А если бы и было, то
неужто ты полагаешь, что я бы такие деньги вот так запросто отдал
т_е_б_е_? Откуда мне знать, что именно ты должен их получить?
- Да ты спятил, парень! Ты же знаешь, кто я такой!
- Докажи это. У тебя глаза какие-то не такие и голос звучит иначе. Я
думаю, что ты мошенник.
- Мошенник?
- Фальшак. Подделка. Выдаешь себя за другого.
Он что-то злобно прошипел, надо думать, по-французски. И, полагаю, в
его речи начисто отсутствовали комплименты в мой адрес. Я покопался в
памяти и, тщательно выговаривая, с большим чувством произнес фразу,
которую бросила прошлым вечером дама; муж коей попенял ей, что она
напрасно волнуется по пустякам. Фраза не полностью соответствовала данной
ситуации, но в мои намерения входило лишь поиграть на его нервишках.
Видимо, это мне удалось. Он замахнулся, но я схватил его за кисть,
намеренно поскользнулся и рухнул спиной в бассейн, увлекая его за собой.
Падая, я завопил изо всех сил:
- Помогите!!!
Мы бултыхнулись в воду. Я в него крепко вцепился, вынырнул и снова
потащил под воду.
- Помогите!!! Он меня хочет утопить!!!
Мы снова ушли на дно, борясь друг с другом. Я орал, требуя помощи,
каждый раз, когда моя голова оказывалась над водой. А когда помощь пришла,
то разом обмяк и отпустил противника.
Я не подавал признаков жизни до тех пор, пока мне не начали вдувать
воздух прямо в рот. Тут я, конечно, чихнул и открыл глаза.
- Где я?
Кто-то воскликнул:
- Он пришел в себя! Теперь все в порядке.
Я огляделся и обнаружил, что лежу на спине, рядом с бассейном. Кто-то
так профессионально пытался привести меня в чувство с помощью
искусственного дыхания, что чуть было не оторвал мне левую руку напрочь.
Если не считать руки, я был в полном порядке.
- Где он? Тот, который столкнул меня в воду?
- Убежал.
Я узнал голос и повернул голову. Мой друг, мистер Хендерсон,
корабельный эконом.
- Убежал?
Вот и все. Мой визитер с крысиной рожей выбрался из воды как раз в
тот момент, когда меня вытащили на палубу, и задал стрекача. А когда меня
"привели в чувство", Бородавка вместе со своими телохранителями был уже
далеко.
Мистер Хендерсон заставил меня лежать до прихода судового врача. Тот
приставил к моей груди стетоскоп и объявил, что у меня все о'кей. Я соврал
что-то, похожее на правду, и уклонился от дальнейших объяснений. Трал уже
убрали, и громкий гудок возвестил, что мы покинули причал.
Разумеется, я не счел нужным сообщить, что в школе считался хорошим
игроком в водное поло.

Следующие несколько дней были особенно приятны, что доказывало
справедливость поговорки, будто самый сладкий виноград всегда растет на
склонах действующих вулканов.
Мне удалось познакомиться (или, если угодно, возобновить знакомство)
с моими компаньонами по столу, не возбудив, по-видимому, у них ни малейших
подозрений на свой счет. Я узнавал их имена из общих разговоров, запоминал
их - и потом пользовался этим. Все со иной были милы - теперь я не только
не сидел "ниже солонки", ибо список пассажиров показывал, что я нахожусь
на судне с начала круиза, но и стал знаменитостью, если не героем, потому
что прошел сквозь пламя.
Плавательным бассейном я больше не пользовался. Я не знал, хорошо ли
плавал Грэхем или нет и, будучи "спасенным", не хотел рисковать, показав
умение плавать, что не вписывалось в историю о спасении. Кроме того, хотя
я и попривык (и даже стал получать удовольствие) к определенной степени
женской обнаженности, которая в прошлой жизни меня здорово шокировала бы,
я все же не был уверен, что смогу держаться в компании нудистов с
апломбом.
Поскольку ни до чего додуматься я не смог, то просто выкинул из
головы таинственную историю с Крысиной Мордой и его телохранителями.
То же касалось и главной и всеобъемлющей тайны - кто я такой и как
сюда попал; раз сделать ничего нельзя, то не стоит и волноваться. Подумав
немного, я решил, что нахожусь примерно в таком же положении, как и все
люди на свете: мы не знаем, кто мы такие, откуда взялись и зачем тут
пребываем. Моя дилемма была просто поновее, но по сути ничем не отличалась
от общей.
Одна вещь (может быть, даже единственная), которую я усвоил в
семинарии, заключалась в том, чтобы хладнокровно смотреть в лицо
древнейшей тайне жизни и не огорчаться своей неспособностью эту тайну
разгадать. Честные священники и проповедники лишены утешения религии;
вместо этого им приходится жить, довольствуясь суровой наградой, даваемой
философией. Я никогда не был настоящим метафизиком, но все же научился не
волноваться из-за вещей, изменить которые не в силах.
Много времени я проводил в библиотеке или в шезлонге на палубе,
читая, и с каждым днем почерпывал что-то новое об этом мире и ощущал себя
в нем все более уверенно. Золотые счастливые дни бежали быстро, точно сны
моего далекого детства.
И каждый день была Маргрета.
Я чувствовал себя мальчуганом, впервые испытавшим приступ щенячьей
влюбленности.
То был очень странный роман. Мы не могли разговаривать о любви.
Возможно, это я не мог, а она просто молчала. Каждый день она была для
меня прислугой (как и для других гостей-пассажиров)... и "мамочкой" (и для
других тоже? Не думаю... не знаю точно). Отношения наши были теплые, но не
интимные. Но ежедневно, в течение нескольких минут, когда я "платил" ей за
услуги типа завязывания бабочки, она превращалась в удивительно нежную и
невообразимо страстную возлюбленную.
Но только на эти мгновения.
В другое время я был для нее "мистер Грэхем", она называла меня "сэр"
- дружелюбно, тепло, но не интимно. Она охотно болтала со мной, но только
стоя у открытой двери; частенько делилась корабельными сплетнями. Ее
манеры всегда были манерами отлично вышколенной горничной... Поправка:
безукоризненными манерами члена команды, отвечающего за обслуживание
пассажиров. Каждый день я узнавал о ней что-то новое. И не мог отыскать в
ней ни единого изъяна.
Для меня день начинался с того момента, когда я встречал ее, - это
бывало обычно, когда я шел завтракать и сталкивался с Маргретой либо в
коридоре, либо видел ее в открытую дверь каюты, которую она прибирала...
Всего лишь: "Доброе утро, Маргрета" и "Доброе утро, мистер Грэхем" - но
солнце для меня вставало лишь после этого.
За день я виделся с ней несколько раз, но вершиной наших встреч
становился ритуал завязывания галстука-бабочки.
Потом я обычно видел ее мельком после обеда. Сразу же после него я на
несколько минут возвращался в каюту, чтобы освежиться перед вечерними
развлечениями - танцами в гостиной, концертом, игрой или очередным походом
в библиотеку. В это время Маргрета нередко находилась где-то в носовой
части коридора правого ряда кают палубы "С": стелила постели, споласкивала
ванны и так далее - словом, подготавливала каюты своих "гостей" к ночному
сну. И опять я говорил ей: "Привет" - а потом ждал в своей каюте, куда она
приходила, чтобы постелить мне постель и спросить: "Вам что-нибудь
понадобится еще вечером, сэр?" А я неизменно улыбался и отвечал:
"Решительно ничего, Маргрета. Большое спасибо". В ответ она желала мне
спокойной ночи и добрых сновидений. Этим и заканчивался мой день - чем я
занимался до той минуты, когда засыпал, значения уже не имело.
Конечно, мне так и хотелось - каждый день! - сказать ей: "Ты же
знаешь, что мне нужно". Но я не мог. In primus: [во-первых (лат.)] я был
женат. Правда, моя жена затерялась где-то в другом мире (или это я
затерялся?), но нет освобождения от священных уз брака по сию сторону
могилы. Item: [так же (лат.)] любовная связь Маргреты (если таковая имела
место) была с Грэхемом, роль которого я лишь исполнял. Я был не в
состоянии отказаться от вечернего поцелуя (не ангел же я, в конце концов),
но, если я хотел остаться чистым перед моей любовью, я не имел права пойти
дальше. Item: благородный человек не может предложить объекту своей любви
нечто меньшее, чем брак, а я этого не мог сделать ни с правовой точки
зрения, ни тем более с моральной.
Так что сладость золотых денечков отдавала горечью. Каждый из них
приближал меня к неизбежной минуте, когда я расстанусь с Маргретой и почти
наверняка не увижу ее более никогда.
Я даже не имел права намекнуть ей, как велика эта потеря для меня.
И в то же время моя любовь отнюдь не была столь альтруистической,
чтоб я надеялся, будто расставание со мной не принесет Маргрете особого
горя. В низости своей, будучи эгоистичен, как мальчишка, я тешил себя
надеждой, что она будет страдать в разлуке не меньше, чем я сам. Такова уж
эта "щенячья" влюбленность! В качестве извинения могу привести лишь тот
факт, что мне лично была известна лишь "любовь" женщины, которая любила
Иисуса столь сильно, что на привязанность к существу из плоти и крови у
нее чувств уже не оставалось.

Прошло уже десять дней с тех пор, как мы покинули Папеэте, и Мексика
должна была уже вот-вот показаться из-за горизонта, когда наша зыбкая
идиллия вдруг рухнула. Вот уже несколько дней Маргрета стала как-то
отдаляться от меня. Обвинить ее ни в чем я не мог, так как не располагал
никакими конкретными фактами, и уж конечно не было ничего такого, что дало
бы мне право жаловаться на нее. Кризис наступил вечером, в тот момент,
когда она, как обычно, завязывала мне бабочку.
Как всегда, я улыбнулся, сказал "спасибо" и поцеловал ее.
Затем отстранился, все еще продолжая держать ее в объятиях, и
спросил:
- Что случилось? Я же знаю, что ты можешь целоваться куда лучше. У
меня дурно пахнет изо рта?
На что она холодно ответила:
- Мистер Грэхем, я думаю, нам лучше с этим покончить навсегда.
- Итак, я уже "мистер Грэхем". Маргрета, в чем я перед тобой
провинился?
- Ни в чем.
- Но тогда... Моя дорогая, ты плачешь?!
- Извините. Я не смогла удержаться.
Я вынул носовой платок, вытер ей глаза и мягко сказал:
- Я и предполагать не мог, что когда-нибудь обижу тебя. Ты должна мне
сказать, в чем дело, чтобы я постарался исправить причиненное тебе зло.
- Раз вы не понимаете этого сами, сэр, я не вижу возможности вам
что-то объяснить.
- Все же попытайся. Ну пожалуйста! (Может быть, это один из тех
цикличных эмоциональных кризисов, которыми страдают все женщины?)
- Мистер Грэхем... я знала, что это все равно может продолжаться
только до конца круиза, и, поверьте, ни на что другое не рассчитывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61