Он понял, что влип, и не стал разыгрывать комедию.
- Идёмте, - бросил он на ходу и быстрым шагом направился к себе. Пока
мы шли, я проник в его сознание и как следует поворошил там. К концу нашего
недолгого пути я уже знал всё.
Войдя в кабинет, он резко повернулся и, с неприязнью глядя мне в
глаза, выпалил:
- Послушайте, гражданин Нерусский, в вашей самодеятельности нет
теперь никакого смысла. Дело закрыто и передано в суд, Козлятин к убийству
Паукова оказался непричастен, в то время как вина Мокроносова полностью
доказана. Более того, Мокроносов сознался.
- Сознался?!
- По крайней мере, он не отрицает такой возможности. Мокроносов
подтвердил, что в том состоянии, в котором он тогда находился, им вполне
мог быть нанесён удар бутылкой.
- Так мог или был нанесён? - ухватился я за соломинку.
- Мог или был нанесён - какая разница? Главное - есть вещественное
доказательство: отпечатки пальцев убийцы на бутылке из-под водки, которой
был убит Пауков.
Да, ловко плёл паутину этот проходимец. Но сегодня я намеревался дать
ему бой по всему фронту, перейти в решительное наступление, прижать его в
угол и разбить наголову. У меня перед ним было два огромных преимущества:
первое - я знал о нём гораздо больше, чем он думал, и второе - в глубине
души он всё-таки считал меня шарлатаном, а я таковым не являлся.
Одно из главных условий победы - брать быка за рога, пока он ещё
тёпленький. Что я и не замедлил сделать. Изобразив на лице сатанинскую (как
мне казалось) ухмылку, я нагло расселся в его кресле и не спеша, так, как
будто бы между прочим, спросил:
- А что, Сергей Тимофеевич, родной дядя Козлятина действительно
занимает очень ответственный пост в одном крупном союзном министерстве, или
я его с кем-то спутал? Не слышу?
Кровь отхлынула от его лица, а глаза его потемнели. Если его сейчас
не хватит удар, решил я, то это будет просто чудом. Значит, я попал в самую
точку.
- А вот какой мне сон вчера приснился, - продолжал я. - Будто бы
вызывает вас к себе ваш шеф и говорит: "Что же это вы, батенька, поклёп на
честного человека возводите, а? Поторопились вы с Козлятиным, видит Бог,
поторопились. Чист он перед законом". И тут он вам на ушко шепчет, что-де
Козлятин-то не простой смертный, а единственный племянник весьма и весьма
ответственного товарища Икс из одного очень солидного министерства, и что
преступником он быть никак не может, ибо болен он, и болезнь эта нуждается
в срочном и немедленном лечении. Не помните, Сергей Тимофеевич, в какой
именно санаторий отправили невинного Козлятина? В Ялту? В Пицунду? Или,
может быть, в Ниццу? А то, знаете, сон какой-то нечёткий, самое важноето и
не высветилось. Что с вами, Сергей Тимофеевич, вы прямо весь как-то
осунулись, позеленели? Вам дурно?
Майора Пронина шатало. Мой "сон" ему пришёлся явно не по вкусу.
Однако у меня не было жалости к этому скользкому типу - мне хотелось его
уничтожить. Но он, оказывается, ещё способен был кусаться.
- Всё это вас, гражданин Нерусский, - глухо произнёс он, - никоим
образом не касается. Да, Козлятин признан больным и отправлен на лечение в
Крым. В этом нет ничего противозаконного. А что касается родственных связей
вышеозначенного Козлятина, то о мифическом "дяде" из министерства впервые я
услышал именно от вас и именно сейчас, сию минуту. По поводу же методов
ведения следствия я с вами, как в человеком посторонним, вообще говорить не
желаю.
Я видел, что формально он прав, и что-либо изменить в создавшейся
ситуации я, пожалуй, был не в силах, но как следует проучить его я был
просто обязан.
- Нет, Сергей Тимофеевич, о методах ведения следствия вам всё же
придётся со мной поговорить, потому как методы, вами применяемые, являются
преступными, я же, как гражданин и советский человек, мимо преступления
проходить не имею права. Вспомните, пожалуйста, дело аферистки Крутой.
Вспомнили? Отлично! А теперь скажите, какая сумма находилась в конверте,
который вам передал незнакомый мужчина у входа в метро
"Таганская-кольцевая" 17 апреля сего года? Не помните? Хорошо, подскажу:
триста пятьдесят рэ. Так, далее. Третьего мая, прямо в кабинете, сидя в
этом самом кресле, вы приняли от гражданки Вислоуховой конверт на сумму
пятьсот тридцать рэ... Продолжать?
Майору стало совсем худо. Одной рукой он ухватился за сердце, второй
- за стол, чтобы не упасть, а головой в это самое время начал усиленно
мотать, что, видимо, означало: нет, продолжать, мол, не надо. Что ж, я
человек добрый и отходчивый.
Я встал и направился к выходу. У самой двери остановился и, в упор
глядя на поверженного врага, жёстко произнёс:
- Учтите, майор, судьба Мокроносова целиком на вашей совести. Если
через две недели с него не снимут обвинения в убийстве, я снова приду в
этот кабинет и продолжу перечисление полученных вами конвертов, а их было,
поверьте мне, ох как немало! Прощайте.
Но ещё прежде, чем истекли эти две недели, произошли события,
избавившие меня от необходимости ещё раз встречаться с майором Прониным.





Глава девятая


Я настолько увлёкся расследованием этого гнусного убийства, что
пропустил даже традиционную рыбалку, посещение которой считал делом более
важным, чем сон, еда и - даже страшно признаться - работа. Но мои
телепатические способности настолько перевернули всю мою жизнь, что
невозможное стало обыденным, а в повседневность стали вкрадываться такие
невероятные изменения, о каких я раньше даже помыслить боялся.
Во-первых, я перестал терпеть издёвки и смешки Балбесова, и в один
прекрасный момент осадил его так крепко, что он стал обращаться ко мне
только на "вы" и исключительно по работе, а в глазах его затаилось
нескрываемое любопытство, разбавленное изрядной дозой чисто животного
страха. Во-вторых, я посмел выразить своё несогласие с мнением нашего шефа,
Евграфа Юрьевича, чего ранее себе позволить никогда не мог. Инцидент возник
из-за пустяка: один из пунктов квартального отчёта вызвал у меня сомнения,
и я его высказал. Воспринят этот факт нашими сотрудниками (кроме, разве,
самого Евграфа Юрьевича) был с затаённым дыханием и раскрытыми ртами. Ещё
бы! Я осмелился сделать то, чего до меня не делал никто. Самым же
знаменательным оказался финал инцидента: шеф отказался от своего мнения и
принял моё. Этим я нанёс Балбесову ещё один удар, окончательно сокрушивший
его. В коридорах при виде меня сотрудники стали шушукаться и откровенно
тыкать пальцами. Но я сносил эти знаки внимания и милостиво разрешал им
бесплатно восхищаться мною.
Как-то на институтской доске объявлений появилась запись о том, что
через два дня нас посетит великий шахматист, непобедимый гроссмейстер
Иванов-Бельгийский. После обширной вступительной части и рассказа о своём
тернистом пути к вершинам шахматного Олимпа гений намеревался снизойти до
местных любителей шахмат и дать им непродолжительный сеанс одновременной
игры. Разговоры о предстоящем визите великого гроссмейстера велись в каждом
закутке, знатоки и признанные мастера древней индийской игры досконально
разбирали знаменитые партии Иванова-Бельгийского, пытаясь понять его стиль,
методы защиты и нападения. Откуда-то из недр письменных столов выплыли
пыльные шахматные доски с комплектами фигур, на треть и более заменённых
предметами, к шахматам не имеющими никакого отношения. Бурные дебаты и
обсуждения с проигрыванием наиболее выдающихся партий Иванова-Бельгийского
велись даже в туалетах, причём общему шахматному вирусу поддались не только
мужчины, но и значительная часть прекрасной половины рода человеческого.
Я сейчас уже не помню, что именно толкнуло меня на эту авантюру и
когда в моей голове засела эта безрассудная мысль, но в день проведения
встречи с великим шахматистом моя фамилия красовалась в списке желающих
принять участие в сеансе одновременной игры. Друзья и знакомые при встрече
косились на меня, хлопали по плечу и качали головами: дерзай, мол, Коля, в
душе мы с тобой. Следует сразу же оговориться: в последний раз я сидел за
шахматной доской где-то классе в третьем, так что о способе передвижения
некоторых фигур я имел довольно-таки смутное представление. Словом, в
шахматы я играть не умел. Полагаю, что сей безрассудный шаг я предпринял
исключительно в расчёте на своё шестое чувство - телепатию. Именно его я
намеревался использовать в предстоящем поединке с признанным мастером
шахматных баталий. Не имея практических навыков в этом виде спорта и
абсолютно не зная теории, я надеялся строить свою защиту - о нападении я и
не помышлял, - опираясь на богатый опыт противника и попутно раскрывая все
его замыслы.
И вот настал тот знаменательный день. Если ещё вчера в мужских
разговорах наряду с шахматной тематикой уверенно конкурировали такие
извечные темы, как женщины, пьянки и анекдоты, то сегодня всё это ушло на
второй план - остались только шахматы. Ещё бы! Поди, не каждый день и не в
каждый институт приезжает такой корифей от шахмат, как Иванов-Бельгийский!
К шести часам вечера конференц-зал был набит до отказа. Великий
гроссмейстер, как и все уважающие себя знаменитости, позволил себе опоздать
на сорок минут, но, несмотря на его опоздание, ни один из любителей шахмат
не посмел возроптать против этой задержки. Когда на сцену слегка вихляющей
походкой вышел чрезвычайно худой, высокий, чем-то недовольный субъект и
скучающе-надменным взглядом окинул всех присутствующих, зал взорвался
овациями. Субъект терпеливо принял причитающуюся ему долю народного
восхищения, затем поднял руку и толкнул вялую, никому не нужную речь часика
этак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть
столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже
довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения - ведь
именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в
предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых
затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за
кулисами чёрным кофе и бутербродами с красной икрой, причём сия скромная
трапеза оплачивалась за счёт профсоюзных средств, а значит - за наш счёт.
Но такова традиция - гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу
повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потёр руки.
- Тэк-с, начнём, - произнёс он, когда все шесть соперников были
усажены за столы спинами к залу.
Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами
рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, - тот самый Апоносов,
который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева
нетерпеливо ёрзал шустрый очкарик с ёжиком на голове по фамилии Пепсиколов,
из патентнолицензионного отдела. Остальных трёх смельчаков я разглядеть не
успел.
Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене
(потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был
подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра
шла быстро. Его пятеро партнёров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели
стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же
забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя,
сокрушённо качали головами и обречённо разводили руками. Шестой же, то есть
я, лихорадочно копался в шахматных мозгах великого гроссмейстера. К
величайшему моему удивлению львиную долю его сознания занимали не шахматы,
а красная икра, бразильский кофе и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О
шахматах он вообще мало думал и, как я понял, играл большей частью руками,
а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой
довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере
надобности, но все эти защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были
привнесены извне, позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но
зато более богатых оригинальными идеями и собственными разработками,
шахматистов. Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в
хорошем смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но
совершенно далёким от шахмат как вида искусства.
Черпая информацию в его обширной памяти, я имел возможность раскрыть
его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление, спасая ту
или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации, на которую он
возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему разделаться со мной, чем
приводил его в недоумение и раздражение. К чести его надо заметить, что к
девяти часам он разделался почти со всеми своими соперниками, а когда
стрелка перевалила через зенит циферблата, на сцене осталось только трое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23