Со своим ростом она не могла ничего сделать, кроме как ссутулиться, но одежда на ней была новая, потеплее – коричневые плисовые брюки, голубая фланелевая рубашка и подбитая овечьей шерстью куртка. На ногах – коричневые ботинки. Ростовщик-испанец в Вашингтонской боевой зоне дал ей две с половиной тысячи долларов за кольцо матери, которое стоило семь, но он не задавал вопросов. Расставшись с матерью, Мэри и Барабанщик жили в номерах, которым чуть ли не буквально подходил термин «клоповник». Однажды холодным утром, в гостинице «Слип-Райт» возле Виллингтона, штат Делавэр, Мэри, проснувшись, обнаружила, что тараканы вовсю бегают по лицу Барабанщика. Она их выловила поодиночке и раздавила пальцами. В следующем мотеле Мэри не понравилась смуглая регистраторша за конторкой. Ей не понравилось, как эта баба глядела на Барабанщика, будто в ее дурацкой башке вот-вот щелкнет выключатель. Мэри не пробыла там часа, потом взяла Барабанщика и опять пустилась в путь. Она останавливалась в мотелях, где брали наличными и не спрашивали документов, где большей частью постояльцами были шлюхи с клиентами, наркоманы и мошенники. Ночью Мэри ставила стул около двери и клала револьвер под подушку, и всегда сначала определяла пути быстрого отхода.
Она чуть не напоролась в забегаловке «Омлет-шоп» около Трентона в штате Нью-Джерси и успела среагировать. Когда она ела блины – «лепешки», как их там называли, – а Барабанщик лежал рядом в своей переносной корзинке, вошли двое легавых. Свиньи сели в кабинке у нее за спиной и заказали завтрак. И тут Барабанщик стал орать, назойливо орать, и не хотел успокаиваться. Его плач перешел в визг, и наконец один из легавых поглядел на Барабанщика и сказал:
– Эй! Тебе что, забыли утром кофе подать?
– Она по утрам всегда не в духе, – с вежливой улыбкой сказала Мэри легавому. Откуда ему знать, мальчик Барабанщик или девочка? Она взяла Барабанщика из корзинки и покачала его, гукая и прищелкивая, и его плач стал затихать. У Мэри стало влажно под мышками, позвоночник прокололо от напряжения. У нее в новой наплечной сумке лежал маленький «магнум».
– Хорошая пара легких, – сказал тогда легавый. – Как подрастет, ей самая дорога в «Метрополитен-Опера».
– Тогда и посмотрим, – ответила Мэри, а потом легавый отвернулся, и опасность миновала. Мэри заставила себя доесть блины, но не почувствовала их вкуса. Затем она встала, уплатила по счету и унесла Барабанщика, а на стоянке плюнула свиньям на ветровое стекло.
Где же бакалейный магазин «Каразелла»? Округа сильно переменилась.
– С тех пор двадцать лет прошло, – сказала она Барабанщику. – Все в жизни меняется, верно?
Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», – подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.
Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома – конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.
– Вот здесь, – – сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. – Вот где родилась твоя мама.
Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, – из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит – это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы – одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара – студентка-математик из Беркли – давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.
А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.
«Все путем, все путем, – сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. – Все спокойно».
– ИДИОТ! – заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. – Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?
– Да ничего не случилось! – Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. – Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.
– Ага, – согласился Эдвард. – Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям – ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.
– Эдвард! – Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную желтую камею в раме волос цвета воронова крыла. – Они у тебя спросили водительские права?
– Ага. – Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где « был ребенок Джека. – Но все путем!
Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.
– Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.
– Свиньи за вами не следили? – спросил Акитта Вашингтон – широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.
– Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.
– Потому что, – сказала Мэри из своего кресла-качалки, – у свиней бывает шестое чувство. – У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. – Некоторые свиньи чуют страх. – Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. – Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?
– Да хватит это пережевывать! – рявкнула Дженет. – Свиньи нас не просекли, ясно? Они просто проверили права Эдварда и нас отпустили, и все!
Лорд Джек начал расхаживать по комнате: плохой признак.
– Может быть, и действительно все в порядке, – сказала Диди Морз, сидевшая на полу, чистя револьвер теми же пальцами, которые могли превращать серую глину в произведения гончарного искусства. Она была очаровательной молодой женщиной с зелеными глазами и красной, как боевое знамя, косой – крепко сбитая фермерская дочь из Айовы. – Может быть, в самом деле ерунда.
Санчо фыркнул, куря самокрутку. Гэри Лейстер уже атаковал пиццу, а Джеймс Ксавье Тумбе сидел с зажатой в зубах трубкой и книгой хайку на коленях, и его лицо было бесстрастным, как у черного будды.
– Мне это не нравится, – сказал Джек. Он подошел к окну, выглянул и опять зашагал. – Мне это не нравится. – Он продолжал шагать по комнате, пока остальные тоже подключались к пицце. – Сноуден! – сказал он наконец. – Ступай наверх и посмотри из окна спальни.
– А почему именно я? Всегда самые говенные поручения мне!
– МАРШ! – рявкнул Джек. – А ты, Эдвард, тащи свою задницу наверх и смотри из арсенала. – Это была комната, где в стенах было спрятано все их оружие и боеприпасы. – Шевелись, я сказал! Сейчас, а не на следующей, мать твою, неделе!
Они ушли. Буравящий голубоглазый взгляд Джека нашел Чин-Чин.
– Ступай к «Каразелле» и купи газету, – велел он ей. Она отложила недоеденную пиццу и вышла, не задавая вопросов, понимая, что ей велели выйти и понюхать воздух – не воняет ли свиньями. Затем Джек подошел к Мэри и положил ей руку на живот. Она стиснула его пальцы и поглядела на его яростную красоту, длинные белокурые волосы по плечам, ястребиное перо, свисающее из кольца в его правом ухе. Мэри начала говорить «я люблю тебя», но остановилась. Лорд Джек не верил в эти слова. То что, выдается за любовь, говорил он, это оружие Государства Компостирования Мозгов. Он верил в отвагу, правду и верность братьев и сестер, желающих отдать свои жизни друг за друга и за правое дело. «Любовь» между двоими, считал он, пришла из фальшивого мира чопорных ханжей и их роботообразных наманикюренных проституток.
Но она ничего не могла с этим поделать. Она любила его, хотя и не осмеливалась это сказать. Его гнев мог ударить, как молния, оставив на своем пути пепел.
Джек погладил ее живот и поглядел на Акитту.
– Посмотри задний двор. – Акитта кивнул и вышел. – Гэри! Прогуляйся до прачечного автомата и обратно. Возьми пару долларов и получи в автомате мелочь.
Автомат был в двух кварталах, в направлении, противоположном «Каразелле». Мэри понимала, что Джек выставляет оборонительный периметр. Гэри вышел в тихий, влажный вечер, и в дом пахнуло запахом жарящихся у кого-то бургеров. Вдали залаяла собака, еще две ответили ей с других концов округи.
Джек стоял перед окном, разминая пальцы.
– Не слышу Фродо, – сказал он. Джеймс Ксавье Тумбе поднял взгляд от своей книги хайку, зажав трубку во рту, из его губ выскользнул клуб дыма.
– Фродо. – Голос Джека был низок и приглушен. – Почему это Фродо не лает?
Фродо был коренастой белой дворняжкой, живущей в семье Джангелло через два дома. Джангелло называли его Цезарь, но Джек назвал его Фродо за массивные шерстистые лапы. Лай Фродо был очень отчетливо различим, узнаваем, глубокий горловой «гав», который отвечал на лай других псов с безотказностью машины. Джек посмотрел на своих братьев по Штормовому Фронту. Быстрым, как у ящерицы, движением высунулся его язык и облизнул нижнюю губу.
– Фродо молчит, – сказал он. – Почему? Никто ничего не сказал. В комнате повисло электрическое напряжение, о пицце забыли. Мэри перестала качаться, ее руки стиснули ручки кресла. Джеймс Ксавье Тумбе поставил книгу хайку на забитую книжную полку. Он вытащил увесистый красный том, озаглавленный «Демократия в кризисе», открыл его и извлек из прорезанной книги свой автоматический пистолет сорок пятого калибра. С сухим щелчком проверил обойму. Джеймс Ксавье Тумбе, человек немногословный, сказал:
– Атас.
Мэри встала, и ребенок тоже шевельнулся внутри нее, словно готовясь к действию.
– Я поднимусь наверх и буду вести наблюдение, – сказала она и, взяв два куска пиццы, пошла к лестнице. Беделия Морз взяла свой револьвер и направилась внутрь дома, чтобы взять под наблюдение северо-восточный угол, Санчо взял на себя юго-западный, а Тумбе и Лорд Джек остались в комнате. Мэри спросила Эдварда и Дженет – никто из них не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Она вошла в небольшую спальню окнами на улицу и села на стул возле окна, не включая свет. В доме через улицу свет тоже был выключен, но в этом не было ничего необычного. Старая пара, которая жила там, Штейнфелды, ложилась спать в семь часов, а было уже после восьми. У мистера Штейнфелда была эмфизема, а его жена страдала циститом, и ей приходилось носить памперсы для взрослых. Менять памперсы – задача, которая предстояла Мэри в будущем. Она подумала, что это не так уж неприятно, когда привыкнешь. Кроме того, это будет ребенок Джека, а значит, такой идеальный, что он, быть может, выйдет уже приученным к горшку. Ну-ну, подумала она, слабо улыбаясь во тьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Она чуть не напоролась в забегаловке «Омлет-шоп» около Трентона в штате Нью-Джерси и успела среагировать. Когда она ела блины – «лепешки», как их там называли, – а Барабанщик лежал рядом в своей переносной корзинке, вошли двое легавых. Свиньи сели в кабинке у нее за спиной и заказали завтрак. И тут Барабанщик стал орать, назойливо орать, и не хотел успокаиваться. Его плач перешел в визг, и наконец один из легавых поглядел на Барабанщика и сказал:
– Эй! Тебе что, забыли утром кофе подать?
– Она по утрам всегда не в духе, – с вежливой улыбкой сказала Мэри легавому. Откуда ему знать, мальчик Барабанщик или девочка? Она взяла Барабанщика из корзинки и покачала его, гукая и прищелкивая, и его плач стал затихать. У Мэри стало влажно под мышками, позвоночник прокололо от напряжения. У нее в новой наплечной сумке лежал маленький «магнум».
– Хорошая пара легких, – сказал тогда легавый. – Как подрастет, ей самая дорога в «Метрополитен-Опера».
– Тогда и посмотрим, – ответила Мэри, а потом легавый отвернулся, и опасность миновала. Мэри заставила себя доесть блины, но не почувствовала их вкуса. Затем она встала, уплатила по счету и унесла Барабанщика, а на стоянке плюнула свиньям на ветровое стекло.
Где же бакалейный магазин «Каразелла»? Округа сильно переменилась.
– С тех пор двадцать лет прошло, – сказала она Барабанщику. – Все в жизни меняется, верно?
Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», – подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.
Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома – конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.
– Вот здесь, – – сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. – Вот где родилась твоя мама.
Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, – из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит – это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы – одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара – студентка-математик из Беркли – давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.
А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.
«Все путем, все путем, – сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. – Все спокойно».
– ИДИОТ! – заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. – Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?
– Да ничего не случилось! – Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. – Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.
– Ага, – согласился Эдвард. – Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям – ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.
– Эдвард! – Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную желтую камею в раме волос цвета воронова крыла. – Они у тебя спросили водительские права?
– Ага. – Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где « был ребенок Джека. – Но все путем!
Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.
– Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.
– Свиньи за вами не следили? – спросил Акитта Вашингтон – широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.
– Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.
– Потому что, – сказала Мэри из своего кресла-качалки, – у свиней бывает шестое чувство. – У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. – Некоторые свиньи чуют страх. – Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. – Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?
– Да хватит это пережевывать! – рявкнула Дженет. – Свиньи нас не просекли, ясно? Они просто проверили права Эдварда и нас отпустили, и все!
Лорд Джек начал расхаживать по комнате: плохой признак.
– Может быть, и действительно все в порядке, – сказала Диди Морз, сидевшая на полу, чистя револьвер теми же пальцами, которые могли превращать серую глину в произведения гончарного искусства. Она была очаровательной молодой женщиной с зелеными глазами и красной, как боевое знамя, косой – крепко сбитая фермерская дочь из Айовы. – Может быть, в самом деле ерунда.
Санчо фыркнул, куря самокрутку. Гэри Лейстер уже атаковал пиццу, а Джеймс Ксавье Тумбе сидел с зажатой в зубах трубкой и книгой хайку на коленях, и его лицо было бесстрастным, как у черного будды.
– Мне это не нравится, – сказал Джек. Он подошел к окну, выглянул и опять зашагал. – Мне это не нравится. – Он продолжал шагать по комнате, пока остальные тоже подключались к пицце. – Сноуден! – сказал он наконец. – Ступай наверх и посмотри из окна спальни.
– А почему именно я? Всегда самые говенные поручения мне!
– МАРШ! – рявкнул Джек. – А ты, Эдвард, тащи свою задницу наверх и смотри из арсенала. – Это была комната, где в стенах было спрятано все их оружие и боеприпасы. – Шевелись, я сказал! Сейчас, а не на следующей, мать твою, неделе!
Они ушли. Буравящий голубоглазый взгляд Джека нашел Чин-Чин.
– Ступай к «Каразелле» и купи газету, – велел он ей. Она отложила недоеденную пиццу и вышла, не задавая вопросов, понимая, что ей велели выйти и понюхать воздух – не воняет ли свиньями. Затем Джек подошел к Мэри и положил ей руку на живот. Она стиснула его пальцы и поглядела на его яростную красоту, длинные белокурые волосы по плечам, ястребиное перо, свисающее из кольца в его правом ухе. Мэри начала говорить «я люблю тебя», но остановилась. Лорд Джек не верил в эти слова. То что, выдается за любовь, говорил он, это оружие Государства Компостирования Мозгов. Он верил в отвагу, правду и верность братьев и сестер, желающих отдать свои жизни друг за друга и за правое дело. «Любовь» между двоими, считал он, пришла из фальшивого мира чопорных ханжей и их роботообразных наманикюренных проституток.
Но она ничего не могла с этим поделать. Она любила его, хотя и не осмеливалась это сказать. Его гнев мог ударить, как молния, оставив на своем пути пепел.
Джек погладил ее живот и поглядел на Акитту.
– Посмотри задний двор. – Акитта кивнул и вышел. – Гэри! Прогуляйся до прачечного автомата и обратно. Возьми пару долларов и получи в автомате мелочь.
Автомат был в двух кварталах, в направлении, противоположном «Каразелле». Мэри понимала, что Джек выставляет оборонительный периметр. Гэри вышел в тихий, влажный вечер, и в дом пахнуло запахом жарящихся у кого-то бургеров. Вдали залаяла собака, еще две ответили ей с других концов округи.
Джек стоял перед окном, разминая пальцы.
– Не слышу Фродо, – сказал он. Джеймс Ксавье Тумбе поднял взгляд от своей книги хайку, зажав трубку во рту, из его губ выскользнул клуб дыма.
– Фродо. – Голос Джека был низок и приглушен. – Почему это Фродо не лает?
Фродо был коренастой белой дворняжкой, живущей в семье Джангелло через два дома. Джангелло называли его Цезарь, но Джек назвал его Фродо за массивные шерстистые лапы. Лай Фродо был очень отчетливо различим, узнаваем, глубокий горловой «гав», который отвечал на лай других псов с безотказностью машины. Джек посмотрел на своих братьев по Штормовому Фронту. Быстрым, как у ящерицы, движением высунулся его язык и облизнул нижнюю губу.
– Фродо молчит, – сказал он. – Почему? Никто ничего не сказал. В комнате повисло электрическое напряжение, о пицце забыли. Мэри перестала качаться, ее руки стиснули ручки кресла. Джеймс Ксавье Тумбе поставил книгу хайку на забитую книжную полку. Он вытащил увесистый красный том, озаглавленный «Демократия в кризисе», открыл его и извлек из прорезанной книги свой автоматический пистолет сорок пятого калибра. С сухим щелчком проверил обойму. Джеймс Ксавье Тумбе, человек немногословный, сказал:
– Атас.
Мэри встала, и ребенок тоже шевельнулся внутри нее, словно готовясь к действию.
– Я поднимусь наверх и буду вести наблюдение, – сказала она и, взяв два куска пиццы, пошла к лестнице. Беделия Морз взяла свой револьвер и направилась внутрь дома, чтобы взять под наблюдение северо-восточный угол, Санчо взял на себя юго-западный, а Тумбе и Лорд Джек остались в комнате. Мэри спросила Эдварда и Дженет – никто из них не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Она вошла в небольшую спальню окнами на улицу и села на стул возле окна, не включая свет. В доме через улицу свет тоже был выключен, но в этом не было ничего необычного. Старая пара, которая жила там, Штейнфелды, ложилась спать в семь часов, а было уже после восьми. У мистера Штейнфелда была эмфизема, а его жена страдала циститом, и ей приходилось носить памперсы для взрослых. Менять памперсы – задача, которая предстояла Мэри в будущем. Она подумала, что это не так уж неприятно, когда привыкнешь. Кроме того, это будет ребенок Джека, а значит, такой идеальный, что он, быть может, выйдет уже приученным к горшку. Ну-ну, подумала она, слабо улыбаясь во тьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65