я, Иванов-Бельгийский и Пепсиколов. Последний был напряжён до предела,
постоянно листал какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то
высчитывал на карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные
шпаргалки из кармана в карман и как две капли воды походил на студента,
сдающего экзамен по сопромату. Но он уже был обречён - это нетрудно было
заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он наконец,
красный, потный, удручённый неудачей и всё-таки счастливый, покинул сцену.
Я остался один на один с гроссмейстером. Спинным мозгом я чувствовал
пристальное внимание зала к своей персоне - зал не дышал. А я истекал потом
и сомнениями. Иванов-Бельгийский хмурился, откровенно смотрел на часы и
выражал явное своё неудовольствие по поводу моего упрямства. Я же вдруг
понял, что это уже не просто упрямство, а дело чести всего нашего
института. Я представлял интересы не только свои, но и своих побеждённых
товарищей, своих коллег по работе, отрасли народного хозяйства, наконец. На
мою спину сейчас смотрит тысяча пар глаз - смотрит не мигая, с надеждой,
тревогой и ожиданием. Теперь я просто не имел права проиграть. Но и о
выигрыше я не смел помыслить. Когда нас осталось только двое, он перестал
метаться по сцене и уселся напротив меня. Игра приняла ожесточённый
характер: на карту был поставлен его престиж.
Моя тактика страшно раздражала его. Я только защищался, но защищался
бессистемно, без какой бы то ни было определённой цели - и это-то ввергало
его в недоумение и сбивало с толку. Вот он двинул ладью по левому краю.
Ага, вместе со слоном и пешкой готовит ловушку моему коню! Не выйдет,
господин гроссмейстер... Конь сделал отчаянный скачок через ряд чужих пешек
и замер где-то в середине его обороны. Он мысленно чертыхнулся, но я
отчётливо "услышал" это на фоне заметно потускневших мыслей об икре, кофе и
Бразилии. И снова попытки достать моего коня - и опять неудача. Убегая, я
попутно и совершенно случайно съел его пешку и слона. Он же всё больше и
больше терял бдительность и осторожность, в его голове засела навязчивая
идея - уничтожить моего коня во что бы то ни стало. А конь тем временем
носился по его тылам и создавал панику при вражеском дворе его короля. В
его глазах появилось беспокойство, смешанное с подозрением. Он никак не мог
понять, что же я из себя представляю: профана, действия которого совершенно
невозможно предсказать из-за его глупости, либо тонкого и умелого игрока,
скрывающего свою личину под маской дилетанта. Ему бы двинуть все свои силы
на моего короля, а он зачем-то погнался за конём. Словом... Словом, как-то
так само собой получилось, но мы вдруг оба с недоумением обнаружили, что
мой отчаянный конь загнал его короля в угол и... Да, это был мат! Мат,
которого ни он, ни я поначалу даже не заметили...
Что тут началось! Шум, гам, беготня, поздравления, удивление, чьи-то
руки, фотоаппараты - и вопросы, вопросы, вопросы... Бедного
Иванова-Бельгийского совсем затёрли и оттеснили в сторону. Никто и не
заметил, как он исчез.
Это поистине был мой триумф. Всё произошло столь молниеносно, что я
не успел даже как следует удивиться. А когда до меня дошёл всё-таки весь
смысл происходящего, я вдруг возгордился самим собой и понял, что шахматная
карьера для меня - это дело вполне реальное. А почему бы, чёрт возьми, и
нет?! Пока тянется этот эксперимент, я мог бы легко разделаться со многими
видными деятелями этого вида спорта и - кто знает? - стать чемпионом, пусть
даже и местного значения. Нет, этот вопрос обязательно надо продумать,
обязательно...
Наши институтские шахматные фанаты хотели было нести меня до дома на
руках, но я категорически запротестовал, после чего они с явной неохотой
спустили меня с небес на твердь земную. Домой я вернулся лишь в начале
двенадцатого ночи.
Чествование новой шахматной звезды продолжалось и весь следующий
день. Нескончаемым потоком шли ко мне почитатели моего таланта, причём
многие из тех, кто раньше меня даже замечать не хотел, жали теперь мне руки
и сыпали поздравлениями. Апоносов, всегда надменный и неприступный, и тот
снизошёл до лёгкого похлопывания по плечу и одобрительного ворчания. И даже
Завмагов, сияя своей ряхоподобной физиономией, первым сломал лёд отчуждения
и нанёс визит вежливости.
- Ну ты, старик, и дал! - выразил он своё восхищение. - Не ожидал.
Что же касается моих ближайших коллег по работе, то Балбесов и
Петя-Петушок почему-то решили разделить со мной все тяготы триумфатора и
героя дня и приняли на себя часть предназначенных мне поздравлений, за что
я им остался весьма благодарен. Тамара же Андреевна вилась вокруг меня,
сияя обворожительной (как она сама думала) улыбкой и сыпля комплиментами, и
была, по-моему, на седьмом небе от счастья. Ещё бы! Пол-института имело
возможность лицезреть её сегодня! Не было одного лишь Евграфа Юрьевича. Как
выяснилось чуть позже, он укатил в местную командировку и обещал быть
завтра.
Кульминацией дня был звонок поверженного мною гроссмейстера
Иванова-Бельгийского и предложение выступить с ним в паре на предстоящем
вскоре международном состязании на приз... в общем, какой-то там приз. Я
надулся, как индюк, и обещал дать ответ в самом ближайшем будущем. И даже
не имея возможности читать мысли по телефону, я по его тону понял, что мои
слова большого удовольствия ему не доставили. Но, согласитесь, после столь
сокрушительной победы мне как-то не к лицу было сломя голову кидаться на
любую авантюру, и хотя в глубине души я конечно же сразу принял предложение
моего вчерашнего соперника (разумеется, поеду, куда же я денусь! ведь
Бразилия же!), то тон выдержать я всё же считал необходимым. Мол, пусть
знают наших!
Но утром следующего дня ореол славы и почёта вокруг моей особы
внезапно рассыпался и оставил лишь некий неприятный осадок в душах всех,
кто так или иначе оказался причастен к этому делу. И виной тому стал Евграф
Юрьевич. Не успел я войти в помещение нашей лаборатории, как меня пронзил
пристальный взгляд моего шефа. "И не стыдно?" - как бы спрашивал этот
взгляд. И я вдруг понял, что да, стыдно, но что ж теперь делать, раз всё
так получилось...
- Проходите, проходите, дорогой Николай Николаевич, - сказал он
вслух, не опуская глаз и не моргая. - Проходите и садитесь. - Я прошёл и
сел, но сел почему-то не на своё рабочее место, а на стул рядом со столом
шефа. - Наслышан, наслышан о ваших подвигах. Удивили вы меня, Николай
Николаевич, право же, не ожидал. Как же вам это удалось?
Я развёл руками и слегка пожал плечами.
- Да знаете ли... - я замялся, трепеща перед шефом всем своим нутром.
- Я и сам не ожидал.
- Вот как? - усмехнулся шеф. - Интересное дельце. А знаете что,
Николай Николаевич, я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не
желаете ли партейку сыграть? - вдруг спросил он и извлёк откуда-то из-под
стола шахматную доску с уже расставленными фигурами. - А?
Надо заметить, шеф всегда ставил меня в тупик своим поведением. Вот и
сейчас: я ожидал от него всего что угодно, вплоть до выговора с занесением
(хотя, вроде бы, и не за что), но такого... Нет, моей фантазии на такое не
хватило бы. И если уж говорить честно, то я опешил.
- Как! Прямо сейчас? Здесь? - спросил я, не веря своим ушам.
- А почему бы, собственно, и нет? - спросил он.
Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал и запрядал ушами от
восторга, а Петя-Петушок сотворил такое, от чего человек, знающий его,
наверняка бы пришёл в неописуемый ужас, - он выключил плейер и снял
наушники, а лицо его приняло осмысленное выражение. В этот самый момент в
помещение заглянуло ещё несколько человек (принесла ж их нелёгкая!), чтобы
выразить мне своё восхищение и если надо - предложить взаймы, - и тоже
замерли в изумлении, услышав предложение шефа. Все смотрели на меня и
ждали, что же я отвечу. А ответить я мог только одним - согласием, ибо
теперь я не просто старший инженер Нерусский, а шахматный гений, и ответь я
сейчас отказом, несмываемое пятно легло бы на мою репутацию как человека
смелого и бесстрашного. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича,
невзирая на то, что он начальник, а я подчинённый, невзирая на рабочее
время, невзирая на явно провокационный характер самого предложения -
невзирая ни на что. И я принял его.
- Согласен! - махнул я рукой. - Была не была!
- Три партии, идёт? - тут же подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая
один глаз.
- Идёт! - снова махнул я. - Э-эх, гулять так гулять!
Шеф тотчас же освободил свой стол от посторонних предметов, оставив
только шахматную доску, и деловито предложил:
- Играйте белыми, Николай Николаевич. Уступаю.
- Нет, ну зачем же, - проявил я великодушие. - Я могу и чёрными. С
Ивановым-Бельгийским я играл именно чёрными.
- О! - Евграф Юрьевич понимающе кивнул. - Я понимаю - чёрные приносят
счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть.
Особенно вам.
В его словах звучала какая-то двусмысленность, но я никак не мог
уловить её смысл. Тем более, что его мозг был закрыт для меня.
И тут я вдруг осознал всю глубину пропасти, в которую увлекал меня
Евграф Юрьевич. Ведь я не смогу прочесть ни одной его мысли, и, значит, я
обречён на верный проигрыш: играть в шахматы я практически не умел. Даже
если шеф не ахти какой игрок, то хуже меня он всё равно не сыграет - хуже,
как говорится, некуда. Более того, я оказался в положении даже худшем, чем
некий герой одной из песен Высоцкого, который мог себе позволить ненароком
бицепс обнажить, мне же не дано было даже этого удовольствия - как-никак
соперник был моим шефом. Одним словом, я понял, что дело стремительно и
бесповоротно мчится к катастрофе.
Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под
орех - причём так, что я даже глазом моргнуть не успел. Всё закончилось за
какие-нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматном
деле, понял, насколько сильно играл мой шеф. Его комбинации были блестящи,
стремительны и неожиданны. Шесть-семь ходов - и мне объявлялся мат. И какой
мат! Любо-дорого посмотреть. Но самое обидное, самое неприятное было в
другом. Весь мой позор проистекал в присутствии не только моих ближайших
коллег по работе, но и множества других, порой совершенно посторонних, лиц,
припёршихся с утра пораньше лицезреть гения в моём лице и насладиться
общением с ним. Более того, как только весть о необычном турнире разнеслась
по институту, толпы любопытных тут же хлынули в наше малогабаритное и
совершенно не предназначенное для подобных паломничеств помещение. Таким
образом, к концу третьей партии мне в затылок дышало не менее полусотни
жадных до зрелищ ртов. Третий мат исторг у толпы шахматных болельщиков
жуткий стон, в котором сквозило и разочарование, и сожаление, и страстное
желание залить горе вином, и порядком испугавшее меня намерение
определённой части сотрудников, преимущественно мужского пола, намылить мне
шею за халтуру, обман и надувательство. Я был окончательно уничтожен.
С победой закончив турнир, Евграф Юрьевич поднялся и удивлённым
взглядом окинул помещение. Толпа тут же притихла и затаилась в ожидании.
- Вы что, все ко мне? - спросил он тоном проголодавшегося людоеда.
Толпа всё поняла и безропотно стала рассасываться, попутно обливая
меня презрением, жалостью и возгласами типа "э-эх!", "халтурщик!" и "ну
что, съел?" Когда мы остались в своём первоначальном составе, то есть
впятером, шеф произнёс, небрежно смахивая шахматы в ящик стола:
- А теперь за работу, Николай Николаевич, за работу. Хватит
предаваться забавам - не место, да и не время.
Хороши забавы! Можно сказать, в душу плюнул, растоптал, выставил на
всеобщий позор, унизил на глазах у всего института - и это у него
называется забавой! Впрочем, и я хорош, нечего было хвост распускать,
словно павлин. Ведь если на то пошло, то у Иванова-Бельгийского я выиграл
обманом, применив недозволенный приём, что-то вроде допинга - вот за то и
страдаю. Если уж рассудить по справедливости, то я получил по заслугам.
Рано или поздно всё равно бы всё открылось - ведь эксперимент не вечен, - и
тогда мне пришлось бы краснеть не перед своими коллегами по работе, а,
скорее всего, перед лицом всего мира - на каком-нибудь международном
шахматном турнире - в Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе или, скажем, в
Нью-Васюках. Слава Богу, а также благодетелю моему, Евграфу Юрьевичу, что
всё закончилось, ещё толком и не успев начаться. Я наконец понял, что
лучшего выхода для себя из этого дурацкого положения я бы и желать не мог.
Как говорится, что Бог ни делает - всё к лучшему. Так что будем уповать на
Бога, случай и шефа моего, наимудрейшего Евграфа Юрьевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23