- Если понадобится,
будем говорить громче.
- Как пожелаете, - сказал я, осторожно усаживаясь на стул.
- Наверное, вам надо предложить выпить или еще чего-нибудь? -
сказал Аберкромби. - Вы вообще что-нибудь пьете?
- Я уже принял дневную порцию воды, - ответил я. - А человеческие
стимуляторы и одурманивающие не совместимы с моим обменом веществ.
- Ну и ладно, - он пожал плечами и снова стал меня рассматривать. -
Знаете, вы первый инопланетянин, кого я допустил в этот дом.
- Для меня это большая честь, мистер Аберкромби, - сказал я, решив,
что диалект Наемного работника - действительно самый подходящий,
поскольку диалект Равных исключает ложь в общении.
- Кроме пары слуг, которые и работать толком не умели, - добавил
он. - В конце концов пришлось дать им пинка под зад.
- Прискорбно слышать.
Он пожал плечами.
- Я сам виноват. Не надо было нанимать инопланетян.
- Но вы наняли меня, - подчеркнул я.
- Временно.
Минуту мы сидели молча. Он вставил новую сигарету в мундштук, закурил.
- А откуда у вас имя Леонардо? - спросил он неожиданно.
- Когда я был молод, то мечтал стать художником, - объяснил я. -
Мне не хватало таланта, но я всегда носил с собой образцы своих работ,
время от времени пополняя их. Вскоре после того, как я попал в Галерею
Клейборн по программе обмена специалистами, я показал свои работы
Гектору Рейберну. Там была интерпретация "Моны Лизы" да Винчи в
твенистской манере, которая ему понравилась, и поскольку мое имя
непроизносимо для людей, Гектор решил называть меня Леонардо.
- Дурацкое имя.
Диалект Наемного работника не позволил мне возразить своему нанимателю
на заявление, сделанное таким убежденным тоном, так что я промолчал.
- Оно подходит бородатому мужику, заляпанному краской, - продолжал
он, - а не полосатому чудищу с оранжевыми глазами и свороченным на
сторону носом.
- Это существенная часть моего Узора, - объяснил я. - Дыхательное
отверстие находится у меня между глаз. Возможно, с такого расстояния вам
не видно.
- Оставим в покое расстояние, - сказал он. - Созерцание вашего носа
для меня не есть первоочередная задача.
- Я останусь на месте, - уверил я его. - Не надо меня бояться.
- Бояться? - презрительно фыркнул он. - Черт, да я потерял счет
убитым мной инопланетянам! Я был в битве на Канфоре IV, три года на
Раболианской Войне. Может, мне и приходится терпеть отдельных наглых
выродков, которые напяливают человеческую одежду, учат человеческий язык
и вообще воображают себя людьми, но я не обязан любить вас и не
собираюсь с вами обниматься. Знайте свое место, и мы отлично поладим.
Мое присутствие так явно не доставляло ему удовольствия, что мне стало
еще интереснее, зачем же он требовал встречи, и я попробовал
сформулировать свой вопрос настолько тонко и безобидно, насколько
позволял диалект Работника. Он понял меня лишь с третьей попытки.
- У меня есть причины думать, что вы можете быть мне полезны, -
ответил он.
- В каком качестве? - спросил я.
- Кто кого нанимает, вы или я? - сказал он раздраженно.
- Вы, мистер Аберкромби.
Он выпустил облачко дыма, наклонился вперед, оперся локтями на стол и
устремил на меня пристальный взгляд.
- Как вы думаете, какое у меня состояние?
- Понятия не имею, - ответил я, удивленный таким вопросом.
- Почти 600 миллионов кредитов, - сказал он, внимательно глядя за
моей реакцией. - Если вы сделаете свою работу, вы увидите, что я бываю
щедрым даже к инопланетянам.
Он смотрел на меня, не мигая.
- Но я хочу, чтоб вы знали и другое: когда меня пытаются водить за
нос, я самая злопамятная сволочь в мире. Если вы стащите у меня одну-
единственную пепельницу, я потрачу все 600 миллионов до последнего
кредита, чтобы изловить вас. Понятно?
К счастью для нас обоих, я не воспользовался диалектом Равных, не то
мой ответ глубоко бы его оскорбил, а возможная реакция стоила бы мне
острых физических неудобств. Я просто сказал:
- Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит
гражданским и моральным законам.
- Война тоже противоречит, и все воюют, - сказал он. - Я сорок лет
собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о
вас побольше.
- Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет
необходимости мне ее показывать, - сказал я.
- Нет, есть, - возразил он.
- У вас наверняка есть система охраны, - предположил я, а мой цвет
стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной
коллекцией.
- Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на
человека.
Он присмотрелся и нахмурился.
- Почему вы без конца меняете цвета?
- Меняется только интенсивность, - пояснил я. - Сам цвет не
меняется.
- Отвечайте на вопрос.
- Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.
- А что значит именно это выражение? - не унимался он.
- Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, - ответил
я. - Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?
- Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже
меняются?
- Нет, - пояснил я. - Они, как и знак на моем лице, о котором вы
упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.
- Что-то вроде татуировки?
- Да, - солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор
человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?
- И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?
- Я был совсем мал, - честно ответил я.
- Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?
- Нет, мистер Аберкромби, - сказал я, стараясь отвечать попроще и
по возможности правдивее. - Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того,
как обрел свой Узор.
- Нечто вроде инициации? - спросил он.
- Не совсем.
Он решил перейти на параллельную тему.
- А ваша жена? У нее тоже - узор?
- Да.
- И на что он похож?
- Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.
Он моргнул.
- Вы никогда не видели свою жену?
- Нет, мистер Аберкромби.
- Но когда-нибудь вы ее увидите?
- Конечно, - сказал я. - Как же иначе нам размножаться?
- Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?
- Я мог бы вам это объяснить, - предложил я.
- Избавьте меня от подробностей, - сказал он. Черты лица исказились
в гримасе.
- Как пожелаете, - ответил я. - Я не хотел вас обидеть. Для
Бъйорнна акт размножения - естественная функция, как прием пищи и
экскреция.
- Довольно! - рявкнул он. - Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем
вы занимаетесь в туалете.
- Хорошо, мистер Аберкромби.
- Это отвратительно и противоестественно.
- Жаль, что у вас складывается такое мнение, - сказал я. - Я,
наверное, не так выразился.
Он долго смотрел на меня.
- Не очень-то ты гордый, а?
- Не понимаю вас, мистер Аберкромби.
- Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с
вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.
- Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, -
объяснил я. - Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои
обязательства со всей добросовестностью.
- Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? - продолжал он.
- Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне
удовольствие.
- Господи! - презрительно пробормотал он. - Канфориты, те хоть
сражались. Что вы за народ такой?
- Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и
обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не
хватает ваших агрессивных свойств.
Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.
- Ладно, - заключил он. - Перейдем к делу.
- Значит, мои ответы вас удовлетворили?
- Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить,
- он встал. - Идите за мной.
- На каком расстоянии? - поинтересовался я, вспомнив строгое
требование не подходить близко.
- Заткнитесь и выполняйте, - проворчал он, направляясь к двери.
Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в
большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и
двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти
картин и голограмм, все известных авторов.
- Изумительно! - воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее
позднего лилового периода. - Какая элегантная манера письма!
- Вы знакомы со всеми этими картинами? - спросил он.
- Нет, - признался я. - Многие из них мне неизвестны.
- Но вы знаете этих художников?
Я обвел взглядом галерею.
- Да.
- Три из них - подделки. Укажите, которые.
- Сколько времени вы мне даете? - спросил я.
- Сколько хотите, - он помолчал. - Вы опять сияете.
- Радуюсь профессиональному вызову, - ответил я и тут же
интенсивность моей окраски пропала - я сообразил, насколько
эгоцентричное выражение себе позволил.
Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой
картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец
вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от
него.
- Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, - произнес я с
улыбкой. - Здесь четыре поддельных работы.
- Черта с два! Как четыре? - обозлился он.
- Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и
обнаженная Менке - копии.
- Я отдал за Нгони 800 тысяч!
- Значит, вас обманули, - мягко сказал я. - Нгони жил на Нью Кении
пять столетий назад, а краске не более трехсот лет.
- Откуда вы знаете?
Я попытался ему объяснить, как бъйорнны анализируют химический состав
красок и всевозможные структуры холстов, дерева и электромагнитных
панелей, но поскольку человеческий глаз не в состоянии видеть
инфракрасный и ультрафиолетовый спектры, это оказалось выше его
понимания. Кроме того, ни в одном диалекте не нашлось бы эквивалентных
земных терминов, да их просто и не существовало.
- Хорошо, - сказал он. - Я вам верю.
Он задумался ненадолго, потом поднял взгляд.
- Я пошлю картину в Одиссей на экспертизу, и если она не пройдет,
мой агент на Нью Кении пожалеет, что родился на свет.
- Я не ошибся относительно трех других?
Он кивнул.
- Могу ли я, таким образом, сделать вывод, что я нахожусь здесь для
установления подлинности купленных вами работ, или тех, которые вы
собираетесь приобрести?
- Нет, - ответил он. - Я хотел проверить, знаете ли вы свое дело.
И сделав паузу, неохотно добавил:
- Дело вы знаете.
- Благодарю вас, мистер Аберкромби.
- Идемте в следующую комнату.
Он открыл дверь в конце галереи. Я прошел за ним в небольшое помещение
- во всяком случае, небольшое для этого дома - и оказался в зале без
окон. На стенах размещалось семнадцать картин и пять голограмм, кроме
того, две изумительных камеи и статуэтка. Все они изображали женщину,
подобную той, что была на картине Килкуллена.
- Ну? - спросил он, дав мне бегло осмотреться.
- Очень сильное впечатление, - сказал я, и цвет мой снова стал
гуще. - По-моему, четыре из этих картин написаны еще до Галактической
эры.
- Именно, - откликнулся он. - А статуэтка сделана до рождества
Христова.
- Какую религию она представляет? - поинтересовался я.
- Никакой.
Я смутился.
- Но появление одного и того же женского образа в произведениях
искусства, разделенных тысячелетиями и триллионами миль, наверняка
означает, что она является весьма заметной мифической фигурой в истории
вашей культуры?
Аберкромби был непоколебим.
- Она не имеет никакого отношения к истории моей культуры.
- Тогда как объяснить, почему ее образ появляется в столь многих и
столь разнообразных произведениях?
- Понятия не имею.
- В высшей степени любопытно, - сказал я, отступая от картин и
сравнивая три ближайшие. - Несомненно, это одна и та же женщина. Она
везде одета в черное, и на каждом изображении у нее одно и то же
неотступное печальное выражение.
- Надеюсь, вы не хотите сказать, что она сама позировала каждому из
художников, - раздраженно произнес Аберкромби. - Между самой первой и
последней семь тысячелетий. Среди людей встречаются долгожители, но рано
или поздно мы все умираем. Как правило, рано.
- Я просто предполагаю, что у них может быть общий источник,
древняя картина или скульптура, а все это - просто его интерпретации.
- Может быть, - произнес он с сомнением. - Но пока я ни черта не
смог его обнаружить.
Я медленно обошел зал еще раз, изучая каждую работу в отдельности.
- У них есть еще одна интересная общая особенность, - сообщил я.
- Какая?
- Ни одна из них не принадлежит автору с именем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36